Поэты XVIII века — страница 19 из 74

Биографическая справка

Поэтическая деятельность Алексея Андреевича Ржевского (1737—1804) продолжалась очень недолго. Однако она поражает своей интенсивностью: за четыре года (1760—1763) он напечатал 225 произведений, в основном стихотворных, и был, в сущности, основным вкладчиком журналов, которые выходили в Москве в начале 1760-х годов. Здесь, на страницах «Полезного увеселения» (1760 — 1762) и «Свободных часов» (1763), Ржевский в полной мере сумел проявить себя и занять особое место среди поэтов кружка Хераскова — учеников и последователей Сумарокова.

Склонность к поэзии и литературные интересы появились у Ржевского еще в ранней юности. Его первые опыты стали известны Сумарокову, и знаменитый писатель поощрял начинающего поэта. Позднее, в 1769 году, в письме к Сумарокову Ржевский с благодарностью вспомнил об этом: «Я вас начал почитать почти с ребячества, я видел ваши ласки ко мне с тех же пор».[1]

Начал печататься Ржевский в «Ежемесячных сочинениях» и «Трудолюбивой пчеле».

Как последователь Сумарокова, Ржевский в своих стихах и прозе особенное внимание уделял жанрам сатирическим. Он изобличает подьячих, издевается над петиметрами и обскурантами. В своих многочисленных баснях («притчах») Ржевский разрабатывает особый тип сказа с установкой на рассказчика, отделенного от сюжета и являющегося существенным компонентом басенного стиля. Вполне солидарен Ржевский с Сумароковым и в широком использовании в басне просторечных, нарочито грубых выражений, пословиц и фольклорных речений. Его теоретические понятия о поэтическом стиле совершенно совпадают с сумароковскими: «Незнающим невообразимый труд, чтоб украсить стихи приличным к материи расположением, чистым и правильным языком, избранными и пристойными словами, плавным стопосложением, что великую приятность делает в стихах».[1] Но, кроме этих требований внешнего порядка, он предъявляет к поэзии еще ряд более существенных требований. Поэзия невозможна без «живого изображения, точного чувствования, ясного рассуждения, правильного заключения, приятного изобретения, естественныя простоты, что всего прекраснее во стихотворстве». [2]

В одном из своих сатирических фельетонов Ржевский пародирует стилистику од Ломоносова, так же, как это ранее делал Сумароков во «вздорных одах» «От сладостного моего гласа порядок природы мятется. Феб с пламенныя колесницы, остановя светозарных коней, гласу моему внимати, преклоня венчанную главу, ухо протягает; планеты вспять, оставя пути свои, стремятся; бледно-видная луна радостные слезы испускает; ревут бурные моря, угрюмая пучина трепещет, льют воды к вершинам дерзкие реки; стал таять вечный лед, и среди лютыя зимы майская приятность наступает ...»[3]

Однако в своей поэтической практике Ржевский с большой смелостью и творческой независимостью синтезирует в стихах изобразительные средства Сумарокова и Ломоносова Так, прием антитезы, применявшийся Сумароковым в песнях и трагедиях, Ржевский дополнил частым употреблением оксюморона, характерного для ломоносовского одического стиля. Затем он перешел к созданию стихотворений, в которых организующим элементом становилось одно какое-либо слово и производные от него формы. Примеров такого построения Ржевский у Сумарокова найти не мог, зато именно так были построены все переложения псалмов Ломоносова и многие его оды Ржевского занимает создание в малых, по самой своей природе бессюжетных стихотворных жанрах (элегия, идиллия, станс, загадка) новых способов скрепления словесного материала, основанных на самой структуре слова

Сложная, подчеркнутая повторением поэтических приемов и их элементов, эта система построения переносила в малые стихотворные жанры этическую конфликтность сумароковских трагедий и сложную метафоричность од Ломоносова. Однако, употребляя некоторые приемы ломоносовской стилистики, Ржевский подчинял их в пределах целого стихотворения строго симметрическому расположению.

В 1762 году, после смерти Елизаветы Петровны и вступления на престол Петра III, началось политическое брожение в обществе, особенно сильное в гвардейских полках и подогреваемое противоречивой политикой нового царя. Ржевский в марте 1762 года печатает в «Полезном увеселении» сразу две оды Петру III, во второй он благодарит за указ о вольности дворянской, но вскоре примыкает к оппозиции и участвует в перевороте, установившем власть Екатерины II.

Свое сочувствие новой императрице Ржевский выразил двумя одами: в 1762 году на день восшествия на престол и в 1763 году на день ее рождения. В сентябре 1762 года состоялась коронация Екатерины II в Москве, и в начале следующего года устроено было грандиозное театрализованное зрелище — маскарад «Торжествующая Минерва». Устроителем и режиссером этого зрелища был актер Ф. Волков, объяснительные стихи к фигурам писали Сумароков и Херасков. В числе тех, которые «инвентовали на триумфальные ворота картины, эмблемы и надписи»,[1] значится и лейб-гвардии подпоручик Алексей Ржевский.

В течение 1763 года Ржевский продолжает много печататься в журнале «Свободные часы», сменившем «Полезное увеселение», но уже в следующем году кружок Хераскова распадается. Первое время Ржевский еще не порывает с литературой, в 1765 году он пишет трагедию в стихах «Прелеста», «содержание которой взято из истории Киева».[2] Трагедия была поставлена, но на сцене не удержалась, и текст ее до нас не дошел.

Ржевский участвует в затеянном императрицей сборнике переводов из «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера, которыми Екатерина II и ее приближенные занимались во время путешествия по Волге в 1767 году. В том же году поэт получает звание камер-юнкера и избирается депутатом от дворян г. Воротынска Московской губернии в Комиссию для сочинения нового уложения. В 1768 году он был назначен советником правления банка для обмена государственных ассигнаций.

К этому же времени относится последнее значительное выступление Ржевского в литературе. Он пишет пятиактную трагедию в стихах «Подложный Смердий», о которой Новиков в «Опыте словаря» писал, что «сия трагедия сочинителю делает честь; она сочинена в правилах театра, завязка и продолжение расположены очень хорошо, характеры выдержаны сильно, игры театральной много, стихотворство в ней чисто; слог приятен, мысли велики, изображения сильны, а нравоучение у места, хорошо и приятно, и, наконец, трагедия сия почитается в числе лучших в российском театре, а сочинитель ее хорошим стихотворцем и заслуживает великую похвалу».[1] Трагедия Ржевского написана на сюжет, заимствованный из древнеперсидской истории; в ней показано разоблачение и гибель самозванца, выдавшего себя за погибшего сына Камбиза — Смердия (отсюда и название «подложный»). Проблематика трагедии, по-видимому, отражала политическую борьбу начала 1760-х годов и могла восприниматься Екатериной только положительно.

В 1769 году умерла первая жена поэта А. Ф. Ржевская. В 1773 году Ржевский женился вторично на Г. И. Алымовой (1759—1826), выпускнице Смольного института благородных девиц. Семейная жизнь его оказалась на редкость удачной, о ней с восхищением через десять лет написал Державин в оде «Счастливое семейство» (1783).

В 1771—1773 годы Ржевский исполняет обязанности вице-директора Академии наук. В 1775 году он назначен президентом Медицинской коллегии. Служебная карьера его протекает удачно и спокойно. В 1783 году он уже тайный советник, сенатор и выбран членом вновь учрежденной Российской академии. Ржевский участвовал в составлении Академического словаря и рассматривал присланные ему для отзыва переводы. По поводу вольтеровской «Генриады» в переводе И. Сирякова он высказал несколько замечаний, из которых видно, что Ржевский остался последователем Сумарокова и убежденным сторонником чистоты и логической ясности поэтического языка. В своем отзыве он писал. «Во втором стихе Вольтер просит истину, чтоб она спустила в его писание свою силу и свою ясность; а в переводе — чтобы она излила ясность звезд. Ясность истины и ясность звезд — две вещи разные».[2] И как мастера поэтически правильного перевода он называет своего учителя — Сумарокова: «Я с моей стороны не могу вспомнить другого перевода стихотворного, чтоб переложен был из стиха в стих, с равной энергией подлинника и без упущения мыслей, как только два небольших отрывка покойного Александра Петровича Сумарокова из Расиновой „Федры“».[1] В «Трудах Российской академии» было напечатано и последнее стихотворное произведение Ржевского — идиллия «К невским музам» (1802).

