Когда злословием бываю оглушен
И диким пустословьем,
О радость! отвечать я им не принужден.
Могу лишь помаваньем
Главы иль знаками отделаться от них,
Ни в спорах бесполезных,
Ниже часы губя в учтивостях пустых.
И от пороков многих,
30 Молчанья строгий бог, меня ты оградил;
Я поневоле скромен,
Смирен и терпелив. Во мне ты притупил
Сей обоюдуострый
Опасный меч — язык. Ах! может быть, во зло
Он был бы мне и ближним?
Твое хранение меня от бед спасло.
Из сети искушенья
Не ты ли отрока меня еще извлек
И в сень уединенья
40 Принес, и чистых муз служению обрек?
Священный бог молчанья,
Которому, увы! невольно я служу,
Несчастлив я и счастлив,
Что на устах моих твою печать держу!
<1811>
23. ГИМН НЕГОДОВАНИЮ
Крилатое Негодованье!
Строгоочита Правды дщерь!
Жизнь смертных на весы кладуща,
Ты адамантовой своей уздою
Их бег порывистый умерь!
Не терпишь ты гордыни вредной
И зависть черную женешь,
А счастию — отцу гордыни —
Таинственным твоим, вечнобегущим
Превратность колесом даешь!
Невидимо следя за нами,
Смирительница гордых вый,
Склонив свои зеницы к персям,
Не престаешь неложным мерять лактем
Удел комуждо роковый.
Но и смягчись к проступкам смертных,
Судяще жизнь их правотой,
Крилатое Негодованье!
Тебя поем, тебя мы ублажаем
С подругою твоей святой,
Со Правосудьем грозномстящим!
Его же приближенье к нам
На крыльях, шумно распростертых, —
Смирит и гордость, и негодованье:
Ему послушен Тартар сам!
1812
24. К РОССИЯНАМ
Година страшных испытаний
На вас ниспослана, россияне, судьбой.
Но изнеможете ль во брани?
Врагу торжествовать дадите ль над собой?
Нет, нет! Еще у вас оружемощны длани,
И грудь геройская устремлена на бой;
И до конца вы устоите,
Домов своих, и жен, и милых чад к защите;
И угнетенным днесь Европы племенам
10 Со смертью изверга свободу подарите:
Свой мстительный перун вручает небо вам.
Вотще сей бич людей, одет в броню коварства,
Не могши лестью вас, как прочих, уловить,
Всю собрал мощь свою, все покоренны царства
Свои привел, чтобы Россию подавить.
Вотще граблением питает ратны силы,
Как саранчу пустив по селам и градам.
Не снедь обильную они находят там,
Но цепи и могилы;
20 Проклятие и вечный срам
Сбирают в дань Наполеону!
Но Александру в дань — бесчисленных сердец
Любовь. Она есть страж, она подпора трону,
Когда царь не тиран, но подданных отец.
Не ты, о добрый царь, не ты для бренной славы
Чингисов и Аттил
Покой народов возмутил,
Но твой противник, муж кровавый,
В вертеп разбойничий Европу обратил.
30 Он утомил твое терпенье,
Друг человечества! Ты должен был извлечь
Молниевидный свой против злодея меч
И грозное свершать за всех людей отмщенье.
Ты верный свой народ воззвал,
И мирный гражданин бесстрашный воин стал,
Вожди явились прозорливы,
И вражьи замыслы кичливы
Уничтожаются. Кутузов, как Алкид,
Антея нового в объятиях теснит.
40 От оживляющей земли подняв высоко,
Собраться с силами ему он не дает.
Стенающий гигант, вращая мутно око,
Еще упершеюсь пятою в землю бьет.
Дыханье трудно в нем, с него пот градом льет,
Еще последние он силы напрягает,
Из уст злохульных яд и пламень изрыгает;
Но сильная рука его отвсюду жмет.
Чудовища, ему послушны, —
Подобье басненных кентавров и химер —
50 Лежат вокруг его изъязвлены, бездушны.
Там Витгенштейн троим драконам жало стер.
Но изочту ль вас всех, герои знамениты,
Которыми враги отражены, разбиты
И коих доблестью Россия спасена?
Священны ваши имена
У благодарного останутся потомства.
И вы, которые легли на брани сей,
Встречая славну смерть средь Марсовых полей
Или от лютости врагов и вероломства,
60 Стяжавшие себе плачевный мавзолей
Под пеплом городов! усопших россов тени!
Вы с пренебесных к нам взираете селений
И утешаетесь, достойну видя месть
Врагам, забывшим честь.
