Основная задача поэта в каждой из его од состоит в освобождении «истины» от «заблуждения», «правильного» взгляда на предметы от «неправильного». Так, например, в оде «Слава» сначала выведены жалкие честолюбцы:
Прославить все хотят себя.
Один — в победах над врагами...
...Тот пышны храмы созидает,
Другой их в пепел превращает,
Мня славным быть чрез подвиг сей.
Затем показаны истинные герои, действительно достойные благодарной памяти потомков, — Сцевола, Курций, Сократ. В заключение делается вывод — мораль всего произведения в целом — подлинная слава неотделима от добродетели:
Тот только в храм ко мне вступает,
Кто добродетелью сияет,
А без нее — нет в храм следа.
В оде «Надежда» — та же самая картина. Напоминая, что надежда поддерживает в трудный случай каждого из людей, Пнин вслед за тем разделяет и противопоставляет друг другу их ложные и справедливые стремления. В «Оде на Правосудие» общество, страдающее от беззакония, сравнивается с обществом, находящимся под защитой справедливых законов и их честных исполнителей. В оде «Человек» мнению, унижающему достоинство человека, противостоит высокое мнение о «зиждителе» и «царе земли» самого автора.
Привычка находить истину в сопоставлении разных явлений отражается иногда даже в названии произведений Пнина: «Сравнение старых и молодых людей относительно к смерти», «Различие между роскошным и скупым человеком», «Сравнение блондинки с брюнеткою».
Закономерным следствием интеллектуального, рационалистического характера поэзии Пнина явились созданные им в разные годы эпиграммы, эпитафии, краткие философские размышления, в которых запечатлелись его наблюдения над высокими и низкими, грустными и комическими сторонами человеческой жизни.
С именем А. Е. Измайлова сразу же ассоциируются два родственных жанра — басня и стихотворная «сказка», в которых в наибольшей степени раскрылось его поэтическое дарование. «Сказка» по содержанию и даже по форме близка к басне и отличается лишь меньшей назидательностью, вследствие чего в ней, как правило, отсутствуют иносказание и «мораль». Басни писали и Востоков, и Пнин, и Остолопов, и Бенитцкий, но только в творчестве Измайлова басня заняла центральное место и значительно повысила свои художественные достоинства. Поэтому судить о значении поэтической деятельности Измайлова (а он писал в разных жанрах) следует прежде всего по его басням и «сказкам».
Басня — один из древнейших жанров, существовавший еще в античную эпоху. В русской литературе она закрепляется в XVIII веке в творчестве А. П. Сумарокова, В. И. Майкова, М. М. Хераскова. В конце XVIII века большой популярностью пользовались басни и «сказки» поэта-сентименталиста И. И. Дмитриева. В сравнении с «притчами» Сумарокова и его учеников, «сказки» и басни Дмитриева были изящны и остроумны, но вместе с тем их отличала салонная игривость, жеманность и сентиментальная чувствительность. В творчестве Измайлова басня демократизируется, ее содержание наполняется материалом, почерпнутым из быта средних и низших слоев русского общества. Подобно всем просветителям, Измайлов видит главное назначение басни в том, чтобы уничтожать заблуждения и открывать читателям «истину». Об этом сам поэт сказал в произведении, носящем название «Происхождение и польза басни». Однако Измайлов — меньше всего сухой моралист. Ему дорога не только назидательная сторона басни, но и тот жизненный материал, те бытовые сценки, из которых вытекает ее «мораль».
В лучших своих произведениях Измайлов пользуется не условными аллегорическими образами, почерпнутыми из растительного и животного мира, а фактами окружающей его действительности. Многие его басни отличаются четко выраженной социальной направленностью. Баснописца возмущает беззастенчивое ограбление помещиками крестьян («Крестьянин и кляча»), грубое вмешательство господ в интимную жизнь своих слуг («Каприз госпожи»). Он понимает условность социальной и сословной иерархии общества («Лестница»). Для каждой из этих социальных проблем он умеет найти соответствующую жанровую сценку, придающую его мысли жизненную достоверность и художественную убедительность.
Сильной стороной басен Измайлова является также их язык. Баснописец великолепно воспроизводит многообразные интонации живой разговорной речи различных представителей тогдашнего русского общества: бойкой, словоохотливой служанки («Сплетница»), хозяйственных, практичных мужичков («Два крестьянина»), опустившегося пьяницы-чиновника («Пьяница»), старухи крестьянки и ее молодой невестки («Свекровь и невестка»). Все это, вместе взятое, позволяет видеть в Измайлове одного из ближайших предшественников И. А. Крылова.
Несколько особняком среди поэтов Вольного общества стоит Г. П. Каменев. Его участие в Обществе носило во многом внешний и случайный характер. Живя в Казани, он сначала даже не подозревал о существовании этого объединения и был зачислен в него буквально за несколько месяцев до смерти. Что касается его произведений, то они были напечатаны в «Периодическом издании...» уже после кончины автора. Но дело, разумеется, не в этой, чисто внешней, стороне вопроса, а прежде всего в характере произведений Каменева, существенно отличавшихся от стихотворений его товарищей по Вольному обществу.