Помимо разнообразных служебных занятий Ржевский принимал участие в деятельности масонских лож. В 1775—1776 годах он состоял членом ложи «Астрея», а в 1776—1779 годах — членом ложи «Латона», в которой начальником «по выбору членов» был Н. И. Новиков, а одним из членов М. И. Херасков. В 1780 году Ржевский устанавливает отношения и ведет переписку с князем Н. Н. Трубецким, переехавшим в Москву и перенесшим туда основанную им ложу «Изида», в которую входили, как и в петербургские ложи, преимущественно представители высшего русского дворянства. Позднее, в 1782 году, когда московские масоны добились для себя самостоятельного положения особой «провинции ордена», казначей провинции Н. И. Новиков вступил в переписку с Ржевским, в которой также участвовал и Н. Н. Трубецкой. Переписка эта свидетельствует о хорошей осведомленности Ржевского в масонской «науке» и о полном доверии, которым он пользовался у московских масонов. Новиков писал Ржевскому 14 февраля 1783 года от имени «братьев» по ордену: «Заслуги ваши ордену и отечеству и ваши добродетели, равно как и ревностное ваше ко благу ордена стремление, подают им надежду, что через вас дела орденские в Петербурге придут наконец в надлежащее устройство и порядок». [2]

Как далее складывались отношения Ржевского с масонами — неизвестно Петербургские масоны не пострадали, по-видимому, во время разгрома московской их организации. Отчасти этому способствовала выдержка Новикова, который показал на следствии, что не знает о принадлежности Ржевского к масонству, хотя сам с ним переписывался по поручению провинциальной директории.

Пожалуй, последним фактом участия Ржевского в литературе была публикация на его счет полного текста поэмы старого приятеля по кружку «Полезного увеселения» Ипполита Богдановича. В предисловии к поэме Ржевский писал «Непринужденная вольность стиля, чистота стихов, удачливый выбор приличных слов по роду сей поэмы, а паче изобилие поэтических воображений мне столько понравились, что я просил сочинителя отдать сию поэму в мою волю. .. а я рассудил ее издать».[1] И заключил это предисловие Ржевский словами, которые показывают, что живое ощущение поэтического у него не исчезло, — он пишет о «Душеньке», что «нет на нашем языке подобного рода стихотворений».[2]

О поэзии самого Ржевского к этому времени уже забыли. Стихи его, оставшиеся на страницах московских журналов начала 1760-х годов, никогда не переиздавались, трагедии на сцене не удерживались и тоже не были напечатаны. Позднейшие поколения знали о Ржевском только то, что он был адресатом стихов Державина. Как поэт Ржевский начисто выпал из истории литературы, пока Г. А. Гуковский не воскресил его из забвения, посвятив талантливому поэту особое исследование, где впервые было показано, как интересно и своеобразно поэтическое наследие этого автора.[3]

69. ЭЛЕГИЯ{*}

Свершилося теперь сердечно предсказанье,

Сбылось уже мое презлое предвещанье.

Но не во сне ль то зрю? не сон ли мя страшит?

И не мечта ли мне напастию грозит?

Ах, нет! то в яве всё сбылось, о рок, со мною,

Что я забвен моей навеки дорогою!

Я презрен от нее, любим соперник мой!

О гневная судьба! о рок! о час презлой,

В который с ним она к мученью мне спозналась

И ласкою его, забыв меня, пленялась!

В пребедственный мне час страсть о́на родилась:

Моя любезная другому отдалась.

Уже она теперь меня не вспоминает

И с ним в веселостях минуты провождает,

А я, лишась ее, страдаю и грущу

И, тщетно мучася, отрады не сыщу.

Но если б я теперь опять мог быти с нею

И мог бы уверять горячностью своею,

Хотя бы к верности ее не обратил,

Хотя бы новыя любви не истребил, —

Но жар ее ко мне, конечно б, показался,

А я хотя бы тем единым утешался.

Но ах! когда она могла меня забыть,

Так жара в ней ко мне нельзя ни искры быть.

Виною ты всему, о злое разлученье!

Тобою я терплю несносное мученье.

Когда бы я поднесь с ней купно пребывал,

Я знаю то, что б я ее не потерял:

По всякую б она меня минуту зрела,

Взаимственна любовь равно бы в ней горела.

Как от прекрасных я ее сокрылся глаз,

Помалу исчезал в ней жар любви и гас,

И наконец совсем она меня забыла

И, позабыв меня, другого полюбила.

Другого! словом сим мутится кровь во мне;

Он радуется там, я стражду в сей стране.

Хотя я мнил, что с ней на время я прощался,

Но вижу, в тот я час с ней вечно расставался.

Не тщетно я тогда прегорестно стенал;

Я всё, что льстило мне, навек тогда терял.

Неверная, начто меня ты полюбила!

А полюбив, начто любовь свою открыла!

Начто и ты тогда мне сделалась мила!

На то ли, чтоб ты мне тиранкою была?

Не чаю я, чтоб ты, неверная, забыла,

Как ты по всякую минуту мне твердила,

Что будешь ты меня по смерть свою любить.

И с клятвой всякий час ты тщилась говорить:

«Я прежде с жизнию своею разлучуся,

Ах! нежели в любви к тебе переменюся».

Где делись клятвы те? уж я тебе не мил,

Другой тобой любим, а я тебе постыл.

Другой любим! я весь покой изменой рушу;

Но и неверную люблю тебя как душу.

<1759>

70. СОНЕТ ИЛИ МАДРИГАЛ ЛИБЕРЕ САКЕ, {*}

АКТРИЦЕ ИТАЛИАНСКОГО ВОЛЬНОГО ТЕАТРА

Когда ты, Либера, что в драме представляешь

В часы те, что к тебе приходит плеск во уши,

От зрителей себе то зна́ком принимаешь,

Что в них ты красотой зажгла сердца и души.

Довольное число талантов истощила

Натура для тебя, как ты на свет рождалась.

Она тебя, она, о Сако! наградила,

Чтобы на все глаза приятною казалась.

Небесным пламенем глаза твои блистают,

Тень нежные лица черты нам представляют,

Прелестен взор очей, осанка несравненна.

Хоть неких дам язык клевещет тя хулою,

Но служит зависть их тебе лишь похвалою:

Ты истинно пленять сердца на свет рожденна.

<1759>

71. СТАНС{*}

Потщимся мы сносить напасти терпеливо,

И станем мы себя надеждою ласкать:

Иль время не придет вовеки к нам счастливо?

Или нам в горести отрады не видать?

Как можно быть тому? Рок всё здесь превращает,

Подвержено в нем всё пременам завсегда

Коль здесь погибнет что, другое там взрастает,

Не видим вечности ни в чем мы никогда.

Те горы, коих верх стыкался с облаками

И взоры достигать хребтов их не могли,

Разрушились, и их места днесь стали рвами,

Между развалин тех уж воды протекли.

Те реки, что неслись к долинам с быстротою,

Засыпались песком, тут выросли древа;

Где на море бывал судам путь глубиною,

Там, вспучась, дно взнесло обширны острова.

Что утром возрастет, к полдням то созревает,

А к вечеру уже совсем то пропадет;

Надежда есть и нам, коль рок не превращает,

Премены ждать бедам, всё с временем пройдет.

Счастливый должен ждать беды себе всечасно,

Затем, что перемен всегда мы в жизни ждем.

Минуются беды, коль кто живет несчастно,

Итак, мы к счастию через беды идем.

<1759>

72—76. Мадригалы

1{*}

Я в сердце власть моем тебе днесь отдаю,

Пускай теперь оно под областью твоею,

Владей, драгая, им во всю ты жизнь мою,

А я владети им, тебя зря, не умею.

2

Скажи мне тайну ту, чем ты меня пленила, —

И я бы сделал то ж, чтоб ты меня любила.

3

Я б сердца своего по смерть не потерял,

Когда бы власти в нем глазам я не давал:

Как взором взор они прелестный твой встречали,

Так тут они ею навеки потеряли.

4

То сердце, что взяла, опять мне возврати,

Или за то своим мне сердцем заплати.

5

Дар сердца твоего недешево купил:

Своим тебе за то я сердцем заплатил.

<1759>

77. СТАНС{*}

Почто печалится в несчастьи человек?