Мы оскверненную от них очистим землю
И возвратим себе и всем народам мир.
Трясыйся, хощет пасть страшивший их кумир,
Я звук его паденья внемлю,
Для слуха моего сладчайший лир!
70 С падением его подъемлется Россия,
Венчанна славою. Как солнце после бурь,
Яснее озарив небесную лазурь,
Прострет на всё свои влияния благия:
Растенья нову жизнь в лучах его пиют,
Стада выходят в луг и птички вновь поют.
Так оживем мы все, гремя победны песни
И прославляя мир, благое божество.
Тогда разделят все россиян торжество,
Тогда и ты, Москва, священный град, воскресни,
80 Как Феникс златокрыл из праха своего!
Октябрь 1812
25
Я — русский; верности и веры не нарушу.
Ты тело мне клейми,
Не запятнаешь душу!
А руку и с клеймом, изволь, — себе возьми!
<1813>
26. РОССИЙСКИЕ РЕКИ
«Беспечально теки, Волга-матушка,
Через всю святую Русь до синя моря;
Что не пил, не мутил тебя лютый враг,
Не багрил своею кровью поганою,
Ни ногой он не топтал берегов твоих,
И в глаза не видал твоих чистых струй!
Он хотел тебя шлемами вычерпать,
Расплескать он хотел тебя веслами;
Но мы за тебя оттерпелися,
И дорого мы взяли за постой с него:
Не по камням, не по бревнам мы течем теперь,
Всё по ядрам его и по орудиям;
Он богатствами дно наше вымостил,
Он оставил нам все животы свои!» —
Так вещали перед Волгою-матушкой
Свобожденные реки российские;
В их сонме любимы ее дочери
Ока с Москвой негодующей,
И с чадами своими сердитый Днепр,
Он с Вязьмой, с Вопью, с Березиной,
И Двина терпеливая с чадами,
С кровавой Полотой и с Улою.
Как возговорит им Волга-матушка:
«Исполать вам, реки святой Руси!
Не придет уж лютый враг нашу воду пить:
Вы славян поите, лелеете!»
1813
27. СВИДАНИЕ С МУЗОЮ
«Где ты так долго гостил, мой беглец?» — «Ах, мало ли где я
Был, расставшись с тобой? Там, у восхода горы,
Я забрел в вертеп к Грамматике, к оной Сивилле,
Дух имущей пытлив: закабалила меня!
Корни слов послала копать, в стебельки, в лепесточки
Расщипать для нее нежны цветы языка.
В сей работе меня нашли проезжие, взяли
В город с собой — научить дельному, в люди пустить.
Вырвали тут из рук моих и лукошко с корнями,
Кои я накопал, ах! и священный твой дар,
Муза, сняли с меня за плечами висевшую лиру,
И побросали во прах всё, чем я дорожил.
Тщетно я умолял их пустить меня на свободу,
Брошенной ими под куст лиры глазами искал.
С хладной насмешкой мне жестокие так говорили:
«Лета мечтаний прошли, дельным займися теперь.
Труд и заботу возьми в сопутники к храму Фортуны,
С горем носи пополам знаки приязни ее!»
Я вздыхал и нехотя шел с трудом и заботой;
Часто грустил по тебе, спутнице прежней моей».
— «Кто же избавил тебя от их тиранства и лиру
Отдал обратно тебе?» — «Тронут моею мольбой,
Зевс послал Эрмия прогнать от меня бледнолицых
Слуг Фортуны — сует. Он кадуцеем своим
К ним прикоснулся — вздремали. Меня он свободного вывел
На тропу, где я лиру оставил свою.
Там еще она лежала, и ржавые струны
Проросли травой, сладостный тон в ней заглох.
Ты настроишь ли мне ее вновь, благодатная Муза?»
— «Попытаюсь, но нет, всё уже лира не та.
Я подарю тебе другую, с пониженным тоном,
Воспевать не мечты юности, и не любовь —
Воспевать деянья мужей и строгую мудрость».
— «Ах! позволь мне еще юность воспеть и любовь».
28. П. А. С.
Давно я с музой разлучился,
Играть на лире разучился,
Корплю час целый над стихом.
Когда вы от меня хотите
Стихов в прекрасный ваш альбом,
Ах! тот огонь мне возвратите,
Которым прежде я горел,
Когда любовь и дружбу пел,
Но будете ль хоть сим довольны
Желаньем искренним моим,
Чтоб счастье, радость, дни раздольны
Лилися с неба вам двоим
С супругом вашим, чтоб не знали
В свой век ни скуки, ни печали
И чтоб вы нас не забывали.