Творчество Востокова, Пнина, Борна, Попугаева, Измайлова объединяет жизнеутверждающий, гражданский, просветительский пафос. Они убежденные рационалисты, чуждые мистике, стирающей грань между реальным и фантастическим миром. В творчестве Каменева преобладают мрачные кладбищенские настроения:
На всё гляжу сквозь черный флер,
Нигде, ни в чем красот не вижу,
В веселых кликах стоны слышу,
При солнце мрачность кроет взор.
Тема смерти, мысль о бренности всего земного настойчиво повторяется в произведениях Каменева: «Так, стало, всё мечта на свете» (ода «Мечта»), «Время быстро, скоротечно Разрушает всё, губит» («Малиновка»), «Везде напасти мы встречаем, Живем средь горестей и бед» («Желание спокойствия»). Местом, где поэт предается своим невеселым размышлениям, чаще всего оказывается кладбище, которое кажется ему наиболее убедительным подтверждением его скорбной жизненной философии. Таковы стихотворения «Кладбище», «Бури свирепством роза погибла...», «Сон», «Вечер 14 июня 1801 года». Мрачные предчувствия писателя облекаются в одном из его произведений в кошмарные сновидения: вставший из гроба мертвец пророчит ему скорую кончину («Сон»).
Основанием для этих настроений, в известной степени, могли служить чисто биографические причины: тяжелая болезнь, постоянные мысли о близкой смерти. Но вместе с тем поэзия Каменева опирается на определенную литературную традицию.
Увлечение унылой кладбищенской тематикой и тесно связанной с ней мистикой характерно для многих писателей второй половины 90-х годов XVIII века. Главной причиной подобного рода настроений была правительственная реакция, резко усилившаяся в царствование Павла I.
В явном противоречии с основными принципами просветителей, отстаивавших право человека на земные радости, некоторые писатели этого времени, принадлежавшие ранее к просветительскому лагерю, начинают доказывать невозможность такого счастья, возлагая все надежды на загробную жизнь. «Благополучие?.. Но есть ли оно на земле?.. Истинное благополучие непревратно. А здесь что постоянно и надежно?.. Ничто... Следовательно, нет и благополучия совершенного», — писал П. Львов. По мнению автора, только смерть может быть надежной гарантией от страданий. «...Блажен тот, чья ладья скорее достигает безбедного пристанища вечности», — вторит Львову М. Бакаревич.
Эти настроения проникают и в поэзию. Анна Турчанинова в оде «Достоинства смерти» писала:
Ты мученье прерываешь,
Смерть, достойная любви...
...Бремя горестей, болезней
Ты снимаешь навсегда.
Стихотворная эпитафия становится одним из распространенных жанров. Место действия многих поэтических произведений переносится на кладбище. Неоднократно переводится и в прозе и в стихах элегия Томаса Грея «Сельское кладбище». Возобновляется интерес к «Ночным думам» Э. Юнга. В 1799 году поэма выходит двумя изданиями: в Москве и в Петербурге.
В этой литературной атмосфере и формируется поэзия Каменева, которая представляет собой не начало русского романтизма, как пробовал доказать Е. А. Бобров, а одно из явлений позднего русского сентиментализма, уже утратившего свой просветительский пафос. В пользу мнения о Каменеве как о поэте-романтике часто приводят слова Пушкина, известные по запискам племянницы Каменева— А. А. Фукс. Приведем их полностью: «Этот человек достоин был уважения: он первый в России осмелился отступить от правил классицизма. Мы, русские романтики, должны принести должную дань его памяти: этот человек много бы сделал, ежели бы не умер так рано».
Трудно сказать, с какой степенью точности воспроизведена здесь мысль Пушкина, но даже в записи Фукс она не дает оснований зачислять Каменева в романтики. Не будем забывать о том, что в слово «романтизм» Пушкин вкладывал более широкий смысл, чем литературоведы нашего времени. Для него романтическим было всякое произведение, в котором поэт не пользовался «классическими» формами. Пушкину, разумеется, было хорошо известно, что еще до Каменева Карамзин и Дмитриев уже «отступили» от классицистических норм, и поэтому слова «первый в России» — не более чем дань вежливости родственнице казанского поэта.
Из русских поэтов-современников скорбная поэзия Каменева обнаруживает несомненное родство с лирикой Жуковского, в творчестве которого мысль о бренности земной жизни и всего, что с ней связано, занимает одно из центральных мест. Жуковский, как известно, и начал свой творческий путь как один из сотрудников сентиментального журнала «Приятное и полезное препровождение времени». Ему же принадлежит один из лучших переводов «Сельского кладбища» Грея. Поэма Каменева «Громвал» в известной степени прибли