Великодушия не надобно лишаться;

Когда веселый век, как сладкий сон, протек,

Пройдет печаль, и дни веселы возвратятся.

Жизнь человеческу цветку уподобляй,

Который возрастет весной и расцветает;

Но воздух к осени как станет холодняй,

Валится, вянет лист, иссохши пропадает.

И лето жаркое весне вослед идет,

Как при́дет осень, тут зима год совершает,—

Жизнь человеческа подобно так течет:

Родится он, взрастет, стареет, умирает.

И счастие судьба пременно нам дала;

Как свет пременен сей, и наша жизнь пременна.

Вертятся колесом все светские дела,—

Такая смертным часть в сем свете осужденна.

Премены ждав бедам, в несчастье веселись,

С часами протечет напасть и время грозно.

Умерен в счастье будь, премены берегись,

Раскаянье в делах уже прошедших поздно.

<1760>

78. ЭЛЕГИЯ{*}

Прошли драгие дни, настал тот лютый час,

Который разлучит, возлюбленная, нас,

Который приключит мучении мне люты.

С чем вас сравнять могу, жестокие минуты,

В которы должен я сказать: «Прости, мой свет!»

На свете ничего мучительней вас нет,

И смерть жестокая не может вам сравняться.

Мне легче бы сто раз с душею расставаться;

Я смертью бы нашел погибший мой покой,

Днесь мучиться иду, расставшися с тобой.

Не будет мне часа́ в разлуке к облегченью,

Не будет и конца несносному мученью,

Не будет там тех мест, где б я не воздыхал

И где бы токи слез из глаз не проливал;

Тень будет там твоя мечтаться предо мною,

Мой рваться будет дух, смущаяся тоскою;

Я горестью моей все реки возмущу,

Стенанием своим я воздух огущу.

Хоть вздохами судьба моя не умягчится,

Но нету сил от них в разлуке свободиться.

Я стану в том себе отраду лишь искать,

Что буду тень твою всечасно вображать,

И, утоляя тем несносное мученье,

Лишь слезы будут мне едино утешенье;

Минувшие часы я стану вображать,

И буду все слова твои как вновь внимать,

Слова, которые к утехам мне вещала,

Когда любить меня ты вечно обещала

И уверяла в том, что я сердечно мил, —

Колико тот меня час много веселил!

О, коль счастлив я б был, когда б сие сбылося

И обещание твое не прервалося!

Любезная, во мзду любви к тебе моей

Не выключи меня из памяти своей;

Взгляни на те места, взгляни, где мы бывали

И в коих вечера в забавах провождали;

Они вообразят меня в твоих глазах,

В мученьи, в горести, в стенаньи и слезах.

Представь те времена себе, как мы видались,

Часами дни тогда в утехах мне казались.

Воспомни все слова, что я тебе вещал,

Когда, любезная, тебе подвластен стал,

И знай, что, разлучась, равно тобой пылаю,

Ничем в мучении отрад не обретаю.

А если ты делишь равно печаль сию

И стон любовника сугубит грусть твою,

Когда равно тебе несносно разлученье

И коль чувствительно тебе мое мученье, —

Не тщися обо мне услышать ты, мой свет,

Та ведомость тебе утех не принесет.

Я твой покой всему, что есть, предпочитаю,

Утехи все свои в твоих я полагаю:

Мне легче смерть вкусить, как зреть тебя в слезах,

Без вздохов вображай меня в своих глазах.

Пусть дни твои текут из радостей сплетенны,

Пусть мучат одного меня случа́и гневны.

А ежели любовь твоя ко мне минет,

Разлука коль меня в забвенье приведет,

Любезная, тебе пенять я не дерзаю,

Лишь прежде я того окончить жизнь желаю.

Моя нужна мне жизнь, доколь тебе я мил,

Я буду сам себе, лишась тебя, постыл.

<1760>

79. ЭЛЕГИЯ{*}

Ничто моей тоски не может утолить

И мой потерянный покой мне возвратить.

Приятная весна места уж оживляет,

Река прозрачные струи уж открывает,

Усыпанны песком означились брега,

Лес листом кроется, цветут сады, луга,

По рощам соловьи приятно воспевают

И радость чувств своих сердечных возвещают.

Но нет еще конца злой горести моей,

И нет утехи днесь ни в чем в стране мне сей,

Собрание забав печаль не прогоняет,

Сообщество красот меня не утешает:

Прелестные места, приятны времена

Тягчай чинят моей печали бремена.

Нет горести конца, здесь всё я ненавижу,

Противно всё, когда возлюбенной не вижу,

Без ней ничто меня не может веселить,

Ничто моей тоски не может утолить.

Я только то одно утехой почитаю,

Когда с возлюбленной я вместе пребываю,

И только то мой дух удобно лишь питать,

Чтоб с нею говорить и на нее взирать;

Без ней противно всё, без ней везде вздыхаю,

В ней радости свои и счастье полагаю.

Но ах! здесь нет ее. Возможно ль не грустить!

Нельзя не воздыхать, нельзя ее забыть.

Из памяти моей ее не выгоняют

Ни время, ни места, что с нею разделяют,

И не выходит вон ни на единый час,

А тень ее нейдет прелестная из глаз.

Мысль всякую мою я ею начинаю,

Об ней я думаю и ею мысль кончаю,

На что ни погляжу, чрез всё мне в мысль придет,

И всё мне здесь твердит: с тобой любезной нет.

Когда, простяся с ней, от мест тех отдалялся,

Какою горестью несносной я терзался!

Я только вображал: расстался уж с драгой,

Оставил с ней мое веселье и покой.

Мне всякая ступень печаль усугубляла

И, что расстался я с любезною, вещала.

Я в горести себя надеждою питал

И времем облегчить мученьи уповал.

Я мнил, когда ее, расставшись, зреть не буду,

Несклонную в любви со времем позабуду.

Но тщетно, ах! себя надеждою той льстил,

Мой рок мне век о ней вздыхать мне осудил,

Ничто моей любви, ничто не пресекает,

Разлукою она сильняе возрастает

И горести мои сугубит в сей стране,

Нет облегчения малейшего здесь мне.

Любезная моя, а ты того не знаешь,

Сколь ты несклонностью в разлуке дух терзаешь.

Но что ж? Хотя б судьба ей ведать и дала,

Мучении б она мои не прервала.

Что я ее люблю, она довольно знала,

Но, зная страсть мою, несклонностью терзала

И притворялася, стремясь меня терзать,

Что будто страсть мою не может понимать

И будто моего владетеля не знает,

А слыша, некто есть, что мною обладает,

Старалась, притворясь, совет мне подавать,

Как должно мне свое спокойствие сыскать.

Оно в тебе, лишь ты его меня лишила,

Судьба меня тебе одной лишь осудила.

Ты можешь лишь одна покой мой возвратить,

Ты можешь лишь одна мне счастье учинить.

Коль строки ты сии, любезная, увидишь

Или о них когда ты от кого услышишь,

Не скучь, прекрасная, не скучь их понимать,

Чтоб о несчастливом любовнике узнать.

Узная обо мне, мои почувствуй муки

И облегчи моей мучение разлуки,

Хотя малейшую отраду мне подай,

Хотя последния надежды не лишай.

Тронись, любезная, моею ты тоскою,

Дай знать, что сжалилась уже ты надо мною

И более меня не хочешь уж терзать.

Престань меня, престань любезных мест лишать.

Разлуку прекратить властна ты, если хочешь,

И лаской возвратить опять меня ты можешь.

То в воле есть твоей увидеть дать себя,

Виною стала ты разлуки, не любя.

<1760>

80—82. Элегии

1{*}

Доколе мучиться, горя в любви, стеня?

Прелестные глаза, сокройтесь от меня:

Мне к гибели одной знакомы ваши взоры.

Престану я вступать с несклонной в разговоры;

Но где ж сокроюся? Куда от ней уйду,

И способом каким спокойствие найду?

Возможно ли болезнь не чувствовать больному?

Подвергнут я навек мучению презлому;

Бескровну рану днесь ты в сердце мне дала,

И ум ты мой к себе, драгая, привлекла.

Коль нет тебя в глазах, ты в мысли обитаешь,

Час от часу во мне любовь ты умножаешь:

Осанка, вид, глаза твои, ум, лица че́рты, —

Прелестно всё, что есть, о, коль прекрасна ты!

