1790–1841
Старший современник А.С. Пушкина. Поэт, переводчик (лучший перевод – «Умирающий христианин» А. Ламартина), прозаик, журналист, издатель. В целом творчество Олина было подражательным и развивалось в русле байроновского романтизма, под которым понималась поэзия страстей и мелодраматизм сюжета.
O lacrimarum fons, tenero sacros
Ducentium ortus ex animo! quater
Felix! in imo qui latentem
Pectore te, pia nympha, sensit[5].
Нет, злобою людской и мраком гробовым
Надежд похищенных ничто не заменяет,
Когда под гибельным дыханьем роковым
И мыслей гаснет огнь, и сердце увядает!
Тогда не только роз слетает цвет с ланит,
Но самая душа, лишась очарованья,
Теряет свежесть чувств, и всё ее томит
В пустыне бытия тоской воспоминанья.
Тогда враждебный вихрь страдальцев жалких
сих,
Не исчезающих под яростью волненья,
В пучину грозную влечет пороков злых
Или бросает их на камни преступленья[6].
Гроза свирепствует, ревут громады волн;
Не блещут в очи им отрадные светилы…
Уж нет кормы, уже в щепы разбит их челн,
И бездна залила их сердцу берег милый!
Тогда несчастного объемлет душу хлад,
Как смерти страшное и мразное дыханье…
Ах! жизнь без прелести и сладостных отрад —
Без дружбы и любви – одно лишь наказанье!
Тогда бесчувственны к страданьям мы чужим;
Нет страсти ни к чему в душе осиротелой.
Блеснет ли взор чела под сумраком густым?
То блеск слезы… но блеск слезы оледенелой!
Появится ль порой улыбка на устах?
Так метеор во тьме могилу озаряет;
Так плющ, виющийся на башенных стенах,
Зубцы их ветхие гирляндами венчает.
«О башня! ты крепка», – прохожий говорит.
И правда, всё на ней снаружи зеленеет;
Внутри ж, под камнями, ужасный змей лежит,
Всё развалилося, всё мрачно и всё тлеет.
Ах! если бы я мог по-прежнему питать
Чувствительности огнь в груди моей застылой!
По-прежнему любить…[7] иль слезы проливать!..
Тогда бы на пути сей жизни, мне постылой,
Отраден сердцу был и мутных слез ручей!..
Мои душевные потери невозвратны,
Я знаю; но в степи, где свежих нет ключей,
И воды горькие для путника приятны![8]
Я зрел, как из твоих пленительных очей
Посыпался как град кипящих слез ручей;
И сим слезам я был причиной сокровенной!
О дева милая! о друг мой несравненный!
Ты плакала!.. увы! как выразить, что я
Почувствовал тогда в груди моей пронзенной?
О, каждая слеза твоя,
Как капля нефти воспаленной,
По манью тайному какого-то жезла
Мне в сердце падала и сердце страшно жгла!
В волненьи чувств моих, отчаянный, смятенный,
Хотел к твоим я броситься ногам,
Прижать тебя к груди, к пылающим устам
И вымолить себе отрадное прощенье,
Или у ног твоих, в страданьях и томленье,
Окончить жизнь – отдать тебе последний вздох;
Но в буре чувств моих я быстро изнемог!
Слеза горячая повисла на реснице —
И я тебе, души моей царице,
На горькие твои источники тоски,
Забывшись, отвечал пожатьем лишь руки
И взором, коего доднесь ты не встречала, —
И вся душа моя в ответе сем блуждала!
Я чуял смерти хлад уже в моей крови,
Я гас… но сколь любви неизъяснима сила!
Ты улыбнулася – и жизнь мне возвратила!
И жизнь мне – дар твоей любви!
(Перевод из Ламартина)
Что слышу? вкруг меня звучит священна медь!
Лик набожный мой гроб, рыдая, окружает;
Поют могильну песнь… К чему сей факел?.. Смерть!
О смерть! не глас ли твой громовый поражает
Мой слух в последний раз?.. Кто душу вновь мою
Таинственный, живит могилы на краю?
О искра ясная священного огня!
Длань хищной смерти твой расторгла плен суровый,
Животворившая скудельного меня,
Пари, душа моя! и сбрось с себя оковы!
Низвергнут в прах ярем печалей и сует.
Не это ль значит – сей навек оставить свет?
Уж время более не числит дней моих.
Куда, послы небес, всей силою полета
Несете вы меня на крыльях золотых?
