Как долго, кажется, я на войне
Живу от тебя вдали!
Сорок пять судеб доверено мне,
Три километра земли.
Здесь сорок пять друзей боевых
За Родину насмерть стоят.
А сколько верст у нее таких
И сколько таких солдат!
В рассветном мареве
По утрам,
Когда плывут журавли,
В окопах глинистых слышно нам,
Как бьется сердце земли.
Любимая, где ты?
В какой стороне,
В какие ушла края?
Сорок пять судеб доверено мне,
Сорок шестая — твоя.
Мне за тебя до конца отвечать —
Иначе не может быть.
Не смеет оружия в руки брать
Тот,
Кто устал любить.
Чего бы стоила жизнь моя
И весь ее свет и пыл,
Когда бы забыл о Родине я,
Когда бы тебе изменил!
Влюбленная птица уносится вдаль,
Зарею омыв крыло;
Вбирает в себя добротная сталь
Горячих сердец тепло.
Нас сорок пять,
И горит земля,
И нет нам пути назад.
Где ты, где ты, любовь моя,
Сорок шестой солдат?
Так исстари любо походной судьбе:
И хлеб пополам, и тоска.
Здесь каждый знает все о тебе,
И каждому ты близка.
Нас — сорок пять боевых друзей,
Большая семья у нас.
И кто-нибудь о любви своей
Заводит полночный сказ.
И долго, задумавшись, мы сидим
Один на один с тишиной,
И вьется махорочный сизый дым
К бессонной звезде ночной.
И степи алтайские нам видны.
И чей-то волнуют взор
Просторы солнечной Ферганы,
Вершины Кавказских гор...
Лучинка одна —
Светлячка слабей,
Ее огонек — как нить,
Но сорок пять молодых огней
Ветру не погасить.
Одна у нас цель,
Для которой живем,
И путь один, и успех.
Но есть у солдата и отчий дом,
И та, что дороже всех.
Ты так, любимая, мне нужна!
Не зря говорит комбат:
— Считай, что в списке твоем
Она — сорок шестой солдат.
1964
В МАВЗОЛЕЕ. Перевод Я.Серпина
Струятся света розовые волны
Над саркофагом спящего вождя...
Мы обнажаем головы безмолвно,
У ленинского гроба проходя.
Мне на сердце запало здесь когда-то,
Как строгий старец с проседью в усах
Вдруг поклонился юноше-солдату,
Стоявшему у гроба на часах.
Под вечной сенью траурного стяга
В тиши, без слов,
Приветствовал старик
Солдата, что застыл у саркофага,
Чуть вправо отведя граненый штык.
Они, наверно, не знакомы даже,
А может, внук ему парнишка тот,—
Не все равно ли?
Будущее наше
Здесь, как солдат, почетный пост несет.
Пути-дороги озирая смело,
Грядущее у памятной черты
Стоит на страже ленинского дела.
Стоит на страже ленинской мечты!
1948
РЯБИНА. Перевод Я.Серпина
Там, где нефтью пахнет глина,
Возле вышки буровой,
Одинокий куст рябины
Приподнялся над травой.
Что в нем проку? Только мастер,
Безответный паренек,
Над собою был не властен —
Обойти его не мог.
Как умолкнет вечер звонкий,
Росной влагою омыт,—
Черноглазая девчонка
У рябины той стоит.
Мнет цветастую косынку
И глядит исподтишка,
Как пустынная тропинка
Прочь уводит паренька.
Хоть бы вымолвила слово!
Но стоит она одна
Возле деревца густого,
Молчалива и грустна...
Вот и лето пролетело,
На рябине — сочный цвет;
Бродит в сердце сок тот спелый,
А ему — исхода нет.
Только снится парню ночью,
Будто девичья рука
Гроздь рябины к сердцу хочет
Дотянуть издалека...
Клин уходит журавлиный,
Лес прощается с листвой;
Отцветает куст рябины
Возле вышки буровой...
1953
КАВКАЗСКАЯ КАЛИНА. Перевод Я.Серпина
Из цикла стихов «У друзей»
Кавказские горы не схожи с Уралом:
Здесь камни и те по-иному лежат,
И круче дороги к заснеженным скалам,
И зори позднее, и раньше закат,
И бури бурливей, и уже долины...
Но вот улыбнулся балкарец Керим
И подал мне красные гроздья калины,
Что густо росла над обрывом крутым.