Возможно ль, чтобы кто тобою не прельщался?

Но я к мучению с тобою лишь спознался.

Драгая! весь мой ум тобою отягчен.

Но что ж? Кого люблю, от той всегда презрен.

О страсть мучительна! ты бедством начиналась

И чрез препятствие в груди моей позналась.

Совместник мой счастлив, а я утех лишен;

Его с весельем дни, мой с грустью век сплетен.

В забавах он часы с драгою провождает,

Мой дух, то чувствуя, мятется и страдает.

За вздохи вздохами всегда он заплачен,

За взоры взорами всегда он награжден;

Он вместе с ней сидит, приятну речь внимает,

Он то ей говорит, что сердце ощущает.

О, коль ты тем счастлив, счастливей в свете всех!

Не видишь края ты безмерных сих утех,

Не может в свете так никто счастлив назваться,

И разве я могу несчастьем поравняться?

Безмерно счастлив ты, без мер несчастлив я:

Твоя в забавах жизнь, в слезах течет моя.

А ты, источник слез, вина всегдашней скуки,

Содетель горести, причина нежной муки,

Драгая! Зная, что всего ты мне миляй,

Хоть взором ласковым надежду мне подай.

Несчастлив я хотя, но жить доколе стану,

Равно тебя любить по смерть не перестану.

2

Что делать мне теперь? Весь ум смутился мой,

Две страсти мучат дух и рушат мой покой:

Одни глаза душей и сердцем обладают,

Другие обо мне слез токи проливают.

Миляе жизни мне, миляй души одна,

Другая мне уже неверному верна.

Она по мне и днесь, как прежде, воздыхает,

А та за всю любовь несклонность мне являет

И только терпит лишь из жалости меня.

О, как я мучуся, несчастну часть кляня!

Кого мне предпочесть, кого? Теперь не знаю.

Я на несклонную любовницу меняю.

Иль я не вижу слез? Иль я не слышу стон,

И стон любовницы? Влеки, грусть, дух мой вон.

О правосудие! Отмсти мне, как тирану,

Вынь дух мой, я ту месть щедротой ставить стану.

Престану о тебе, несклонная, вздыхать,

Любовнице я мук не буду приключать.

Забуду я тебя, забуду я не ложно,

Забуду, но кого? увы! — забыть не можно.

Ей сердце отдано, ей дух мой покорен,

Вся мысль стремится к ней, навеки я пленен.

А ты, которая напрасно воздыхаешь

И о любовнике неверном вспоминаешь, —

Не ставь меня виной: так рок определил.

Он мне с тобой вздыхать бесплодно осудил.

Неверностью моей несчастлива ты стала,—

Утеха вся моя несклонностью пропала.

Я чувствую любовь твою, поверь, не лгу,—

Страсть ум расшибла мой, забыть той не могу.

За ту неверность мне довольное отмщенье,

Что от несклонной я всегда терплю мученье.

По смерть бы я любовь к тебе не пременял,

Когда б совместницы твоей я не видал.

Из памяти моей она не вылетает,

И тень ее от глаз один лишь сон скрывает.

Не можешь ты меня, когда я мил, забыть:

Не можно так и мне любовь переменить.

Исправить мне порок мой ум не помогает

И, перед страстию колеблясь, упадает.

Престань меня теперь, престань меня винить,

Нельзя совместницу твою мне не любить.

Судьбой несчастна часть, знать, нам определенна,

Знать, воля век ее пребудет непременна.

Я в дружбу всю любовь к тебе переменю,

А сердце я для ней по гроб мой сохраню.

Но ты, несклонная, тронись моей тоскою,.

Узная, сколько я несчастлив стал тобою;

Хоть малую любить себя надежду дай,

Хоть взором ласковым мучение скончай.

Я верну для тебя любовницу теряю,

На свете я всему тебя предпочитаю.

Я всё бы для тебя охотно потерял,

Я весь урон одной тобою б награждал.

Не думай же, чтобы неверен я родился

И для того в любви к другой переменился.

Я первую тебя, драгая, полюбил,

Но как потом нас рок жестокий разлучил,

Я зреть тебя и быть счастлив тобой не льстился,

Отчаясь наконец, в другую я влюбился;

Но только взор лишь мой опять тебя узрел,

Огнь, крывшийся во мне, опять жар произвел;

Сугубей прежнего опять в тебя влюбился, —

Я для тебя на свет, любезная, родился.

3

Какие мне беды рок лютый посылает?

Не гром ли поразить меня уготовляет?

Какой проступок я, скажи мне, учинил,

И чем, любезная, тебя я рассердил?

Суровы ты ко мне уже бросаешь взоры,

Упорны ты со мной всчинаешь разговоры;

Никак, окончилась твоя ко мне любовь,

И тщетно страсть во мне тревожит ныне кровь?

Как сонная мечта минутой лишь прельщает,

Потом тотчас пробуд весельи окончает —

Так склонности твои, утехою взманя,

Низвергнули в напасть и горести меня.

Подобно в жаркий день как тучи отдаленны

Сулят прохладный дождь на нивы иссушенны,

Но только лишь себя они вдали явят

И, мимо пролетев, луга не окропят,—

Так счастие меня надеждой лишь прельщает,

А само от меня всеместно убегает.

Равно́ как в солнечный приятный летний день

Являет человек свою пустую тень,

И только на нее свободно всяк взирает,

Но прочь она бежит, никто ту не поймает, —

Так счастье я поймать стараюсь всякий день,

Но, ах! хватаю лишь одну пустую тень.

О, солнце! ты когда вселенну озаряешь,

И сколько ты лучи далеко простираешь,

Ты освещало ли несчастнее меня?

И кто б так мучился несчастием, как я?

Нигде утехи я себе не обретаю,

Везде терзаяся, лью слезы и вздыхаю.

Что я утехою считаю и ищу,

В том горесть лишь найду, тем мучусь и грущу.

Нашел, было, в любви желанные утехи,

Но рок к тому скончал, свирепствуя, успехи.

Драгая, я на то тебя лишь полюбил,

Чтобы, прельстясь тобой, я рвался и грустил.

Начто ты склонностью своей меня ласкала?

Начто любить меня ты вечно обещала?

На то ли, чтоб меня утехой той прельстить

И после все слова и взгляды пременить?

Конечно, никогда любви той не бывало,

И сердце никогда зараз не ощущало.

Не так любила, знать, как я слыхал, меня,

И только смеючись вещала мне, маня.

Но нет! Ты прежде мне в любови заклиналась,

И в волю ты мою, драгая, отдавалась,—

Так что ж причиною суровости твоей

И чем я заслужил к себе поступок сей?

Скажи, чем уменьшить могу мои вины́,

Которые еще и знать мне не даны?

Ах, сжалься надо мной, престань меня томить,

Коль можешь горесть ты мою изобразить.

Ничто не может с ней на свете поравняться;

Иль хочешь горестью моей ты утешаться?

Невольник мучится в тиранских как руках,

Работой утомлен в мучительских цепях, —

Не столько страждет он, почувствовавши жажду,

Как, зря суровости твои к себе, я стражду;

Не столько он воды холодной хочет пить,

Как я твой гнев к себе желаю умягчить.

Плененна страждет грудь, отрад не обретает,

Мятется мысль моя, и сердце унывает.

Любезная моя, мне легче умереть,

Как нежели тебя к себе сурову зреть.

Престань меня томить, подай в тоске отраду,

Когда достоин я еще приятна взгляду.

<1760>

83. СТАНС{*}

Наполнен век наш суетою,

Нигде блаженства в нем не зрим;

Единой только мы мечтою

Прельстясь, от истины бежим.

Я зрю, единый тем гордится,

Что он в чин вышний возведен;

Но тщетно чином он красится,

Когда им чин не украшен.

Тиран, гордясь хвалой, несется,—

Что кровь, забыв страх божий, льет,

Что всяк, страшась его, мятется,

Он то себе блаженством чтет.

Надутый гордостью считает,

Кто прадед был его и дед,

И тем гордясь, всех презирает,

Хотя его гнусняе нет.

Натуры таинств испытатель

Бег ветров тщится знать и рек,

Но быть не может обладатель

Страстей, и тщетно тратит век.