Уже я плаваю в волнах безбрежных света;
Пространство ширится, и мрачный шар земной,
Как точка, под моей скрывается пятой.
Пространство ширится, и мрачный шар земной,
Как точка, под моей скрывается пятой.
Но что? Когда мой дух парит к царю небес,
Я слышу вопли – глас сердечного мученья?
Друзья! над прахом вы струите токи слез!
Вы плачете; а я из чаши Искупленья
Испил забвенье бед… и из мятежных волн
В небесну пристань мой вбежал уж легкий челн!
Иван Иванович Козлов1779–1840
Старший современник и хороший знакомый А.С. Пушкина, который считал некоторые стихи слепого певца «вечным образцом мучительной поэзии». Автор элегий, посланий, песен, баллад и поэм. Его поэма «Чернец» была своеобразным синтезом романтического стиля Жуковского, Байрона и Пушкина.
Есть тихая роща у быстрых ключей;
И днем там и ночью поет соловей;
Там светлые воды приветно текут,
Там алые розы, красуясь, цветут.
В ту пору, как младость манила мечтать,
В той роще любила я часто гулять;
Любуясь цветами под тенью густой,
Я слышала песни – и млела душой.
Той рощи зеленой мне век не забыть!
Места наслажденья, как вас не любить!
Но с летом уж скоро и радость пройдет,
И душу невольно раздумье берет:
«Ах! в роще зеленой, у быстрых ключей,
Всё так ли, как прежде, поет соловей?
И алые розы осенней порой
Цветут ли всё так же над светлой струей?»
Нет, розы увяли, мутнее струя,
И в роще не слышно теперь соловья!
Когда же, красуясь, там розы цвели,
Их часто срывали, венками плели;
Блеск нежных листочков хотя помрачен,
В росе ароматной их дух сохранен.
И воздух свежится душистой росой;
Весна миновала – а веет весной.
Так памятью можно в минувшем нам жить
И чувств упоенья в душе сохранить;
Так веет отрадно и поздней порой
Бывалая прелесть любви молодой!
Не вовсе же радости время возьмет:
Пусть младость увянет, но сердце цветет.
И сладко мне помнить, как пел соловей,
И розы, и рощу у быстрых ключей!
Фантазия
П.А. Плетневу
Ночь весенняя дышала
Светло-южною красой;
Тихо Брента протекала,
Серебримая луной;
Отражен волной огнистой
Блеск прозрачных облаков,
И восходит пар душистый
От зеленых берегов.
Свод лазурный, томный ропот
Чуть дробимыя волны,
Померанцев, миртов шепот
И любовный свет луны,
Упоенья аромата
И цветов и свежих трав,
И вдали напев Торквата
Гармонических октав —
Всё вливает тайно радость,
Чувствам снится дивный мир,
Сердце бьется, мчится младость
На любви весенний пир;
По водам скользят гондолы,
Искры брызжут под веслом,
Звуки нежной баркаролы
Веют легким ветерком.
Что же, что не видно боле
Над игривою рекой
В светло-убранной гондоле
Той красавицы младой,
Чья улыбка, образ милый
Волновали все сердца
И пленяли дух унылый
Исступленного певца?
Нет ее: она тоскою
В замок свой удалена;
Там живет одна с мечтою,
Тороплива и мрачна.
Не мила ей прелесть ночи,
Не манит сребристый ток,
И задумчивые очи
Смотрят томно на восток.
Но густее тень ночная;
И красот цветущий рой,
В неге страстной утопая,
Покидает пир ночной.
Стихли пышные забавы,
Всё спокойно на реке,
Лишь Торкватовы октавы
Раздаются вдалеке.
Вот прекрасная выходит
На чугунное крыльцо;
Месяц бледно луч наводит
На печальное лицо;
В русых локонах небрежных
Рисовался легкий стан,
И на персях белоснежных
Изумрудный талисман!
Уж в гондоле одинокой
К той скале она плывет,
Где под башнею высокой
Море бурное ревет.
Там певца воспоминанье
В сердце пламенном живей,
Там любви очарованье
С отголоском прежних дней.
И в мечтах она внимала,
Как полночный вещий бой
Медь гудящая сливала
С вечно-шумною волной.
Не мила ей прелесть ночи,
Душен свежий ветерок,
И задумчивые очи
Смотрят томно на восток.
Тучи тянутся грядою,
Затмевается луна;
Ясный свод оделся мглою;
Тма внезапная страшна.