Калина! Краса и примета Урала,
Ласкающий сердце рубиновый цвет,
Какими судьбами ко мне ты попала?
И наша разлука — была или нет?
Не схожи с Уралом Кавказские горы,
Но я забываю невольно о том,
Представив, какие связала просторы
Знакомая веточка кровным родством!
1958
СЕМАКИН ВЛАДИМИР КУЗЬМИЧ
Родился в 1922 году в городе Глазове Удмуртской АССР.
В 1940 году поступил в Удмуртский педагогический институт, но во время войны ушел работать на завод.
Окончил вуз уже после войны. Преподавал литературу. В 1958 году окончил Литературный институт имени А. М. Горького.
Автор многих сборников лирики. Среди них «Стихи» (Ижевск, 1949), «Третья смена» (Поэма. Ижевск, 1951), «Край родниковый» (Ижевск, 1956), «Поднимаются травы» (М., «Советский писатель», 1959) «Перекаты» (М., «Советский писатель», 1963), «Лирика» (М., «Московский рабочий», 1965), «Избранная лирика» (М., «Молодая гвардия», 1968), «Краснолесье» (М., «Советская Россия», 1973) и другие.
Живет в Москве.
НА УРАЛЕ
Глубокий тыл. Как звезды ярки
Огни уральской стороны,
И, вся в лучах электросварки,
Прозрачна ночь и без луны.
Под заводской высокой крышей
В любом углу светло как днем.
Идешь — шагов своих не слышишь,
Глядишь — глаза слепит огнем.
Всю ночь, разбрасывая блики,
Гудит без умолку станок,
И стружка цепче повилики
Сама свивается в клубок.
Ни сват, ни брат не заикнется
Про отдых, нужный позарез.
Тебе и мне передается
Упрямство сверл, резцов и фрез
Мой сменщик спит.
Ему — в дневную.
Он будет слушать тишину,
Покамест новый день вплотную
Не подойдет к его окну.
А тут, в цеху, никто не дремлет,
Крепятся все: и стар и мал.
И поворачивает время
Лицом к рассвету весь Урал.
Бледнеют вспышки автогена,
Но ими ночь была светла.
И видит утренняя смена,
В какой страде она прошла.
Сверкают новенькие пушки,
Спеша на гулкий полигон,
И я, щекой припав к подушке,
Услышу выстрелы сквозь сон.
1945
ДОМА
Стосковался я, честное слово,
по лесам, что синеют вдали.
Через облако хвои сосновой
редко луч достигает земли.
Да и то средь грибов и брусники,
средь всего, что пестреет у ног,
он крошится на мелкие блики —
хоть их тоже клади в кузовок.
Чуть подальше — ни сосен, ни елок,
вместо дерева — пень золотой,
и в знакомый рабочий поселок
можно выйти по просеке той.
И опять побывать на заводе —
не беда, что мой пропуск изъят,—
чтоб окликнули в цехе:—Володя,
где и как ты — выкладывай, брат!
Подучился небось? — И едва ли
откажусь я от их папирос.
Тут и спросят с тебя, и похвалят,
тут и в шутку с тобой, и всерьез...
Стосковался я за год по Каме,
что одна мне шептала: — Сынок,—
с той поры, когда сделали маме
тесный дом из дубовых досок.
Я приду поклониться могиле,
что видна из прибрежных ракит...
Все-то камушки здесь дорогие,
даже если я кем-то забыт.
Без фуражки стою у вокзала,
не успев отдышаться с пути,
и не знаю, куда мне сначала
и к кому мне сначала пойти...
1955
«Еще грозою пахли травы…»
Еще грозою пахли травы,
к земле прибитые дождем,
и за прикамские дубравы
ворча откатывался гром.
Сползая в мутные потоки,
в канавах сгруживался град,
еще такой же белобокий,
каким он выпал час назад.
Он рожь повыбил за Ижевском,
картошку вырыл из борозд,
и где-то в мокром перелеске
еще отряхивался дрозд.
Но вот открылся ярче синьки
в проеме туч такой клочок,
что дрозд на гибкой хворостинке
привстал на цыпочки как мог
и звонко щелкнул.
И, как прежде,
земля — на то она земля —
уже опять жила в надежде
на луч, протянутый в поля.
И пусть вокруг не все живое
сумеет встать из борозды,
земля не рожью, так травою
зальет печальный след беды.
1955
«Пролетели весенние гуси…»
Пролетели весенние гуси