Скупой сребро свое считает,

Хотя ему в нем пользы нет;

Свое богатство умножает,

И то блаженством он зовет.

Иной именья истощает,

Чтоб был всех лучше наряжен;

Во злате, в серебре блистает,

И мнит, что тем он совершен.

Любовник вздохами своими

Когда сердца́ красот влечет

И время провождает с ними,

Он то блаженной жизнью чтет.

И пьяница, когда напьется,

Хотя едва уже стоит,

Своим пороком не мятется:

«Живу блаженно», — говорит.

Всяк то блаженством почитает,

К чему страсть ум его влечет,

И правды в слепоте не знает,

И суеты блаженством чтет.

Блаженство в злате не блистает,

Его и меж оружий нет,

Ни в пышном сане не бывает;

Оно в премудрости живет.

Уму кто волю подвергает,

А ум в ком правде покорен,

Тот мудростию обладает,

И тот премудр и совершен.

Душа в спокойствии вседневном,

Его ничто дух не страшит.

В одном спокойствии душевном

Блаженство наше состоит.

<1760>

84. СТАНСЫ{*}

Так умер мой злодей? — О, жизнь! О, человек!

Всё с временем пройдет, все жизнь мы окончаем.

Не долог в свете сем и самый долгий век,

Но часто и его мы здесь не доживаем.

Но что ж? или о том печалиться нам? Нет!

На что? Смерть общая утеха и отрада:

Она от суеты счастливых отведет,

Несчастным будет в ней спокойство и награда.

Нет счастья в свете сем, как кто в нем ни живет,

Нет счастья, говорю, что нет душе покою;

Всяк сча́стливым себя неправедно зовет.

Мы все прельщенны здесь единой суетою.

О, жизнь! О, суета! Иль вечно нам страдать?

Страдать и не видать, что свет сей цепь мучений? —

Не век: смерть может нам свободу даровать

От всех сих беспокойств, от бед и от гонений.

Почто ж печалюся, что так несчастлив я?

Хоть скоро или нет, однако всё минется;

Минется, говорю, как жизнь пройдет моя;

И счастье, и напасть — всё с временем прервется.

<1760>

85. СКАЗКА{*}

Серпана красотой во днях младых цвела,

Предметом для сердец губительным была;

И только тех она единых не пленяла,

На коих взоры глаз прелестных не метала.

Вздыхательми везде была окружена,

Богиней красоты от всех наречена.

С каким старанием любовны суеверы

Во угожденье ей искали разны меры!

Один из всех из них догадливяе был,

С Серпаниным отцом о том поговорил.

Отец любовника с желаньем согласился,

Против намеренья Серпаны брак свершился.

На слезы несмотря Серпанины, отец

Повел неволею Серпану под венец.

И так Серпана уж не девкой, бабой стала;

Однако красотой равно она блистала.

Так следственно пленять равно она могла;

А замуж выдана неволею была.

Серпане муж не мил, Серпана воздыхает,

Серпанин муж ревнив, что ж делать ей? — не знает.

Однако принялась за разум наконец:

Чтоб облегчить ей свой несчастливый венец,

Чтоб от тоски своей несносной свободиться,

«Пора мне, — думает, — пора за ум хватиться,

Пора мне на́ мужа обнову уж надеть.

Да как же и не так? не можно и стерпеть,

И камень лежучи растреснется от жару.

Пора мне приковать рогов в лоб мужу пару».

Серпане многие стремятся угождать,

Серпане в свете все стараются ласкать.

Иной ужимками, иной пред ней вздыхает,

Тот тем, другой другим, но всяк ей угождает.

Иной старается Серпану похвалить,

А может быть, другой сбирается дарить.

Везде последуют они за ней толпами,

Куда ни кинет взор, зеваки пред глазами,

И вздохов тысячи приносят в жертву ей;

Серпане этого на свете нет милей.

Да как же и не так? хотя б то с кем ни было,

Я чаю, всякому б казалось это мило.

Серпану чародей, влюбясь, обворожил,

Серпане стал колдун мил, мил, и очень мил.

Серпана колдуна как душу полюбила;

А мужу пару рог хороших подарила.

Подобно и она ему была мила,

Любовь по радостям Серпанина текла.

Однако всё ли так? не век ведь им любиться?

Так разве, полюбя, и воли уж лишиться?

Серпана человек, не камень ведь она.

Всегда прискучится похлебка нам одна.

И всё, что видим мы, свет здешный пременяет;

А новое везде приятняе бывает.

Где новая земля, и хлеба больше там,—

Так как же не любить нови́зны в свете нам?

А ныне и вчерась всё то ж да то ж — так скучно,

К тому ж желание не всякому послушно.

Серпана сверх того не скована была,

И с этой уж любви утехи собрала.

«Пора и перестать», — Серпана помышляла.

Иной приятен стал Серпане докучала.

Подбился как-то он, понравился он ей,

«Вся в воле, — говорит она, — мой свет, твоей».

Поступок колдуну такой не полюбился,

Как дьявол на нее проклятый разозлился,

И, мстя Серпане, он ее обворожил:

Внутрь злобу, а в язык восцу он к ней всадил.

Злость внутренность грызет, восца язык щекочет,

Принуждена чесать язык, хоть и не хочет.

Несносно боль терпеть, и должно утолять,

А если утолять, то должно всех ругать.

Прошу, читатели, я вас, чтоб не сердиться,

Коль с кем-нибудь из вас Серпана побранится.

Виною льзя ль почесть, когда кто болен чем?

Серпану рок постиг, она больна и всем.

<1761>

86. РОНДО{*}

Не лучше ль умереть, ты часто рассуждаешь,

Успехов в чем-нибудь когда не обретаешь;

И часто говоришь: возможно ли терпеть?

Не лучше ль умереть?

Коль ты желанием своим не обладаешь,

Ища себе чинов, и их не получаешь,

Начто на свете жить, коль радости не зреть?

Не лучше ль умереть?

Желав сокровища, ты голову ломаешь,

Но тщетно тратишь труд, его не умножаешь.

Несносно коль ни в чем успехов не иметь:

Не лучше ль умереть?

Влюбись в красавицу, пред нею воздыхаешь;

О рок! ты вздохи те все суетно теряешь.

Доколе мучиться? доколь в любови тлеть?

Не лучше ль умереть?

Желанного конца уже ты достигаешь:

Идет желанна смерть — ты на нее взираешь.

Скажи, желаешь ли теперь ты умереть?

Не лучше ль потерпеть?

Охотно умереть ты для того желаешь,

Что скоро смерти ты себе не ожидаешь,

И только говоришь: не лучше ль умереть?

Не лучше ль потерпеть?

<1761>

87. ОДА 1{*}

Долго ль прельщаться

Нам суетой?

Долго ль гоняться

Тщетно за той?

Мы примечаем,

Время летит;

Но, ах, не знаем,

Смерть как скоси́т.

Миг умаляет

Здесь бытие

И приближает

То житие,

В коем забудем

Прелести зреть,

В коем не будем

Срасти иметь.

Всякий там станет

Так, как рожден,

И не вспомянет,

Чем он почтен.

Полно нам льститься

Пышностью сей;

Всем нам лишиться

Жизни своей.

Всё то минется,

Всё то пройдет:

Счастье прервется,

Смерть как придет.

<1761>

88. ОДА 2,

СОБРАННАЯ ИЗ ОДНОСЛОЖНЫХ СЛОВ

Как я стал знать взор твой,

С тех пор мой дух рвет страсть:

С тех пор весь сгиб сон мой;

Стал знать с тех пор я власть.

Хоть сплю, твой взор зрю в сне,

И в сне он дух мой рвет:

О коль, ах, мил он мне!

Но что мне в том, мой свет?

Он мил, но я лишь рвусь;

Как рвусь я, ты то знай.

Всяк час я мил быть тщусь;

Ты ж мне хоть вздох в мзду дай.

<1761>

89. ПРИТЧА 1 МУЖ И ЖЕНА{*}

Муж некогда жену зато свою бранил,

Что дома не сидит и всякий день гуляет.

Поступок женин был весьма ему не мил,

И для того вот так жену свою щуняет:

«Нет,

Мой свет,

Неложно

То, что с тобой

И жить не можно,

Как с доброю женой.

С двора всегда ты ходишь;

Тебя по вся дни дома нет.