29
Когда-то, милый друг, удастся нам опять
В спокойной хижине, для мудрых столь любезной,
Пред светлым камельком двух-трех друзей собрать
В кружок доверенности тесной
И там за налитым стаканом толковать
О всякой всячине, приятной и полезной...
СЕРБСКИЕ ПЕСНИ
30. БРАТЬЯ ЯКШИЧИ
Месяц журил звезду-денницу:
«Где ты была, звезда-денница?
Где ты была, где губила время
Три белых дня?» В ответ денница:
«Пробыла я, провела я время
Над белокаменным Белградом,
Глядя на великое чудо,
Как делили отчину братья,
Якшичи братья, Дмитрий с Богданом.
10 Отчину дружно они поделили,
Все города и земли без спору,
Пополам разделили Белград.
Спор у них вышел только за малость:
Конь вороной и сокол чьи будут?
Себе, как старшему, требует Дмитрий
Сокола и коня вороного;
Не дает ему, не уступает
Богдан ни того, ни другого.
Наутро, чуть свет, взял Дмитрий
20 Сокола и коня вороного,
Едет в горы на лов. Выезжая ж,
Призвал любу[14] свою, Ангелию:
«Моя верная жена, Ангелия!
Отрави мне брата Богдана;
Если ты его не отравишь,
Не жди меня к белу двору обратно».
То услышав, люба Ангелия
Садилась невесела, кручинна;
Размышляет так сама с собою:
30 «Чего хочет та зловещая кокушка!
Чтоб я деверя моего отравила, —
Перед богом мне будет грех великий,
Пред людьми укор и бесчестье;
Укорит в глаза старый и малый:
Это та несчастная, скажут,
Что деверя своего отравила!
А ежели его не отравлю я,
Не смею во двор ждать мужа!»
Всё обдумав, придумала одну мысль.
40 Идет она в глубокие подвалы,
Берет молитвенную чашу,[15]
Скованну из чистого злата,
Которая от отца ей досталась,
Вином ее червленым наливает
И приносит к деверю с поклоном,
Полу платья и руку целует:
«Прими от меня, милый деверь,
Тебе кланяюсь вином и чашей:
Подари коня и сокола мне!»
50 Жалко стало ее Богдану,
Подарил коня и сокола ей.
Дмитрий ездил целый день за охотой,
Ничего не поймал, не наездил.
Уже под вечер привел его случай
В горах ко озеру зелену.
На озере утица златокрыла.
Пустил серого сокола Дмитрий,
Чтоб утицу поймал златокрылу;
Но она не только не далася,
60 Сама серого сокола схватила
И правое крыло ему сломила.
Как увидел то Якшич Дмитрий,
Сбросил с плеч он цветное платье,
Вплавь по озеру тихому пустился
И на сушу сокола вынес.
Потом серого сокола спросил он:
«Каково тебе без крыла, серый сокол?»
Ему сокол писком отвечает:
«Без крыла моего таково мне,
70 Как брату одному без другого».
Тогда Дмитрий с раскаяньем вспомнил,
Что он отравить велел брата.
Сел скорее на коня вороного
И погнал что есть мочи к Белграду —
Не застанет ли в живых еще брата.
К Чекмек-мосту пригнав, понуждает
Коня мост переехать скорее;
Сквозь мост коню ноги попали,
Конь выломал передние ноги.
80 Себе видя невзгоду такую,
Снял Дмитрий седло с вороного,
На булаву на пернату седло вздел,
Скорым шагом потек ко Белграду.
Пришел, прямо к жене обратился:
«Ангелия, моя верная люба!
Ты брата мне не отравила?»
Ангелия ему отвечает:
«Я брата тебе не отравила,
А еще тебя с братом помирила!»
<1825>
31. СМЕРТЬ ЛЮБОВНИКОВ
Девушка с юношей крепко любились,
Одной водой они умывались,
Одним полотенцем утирались.
И никто не знал о том всё лето.
На другое лето все узнали;
Отец, мать им знаться запретили,
Девушку с юношей разлучили.
Добрый молодец звезде поручает
Сказать от него душе-девице:
«Умри, драгая, поздно в субботу,
А я за тобою рано в воскресенье».
Что сказали, оба исполняют:
Умерла девица поздно в субботу,
Умер добрый молодец рано в воскресенье.
Друг подле друга их схоронили,
Руки в земле им соединили,
В руки им дали по яблоку зелену,
Протекло за тем малое время —
Выросла над молодцем зеленая сосна,
Вырос над девушкой куст алой розы.