Не знаю, с кем приязнь ты водишь;

Нельзя ужиться нам с тобой, мой свет.

Гуляй, да только меру знать в том должно;

Похвально ль приходить на утренней заре?

По всякий день гулять тебе жена, не можно,

Лишь то льзя похвалять, что есть в своей поре.

Ты худо делаешь, жена, неложно,

А ходишь только, чтоб тебе гулять,

И дом пустой ты оставляешь.

Хожу и я, да торговать;

А ты всегда лытаешь».

«Как мне бы не ходить,

Где ж хлеб достати?

Тебе так жить

Некстати:

Не всяк

Так

живет, как мы с тобою;

Иной не ссорится по смерть с своей женою».

Сем мужу своему, жена мнит, угожу;

Что слушаюсь его, ему то докажу,

И буду поступать всегда по мужней воле,

С двора уж никуда ходить не стану боле.

На завтрея домой как с торгу муж пришел,

И дома он свою хозяюшку нашел.

Жена, увидевши вдали его, встречает;

Муж очень рад: жена приказы наблюдает.

Пришел, ей говорит: «Хозяюшка, мой свет,

Пора обедать нам». — «У нас обеда нет, —

Жена ответствует, — я есть ведь не варила».

— «Да для чего?» — спросил. «С двора я не ходила».

— «Да для чего?» — «Ты сам мне не велел ходить;

Сидела дома я, кому же есть купить?»

Нельзя, чтоб тот когда наукой пременился,

Несмыслен кто родился

<1761>

90. ПРИТЧА 2 СМИРЕННАЯ ВДОВА

Что, видя мы в других, пересмехаем,

То ж сами делая, себя мы извиняем

Пороков мы своих

Не видим, как чужих.

Кто глазом крив, того приметить всем удобно;

А кто душою крив, приметить неспособно.

Смеялась всем вдовам смиренная вдова,

Что и́дут за других, мужей своих лишася;

И говорила так: «Нет, я не такова,

С своим я мужем разлучася,

Вовеки не хочу второй принята брак»

То сама истина, да только лишь не так:

Не для того вступить она в брак не желала,

Чтоб верность к первому супругу сохраняла,

А для того, что был любовник уж у ней,

Но прежде, как в нее влюбился,

Он на другой женился,—

И выйти за него не можно было ей.

<1761>

91. СОНЕТ{*}

К тебе, владыко мой и боже, вопию,

К тебе моления, податель благ, всылаю

Вонми и прогони скорбь лютую мою;

На тя единого надежду возлагаю.

По воле я твоей имею жизнь сию,

Но в жизни только лишь печаль претерпеваю

Спосли днесь благодать к отраде мне свою,

Я ею лишь от бед спасен быть уповаю.

Отвсюду зрюся я врагами окружен,

Коль ты оставишь мя, кем буду я спасен?

Враги пожрут меня невинного пред ними;

Но ты ль, защитник правд и мститель грозный зла,

Потерпишь, правда чтоб утеснена была?

Коль прав я, то спасусь щедротами твоими.

<1761>

92. ИДИЛЛИЯ{*}

О воля милая, миляе ты всего!

Тебя приятней нет на свете ничего.

Тот, кто любови убегает,

В утехах век свой провождает,

На что ни кинет взор, его всё веселит;

Не рвется никогда, не плачет, не грустит.

Спокойно спит он нощи,

Без слез встречает день;

Ему приятны рощи

И в полдень жарки тень.

Его бесстрастный взор луга увеселяют;

Его цветочки утешают,

Приятен соловей.

Находит радости в свиреле он своей,

Ему забавой речки,

Ему забота вся — единые овечки.

В утехах весь свой век безбедно он живет:

Ему приятна жизнь, ему приятен свет.

Но я с любезною днесь вольностью расстался,

Когда с несклонною Ниреною спознался.

Меня ничто не веселит:

Мой рвется пленный дух, страдает и грустит;

И нет такой минуты,

Когда б не мучили меня болезни люты.

<1761>

93. ЗАГАДКА{*}

Что редко видит царь, пастух то зрит всегда;

А бог не видывал от века никогда.

<1761>

94. НЕОЖИДАЕМАЯ ВЕСТЬ{*}

О, весть ужасная! судьба ожесточенна!

О, рок, о, грозный рок! красавицы уж нет!

Которою была природа украше́нна,

Котора красила собою здешний свет.

На то ль, природа, ты ее так украшала?

На то ль ей бодрый дух и разум даровала,

Чтобы она могла собою всех прельщать?

И, свет оставя сей, принудить всех вздыхать?

<1761>

95. СОНЕТ, ЗАКЛЮЧАЮЩИЙ В СЕБЕ ТРИ МЫСЛИ: {*}

читай весь по порядку, одни первые полустишия и другие полустишия

Вовеки не пленюсь | красавицей иной;

Ты ведай, я тобой | всегда прельщаться стану,

По смерть не пременюсь; | вовек жар будет мой,

Век буду с мыслью той, | доколе не увяну.

Не лестна для меня | иная красота;

Лишь в свете ты одна | мой дух воспламенила.

Скажу я не маня: | свобода отнята —

Та часть тебе дана | о ты, что дух пленила!

Быть ввек противной мне, | измены не брегись,

В сей ты одна стране | со мною век любись.

Мне горесть и беда, | я мучуся тоскою,

Противен мне тот час, | коль нет тебя со мной;

Как зрю твоих взор глаз, | минутой счастлив той,

Смущаюся всегда | и весел, коль с тобою.

<1761>

96. РОНДО{*}

И всякий так живет, ты думаешь всечасно;

Но худо извинять порок в себе пристрастно.

Хотя бы утонул в пороках злых весь свет,

Неправ и ты, хотя и всякий так живет.

И всякий так живет, вещаешь ты напрасно;

Тем извинять себя безумию причастно.

Та мысль не облегчит, коль сердце совесть рвет:

Один ли только я? — и всякий так живет.

И всякий так живет, о мнение ужасно!

В объятия твои ввергать себя опасно.

Сия жестока мысль в несчастье приведет,

Как станем рассуждать: и всякий так живет.

<1761>

97—103. Эпиграммы

1{*}

Как! четверо в одну красавицу влюбились?

Я верить не хочу; иль, знать, они взбесились.

Да чем и думают они ее прельщать?

Один, вертяся, вздор старается болтать;

Другой ужимками и вздохами пред нею;

А третий лирою несмысленной своею;

Четвертый красотой, не стоя ничего;

Да что же наконец? — не любит никого.

2

Нередко хвалятся: я честь свою храню,

Что друга своего нигде я не браню;

Честному и врага оклеветать не можно:

Честь для самих себя нам сохраняти должно.

3

Коль добродетели не тщишься ты хранить,

Бездельство чтишься лишь от света утаить,

И мыслишь: «То-то честь, и так хранить ту должно», —

Нет, нет, честны́м тебя никак почесть не можно.

4

Я знаю, что ты мне, жена, весьма верна,

Да для того, что ты, мой свет, весьма дурна.

5

Ты всех стараешься бранити и ругать —

Я знаю, что и мне того не миновать.

6

Что ты учитель мой, бесспорно в том призна́юсь:

Пороки зря в тебе, я их остерегаюсь.

7

То очень хорошо, что ты ругаешь ложь;

Да только худо тем, что делаешь сам то ж.

<1761>

104. СОНЕТ{*}

Пройдет моя тоска, и век драгой настанет,

Минуется напасть, не буду я тужить.

Сулит надежда то, она и не обманет.

Не вечно в горести и му́ке мне прожить.

Желаемый душе покой моей предстанет,

Судьба смущенный дух не будет мой крушить.

Зловредный случай мой со временем увянет;

Начнут приятные утехи мне служить.

Прейдет мучение, настанет жизнь другая,

Наполненна утех, приятная, драгая.

Смягчися, рок, скорей, прейди, печаль моя,

Престань меня терзать, окончись, время слезно,

Приди душе покой, сокровище любезно!

Когда же он придет? — как жизнь окончу я.

<1761>

105. ИДИЛЛИЯ{*}

Как при сих струях

Клорису я узнал,

С тех пор вольность дорогую потерял,

С тех пор плачу я всечасно и грущу,

Без нее нигде утехи не сыщу.

Ах, прельщаяся, вовеки мне грустить!

Како солнцу век лучей не затмевать,

Как струям к вершине сим не протекать,

Так не можно ей вовек меня любить.

<1761>

106. ЗАГАДКА{*}

Хоть всяк меня на свете презирает,

Однако же забав никто так не вкушает;

Между красот ликую,

Кого хочу, того целую;

А кто меня убьет,

Тот кровь свою прольет.

<1761>

107. ЭЛЕГИЯ{*}

Чего еще теперь, судьба, ты не наслала!

Уже ты все мои утехи окончала.

О время лютое! теки, промчись скорей,

Не мучь мой томный дух, не множь тоски моей.

О рок! ах, не видать премены мне уж вечно!

Не кончится мое мучение сердечно,

Ты всё, жестокая судьбина, отняла,

На свете никому столь зла ты не была!

Хотя ты и всегда дух бедный мой терзала,

Однако же покой надежда мне давала

Хоть суетой манил, но услаждал дух свой,

И через то имел хоть лестный я покой.

Хоть лестной мыслию, однако ж утешался,

Не столько мучился, не столько я терзался.

А ныне для меня и той отрады нет!

Всечасно страждет дух и сердце томно рвет.

Колеблющася мысль покою не находит,

Из бед судьба беды сугубые выводит

И, сердце страждуще стремясь мое терзать,

Велит мне и вперед мучений ожидать.

Любя спокойствие, как я ни рассуждаю,

Однако же нигде утех не обретаю.

На что мучительный сей век мне осужден?

На что, несчастливый, на свет я жить рожден?

Скончай, о небо, жизнь, которой я скучаю!

Того лишь я теперь единого желаю.

<1761>

108—109. Стансы

1{*}

Судьба всё превращает,

Течет в пременах свет,

То здеся погибает,

Другое там растет.

Едва заря яви́тся,

И светлый придет день, —

Там солнце закатится,

Взойдет ночная тень.

Сперва весну встречаем,

Там лето вслед течет,

Там осень ожидаем,

Зима год пресечет.

На свет когда родится,

Взрастает человек,

Там старость появится,

Впоследок кончит век.

Настав, прейдет ненастье,

Наступит свет опять.

Тот, кто терпел несчастье,

Престал уж воздыхать.

Всё с временем согласно,

Себе премены ждет;

Мое лишь сердце страстно

Утехи не найдет!

Не может свободиться

И мучиться престать,

Не может отлюбиться,

Не может не вздыхать.

2

Хоть нет надежды мне любить,

Хоть я вотще тобой прельщаюсь,

Но страсть не можно истребить,

Хоть истребляти я стараюсь.

Ах, нет на то довольно сил!

Твой взор мне больше жизни мил.

Чем больше мне любить тебя

Судьбина наша запрещает,

Тем более, твой взор любя,

Моя горячность возрастает,

Тем больше рушится покой,

Тем больше я прельщен тобой.

С судьбой я мысли соглашал,

Тебя я долго удалялся;

Но тем любовь лишь умножал

И, ей противяся, терзался.

Хоть нет надежды никакой,

Однако век пребуду твой.

Любезная! то знаю я,

Что век тобой любим не буду;

Но сколь продлится жизнь моя,

Тебя, драгая, не забуду.

Хоть тщетно взор тобой прельщен,

Я для тебя на свет рожден.

<1761>

110. СОНЕТ{*}

Где смертным обрести на свете сем блаженство?

И коим способом в покое станем жить?

В величестве ль чинов прямое благоденство?

Богатство ль может здесь утехами служить?

В познании ль вещей подробном совершенство

Мы счастья данного довлеем положить?

Иль между всех когда стояло бы раве́нство,

Тогда печали бы не стали дух крушить?

Во славе ли живет, блистающей лучами?

В зажженной ли любви прелестными очами?

В полях ли Марсовых и лавровых венцах?

Во обществе ль градском и суетах приятных?

В уединении ль в бесчувственных сердцах? —

Не там — в душах оно, спокойством не превратных.

<1761>

111—114. Притчи

1 ДУБ И ВЕТЕР{*}

На холме превысоком

Великий дуб стоял,

Превозносясь над роком,

Он вихри презирал.

Далёко простирался

Обширностью корней,

И ветров не боялся

Он в гордости своей.

Надежда обольстила:

Жестокий ветр настал,

Ослабла дуба сила,

Ветр этот дуб сорвал.

О гордый! опасайся,

Услышавши сие,

Отнюдь не полагайся

На счастие свое:

Оно тотчас обманет,

В нем постоянства нет;

Когда ж оно отстанет,

Так ветр тебя сорвет.

2 МОДНЫЙ ДОКТОР

Что худо жить по моде,

А лучше по природе,

Хотя и прежде я слыхал,

А нонча сам узнал

Вдруг новый доктор появился,

Всем доктор полюбился.

Горазд лечить,

Всяк хочет жить;

Хоть болен кто, хоть нет, но всяк лечился;

А доктор богатился.

Пословица лежит: куда де конь с ногой,

Туда и жаба со клешней.

Посадский не́какий с боярами равнялся,

Затем что откупов держался.

Умел он торговать,

Умел он деньги собирать.

Нередко то бывает,

Когда кто деньги собирает,

Того и всякий почитает.

Одна дочь у него любимая была;

А девушка чахоткой немогла.

Отец ее крушится,

И смерти дочерней боится.

Тотчас по нового он доктора послал

И дочь лечить его призвал.

Дочь вылечить отцу сей доктор обещает,

А доктора отец обогащает.

Мой доктор не ленив,

Весьма трудолюбив:

Всечасно девушку больную посещает,

Не стал и денег брать, — он славы лишь желает.

Чрез по́лгода больную излечил,

Однако же болезнь другую приключил:

Неизлечимый ей припадок приключился,

Такой, от коего никто не излечился.

Не можно и лечить,

Натура лишь сама ей может пособить.

Что ж сделалось потом, уж я того не знаю,

А басню тем мою кончаю,

Что худо жить по моде,

А лучше по природе.

3 МОРЕ И ПЛОВЕЦ

Пловца в пространном море,

Не зряща берегов,

Терзает страх и горе

Среди крутых валов;

Надежда лишь питает

Смущенный дух его:

Он бед не ожидает

От рока своего.

Как берег показался,

Мнит, больше страха нет;

Но тщетно он ласкался,

Что к брегу приплывет.

Жестокая судьбина

Бедой ему грозит,

У берега пучина

Погибелью сразит.

Он пристани не тронет,

Хоть близко приплывет;

В пучине он потонет,

Ее не перейдет.

Так тот, который чает,

Что грусть его прешла,

Что та его уж знает,

Которая мила.

Начало то напасти,

Мученью нет конца:

Знакомство в тщетной страсти —

Пучина для пловца.

4 ПАСТУХ И ВОДА

Пришед на берег речки,

У вод пастух стоит,

Текущие струечки

Он стоючи делит.

Вода не разделялась,

Напрасно труд терял:

Струя к струе сливалась,

Как он ни разделял.

Алцып так убегает,

Климены чтоб не зреть;

Но суетно он чает

Любовь преодолеть.

Красавиц хоть довольно

Он сыщет на полях,

Но сердце в нем невольно

В Климениных цепях.

Она одна прельщает,

Для ней рожден он жить,

О ней он воздыхает

И будет век любить.

<1761>

115—116. Элегии

1{*}

Мучительная страсть! престань меня терзать,

Престань прекрасную мне в память вображать.

Едва, проснувшися, глаза мои открою,—

Любезную мечту я вижу пред собою,

Вообразяся мне во весь опосле день,

Нейдет из памяти моей прелестна тень.

В уединении ль, между ль людей бываю,

Во всех местах в уме любезну вображаю.

Так день препроводя, когда ложуся спать,

Тут суетно я льщусь покой чрез сон сыскать:

Из памяти моей она не вылетает,

И сон от глаз моих, мечтаясь, отгоняет;

А сон хоть и придет, но не придет покой:

Я вижу и во сне любезну пред собой.

Равно как наяву, и сон меня терзает,

И сон несчастия мои воображает.

Жестокая судьба грозит бедами мне,

Я мучусь наяву, я мучусь и во сне.

Тотчас потом проснусь, постелю оставляю;

Но облегчения нигде не обретаю.

Воображается любезная моя,

Воображается то, как несчастлив я.