Вьется куст розовый около сосны,
Как вокруг пучка цветов ниточка шелку.
<1825>
32. СТРОЕНИЕ СКАДРА[16]
Город строили три брата родные,
По отечеству Мрлявчевичи братья,
Один был брат Вукашин краль,
Другой Углеша воевода,
А третий Мрлявчевич Гойко;
Город строили Скадар на Бояне.[17]
Строят три года, мастеров триста,
И не могут скласть основанья,
А того меньше города построить.
10 Что в день они выведут строенья,
То всё Вила[18] за ночь разрушит.
Уж когда наступил год четвертый,
Тогда с гор провещилась Вила:
«Ты не мучь себя, Вукашин краль,
И не трать казны понапрасну:
Не скласть тебе, кралю, основанья,
А того меньше города построить,
Пока не найдешь ты приличных
Два имени: Стою и Стояна,
20 Чтоб были то брат и сестрица.
Когда их заложишь в основанье
Под башню — тогда будет твердо,
И тогда ты выстроишь город».
Как услышал то Вукашин краль,
Призывает он слугу Десимира:
«Десимир, мое чадо дорогое!
Ты был мне верным слугою,
Отныне зову тебя сыном:
Бери, сын мой, коней и колымагу,
30 Бери с собой сокровищ шесть вьюков,
Поезжай по белому свету
Искать два имени приличных,
Отыскивать Стою и Стояна,
Чтоб были брат и сестрица.
И похитишь ли их где, или купишь,
Привези их к Скадру на Бояну —
Заложить под башню в основанье:
Авось либо будет оно твердо,
Авось либо выстроим мы город!»
40 То услышав, Десимир поспешает,
Берет коней и колымагу,
Берет с собой сокровищ шесть вьюков
И едет по белому свету
Искать два имени приличных,
Отыскивать Стою и Стояна.
Он целые три года ищет;
Не нашел приличных имен двух,
Не нашел он Стой и Стояна.
И вернулся к Скадру на Бояну.
50 Отдает кралю коней и колымагу,
Отдает ему сокровищ шесть вьюков:
«Вот, краль, твои сокровища обратно;
Не нашел я приличных имен двух,
Не нашел я Стой и Стояна».
Как услышал то Вукашин краль,
Он позвал опять зодчего Рада,
Тот работников своих трехсот,
И опять строят Скадар на Бояне.
Что построят, то Вила разрушит,
60 Не дает положить основанья,
А того меньше города построить.
Тут опять с гор провещалась Вила:
«Эй, не мучь себя, Вукашин краль!
Не трать казны понапрасну:
Тебе не скласть основанья,
А того меньше города построить;
Но вас трое братьев, и каждый
Имеет свою верную любу.
Чья выйдет утром на Бояну
70 И вынесет работникам завтрак,
Ту под башню в основанье закладите —
И будет твердо основанье,
И вы состроите город».
Как услышал то Вукашин краль,
Призвал он братьев родимых:
«Вы слышали ль, братья дорогие,
Что Вила с гор провещает:
Мы тратим казну понапрасну,
Не дает Вила скласть основанья,
80 А того меньше города построить;
И что она еще объявляет:
Нас трое братьев, и каждый
Имеет свою верную любу.
Чья выйдет утром на Бояну
И вынесет работникам завтрак,
Ту под башню нам закласть в основанье,
И будет основание твердо,
И мы тогда город состроим.
Дадим же слово верное друг другу
90 Не сказывать о том нашим любам,
А лучше оставим на удачу,
Чьей жене роковой будет выход!»
И дали в том слово друг другу.
Домой пришли вечером поздно,
И после господской трапезы
Всяк с женой опочить удалился.
Но послушайте великого чуда!
Вукашин краль слово нарушил,
Он первый открыл своей любе:
100 «Берегись, моя верная люба,
Выходить завтра утром на Бояну,
Выносить работникам завтрак!
Пойдешь — свою голову погубишь!
Закладут тебя под башню в основанье».
И Углеша слово нарушил,
И он объявил своей любе:
«Смотри, в обман не вдавайся,
Не ходи завтра утром на Бояну
Выносить работникам завтрак:
110 Пойдешь, моя милая, — погибнешь,
Закладут тебя под башню в основанье».
Млад Гойко слова не нарушил,
Ничего он не сказал своей милой.
Наутро раным-раненько
Встают братья, выходят на Бояну,
Туда, где строится город.
Вот пора уже нести завтрак.
Госпожи была очередь кралицы,
А она говорит своей невестке,
120 Невестке, Углешиной любе:
«Невестушка, мне неможется что-то,
Голова болит, идти я не в силах.
Снеси-ка ты работникам завтрак!»
Жена Углешина ей отвечает:
«Ах, невестушка, госпожа кралица,
У меня рука болит, невмочь мне,
Попроси младшую невестку!»
Она просит младшую невестку:
«Невестушка, Гойковица, свет мой!
130 Голова болит, идти я не в силах,
Снеси-ка ты работникам завтрак».
Но Гойкова жена молодая
Представляет ей свои недосуги:
«Матушка, госпожа кралица,
Я охотно б тебе услужила, —
Дитя глупое у меня не обмыто,
Да и белое не выстирано платье».
— «Ничего! — говорила кралица. —
Ты снеси только работникам завтрак,
140 А я твое выстираю платье,
Невестка дитя твое обмоет».
Нечем Гойковой жене отговориться.
Понесла она работникам завтрак.
Как пришла на реку, на Бояну —
Увидал ее Мрлявчевич Гойко,
Разгорелось в нем ретивое сердце:
Жаль ему верныя любы,
Жаль ему дитяти в колыбели, —
Дитяти месяц только минул!
150 У молодца выступили слезы.
Приметив то, жена молодая
К нему кроткой поступью подходит
И тихою речью вещает:
«Что сталось тебе, милому другу?
О чем ты слезы роняешь?»
Отвечает ей Мрлявчевич Гойко:
«О горе мне, моя верная люба!
У меня было яблоко золотое,
Оно пало сегодня в Бояну, —
160 О том плачу я, о том не утешусь!»
— «Не кручинься, — говорит она мужу,
Тебе бы только бог дал здоровье,
Собьешь себе яблоко и получше».
Тогда жалость им пуще овладела,
И он в сторону сам отвернулся,
Чтоб больше не видеть своей милой,
А другие два брата подскочили,
Два деверя Гойковой молодицы,
Ее взяли за белые руки,
170 Повели на закладку основанья.
Они кликнули зодчего Рада,
Тот своих работников сзывает.
Но смеется тому молодица,
Она думает: шутку с нею шутят.
Поставили ее на закладку,
И все триста работников разом
Прикатили каменьев и бревен,
Обложили ее до колена.
Еще-таки смеется молодица,
180 Еще думает, что все с нею шутят.
Но те свое дело продолжают:
Нанесли каменьев и бревен
И до пояса ее обложили.
Гнетут ее каменья и бревна.
Тогда видит, что ей, бедной, готовят,
И завопила жалобным воплем.
Умоляет она деверьев милых:
«Не давайте, если бога боитесь,
Закладывать каменьем молодую!»
190 Умоляет, но всё бесполезно;
Деверья на нее и не смотрят, —
Уже ей не до стыда и зазора.
Обращается к мужу и просит:
«Не давай меня ты, милый друг мой,
Закладывать каменьем молодую!
Пошли к моей матушке старой,
У матушки довольно богатства:
Пусть купит тебе раба или рабыню,
Чтоб под башню заложить в основанье».
200 Умоляет, но всё безуспешно.
Как увидела злосчастна молодица,
Что все ее просьбы напрасны,
Обращается она к зодчему Раду:
«Будь мне братом по богу, о зодчий!
Оставь для грудей моих оконце
И высунь мои белые груди:
Принесут как если младенца,
Моего несчастного Иову,
Пососал бы дитя моей груди».
210 Исполнил то желание зодчий,
Оставил для грудей ее оконце
И высунул ее белые груди, —
Принесут когда бедного Иову,
Пососал бы дитя ее груди.
Опять зодчего бедная просит:
«Будь мне братом по богу, о зодчий!
Оставь еще для глаз моих оконце,
Чтоб глядеть, как из дому будут
Приносить ко мне Иову младенца
220 И прочь относить когда будут».
И то зодчий желанье исполнил:
Оставил для глаз ее оконце,
Чтоб глядела, как из дому будут
Приносить к ней Иову младенца
И прочь относить когда будут.
И так ее в стену заградили.
Приносят дитя из колыбели,
Она грудью его кормит с неделю,
Чрез неделю голос потеряла.
230 Но младенца еще грудь ее питала,
Целый год его той грудью кормили.
Как тогда было, так и осталось:
Молоко оттоль течет и поныне —
Для чуда и для исцеленья,
У которой жены молока нет.[19]
<1826>