Ко облегчению я льщася суетою,

Ищу увидеться с моею дорогою;

Размучен мыслями, страдаю и грущу,

Вздыхаю и по всем местам ее ищу.

Мне скучно, где моей драгой не обретаю,

И пусто меж людей без ней я почитаю,

И ежели ее когда со мною нет,

Мне кажется тогда пустым и целый свет;

А ежели когда увижуся я с нею,

Свиданием себе отрады не имею:

Мучительней мой дух тоска начнет терзать

Конечно, мне вовек утехи не видать!

Она еще сто раз прелестнее мне зрится,

И во сто раз моя страсть больше станови́тся;

Почувствуя в себе сильняе нежну страсть,

Почувствую мою жесточей я напасть:

Предвижу, что мне век не будет облегченья

И не видать конца несносного мученья.

Я знаю, что мне век любви не истреблять,

И ведаю, что век счастливым не бывать:

Жестокая судьба предел сей поставляет

И впредь сугубые беды уготовляет

В какой прелютый день драгую я узнал!

Ах, суетно тебя я сча́стливым считал!

Ты мне мучителен! ты всех мне бед начало!

Тобой, несчастный день! в оковах сердце стало.

В единый час я в грудь заразу получил,

Но сим часом навек свободу погубил;

Единый час всю кровь любовью распаляет,

Но действия часа и жизнь не истребляет.

Виною рок тому, что я ее узнал,

Она виной тому, что вольность потерял.

Ах, нет! за что ее, за что я обвиняю?

Виной тому судьба, что мучусь и страдаю;

Мне рок определил по смерть мою страдать,

По смерть любить, по смерть утехи не видать;

Однако хоть и зреть еще ее не буду,

Где я ни стану жить, драгую не забуду.

Хотя счастливым мне вовек не можно быть,

Но буду век равно вздыхати и любить.

2

Размучен мыслями ... о, вид очам прелестный!

Причина муки ты, мне прежде неизвестной.

В утехах жизнь мою я прежде провождал,

Покудова тебя, любезная! не знал.

Всё прежде в свете дух мой вольный утешало,

Но как тебя узнал, так всё пременно стало.

Противно стало всё, противен стал мне свет,

Противен свет, когда тебя со мною нет.

Не для утех я днесь между людей бываю,

От лютой я тоски и грусти убегаю;

Ищу, чтобы тебя мне где-нибудь узреть,

Чтоб утешение хотя глазам иметь;

А ежели тебя, любезная, не вижу,—

Всё скучно кажется! и всё я ненавижу!

Мне пусто без тебя в собрании людей,

И нет спокойствия нигде душе моей;

В позорищах, в садах, в гульбищах я бываю

Лишь для того, что там тебя увидеть чаю,

Лишь для того, чтоб быть, любезная, с тобой;

Коль зрю тебя, тут вся мне радость и покой.

В присутствии твоем гульбища утешают

И все позорища приятнее бывают.

Приятнее сады, нежняе в них трава,

Приятней воздух мне, пахучее древа,

Прелестней кажется тогда мне птичек пенье,

И царствует везде, мне мнится, утешенье;

А если нет тебя, любезная, со мной,

Все кажутся места наполнены тоской,

Гульбища скукою единой наполненны,

И кажутся сады всей нежности лишенны,

Природа красоту теряет в этот час,

Противен воздух мне, груб станет птичек глас,

И всё, что при тебе, драгая, утешает,

Противно станет мне, и всё мне докучает.

Хожу задумавшись, не вижу никого

И, мысля о тебе, не слышу ничего;

Не откликаюся, не то я отвечаю,

И быти без тебя я меж людей скучаю.

По всем местам ищу любезную узреть,

Чтобы хоть раз взглянуть, утеху мне иметь,

И мысля, где бы мне узреть тебя, мятуся,

Где ж, чаю, быть тебе, я в те места стремлюся,

И ежели тебя нигде не нахожу,

Так мимо тут жилищ твоих я прохожу;

Когда же я тебя день целый не увижу,

Тот день несчастным чту, кляну и ненавижу.

Приду домой, тоска и дух и сердце рвет;

Ложуся спать, но сон к глазам моим нейдет.

Что я тебя не зрел день целый, воздыхаю,

Крушась, потерянным я день тот почитаю.

Сажуся описать вздыхания и стон;

Но тщетно льщусь, перо из рук валится вон.

Не можешь вобразить, любезная, не можешь,

Как ты смущаешь дух, терзаешь и тревожишь,

И как я мучуся, когда не зрю тебя,

О, как пременен стал, тебя я полюбя!

Нигде я днесь утех себе не обретаю,

В единой лишь тебе я все их почитаю:

Драгая! ты одна лишь можешь веселить,

Я для тебя одной хочу на свете жить.

<1761>

117. ПРИТЧА{*}

ФОРТУНА

Фортуну ты слепой хотя и называешь,

Однако же не знаешь,

Какой

Причиной сделалась она слепой.

Фортуна красотой во днях младых блистала

И многих молодцов прельщала.

Женился Рок на ней,

Имеет в свете всё во власти он своей.

В Фортуну он влюбился,

Влюбясь, на ней женился.

Женясь, он был ревнив,

И был в том справедлив,

Фортуна всех прельщала,

Ко многим и сама любовию пылала,

И страстию за страсть взаимной награждала.

Кому была мила,

К тем гордой не была.

Рок, сведавши сие, был огорчен женою.

Озлился на жену, — вредна его гроза!

И за неверность ей он выколол глаза.

Спознавшися с неверною такою,

Возможно ль на нее надежду полагать!

Любовников она привыкла пременять.

Фортуна хоть любовь к кому свою являет,

Не льститесь: верности она не наблюдает.

<1761>

118. ПИСЬМО К А<ЛЕКСЕЮ> Н<АРЫШКИНУ>{*}

Желаешь обо мне, Н<арышкин>, ты узнать,—

Сугубяе болезнь я начал ощущать.

Уже она меня всечасно изнуряет,

И сил моих теперь остатки отнимает;

А сил души моей не может всколебать:

Почто, жалея, нам свет здешний покидать?

Желанье умереть есть слабости подвластно;

Желанье век здесь жить безумию причастно.

Наполнен здешний свет единой суетой,

Блаженства ложною прельщаемся мечтой.

Нередко в свете сем утехи обретаем

Затем, что слабости врожденные питаем.

Потребно в жизни сей нам слабости служить,

Чтоб несколько могли себя мы веселить,

Чтоб в свете для себя утехи обретали,

Чтоб мира суетой сего мы не скучали;

Но должно нам всегда себя уготовлять

Спокойно смертию природе долг отдать.

На сей конец мы все живущи здесь рожденны:

Мы временно здесь жить судьбой определенны.

Сегодни ль, завтра ли, но до́лжны умереть.

Почто же вечности нам видеть не хотеть?

Кто долго здесь живет, кто скоро умирает,

Живет один лишь миг, в который пребывает.

Мы настоящее лишь можем жизнью чтить,

В прошедшем, в будущем не можем здесь мы жить.

Живем мы в будущем надеждою своею;

Сколь часто ж лестно мы прельщаемся и ею!

В предбудущем она утехи нам дает;

А в получении и гибелью живет.

Но пусть во временах хотя б во всех трех жили,

Лишь тленом и тогда б себя мы веселили.

Всё в свете суета, неложно льзя сказать;

Лишь должно из того три вещи исключать,

Которые нам дал к блаженству всесодетель:

Любовь ко ближнему, спокойство, добродетель.

В пороках и страстях погрязшие своих,

Сей погубили дар в желаниях худых.

Так что ж осталося в сей жизни добротою?

Единою живем объяты суетою.

Но сверх того мы все осуждены судьбой,

Чтобы на свете сем кончати век нам свой;

А роком и судьбой всевышний обладает,

И сей ли, что ни есть, неправо посылает!

О, как бы мысль сия неправедна была!

В какие бы она нас бедства завела!

Мы — тварь, бог — наш творец; всё он определяет:

Он щедр, он милостив, он правду сохраняет.

Когда изволил он по воле час создать,

Ему ли бдить о нас когда-нибудь престать?

Недремлющим с небес на нас взирая оком,

Он бдит о твари всей в радении глубоком.

Так льзя ль, чтобы сие не он определил?

Нельзя ж, чтоб тварь свою безвинно он казнил.

На лучший всю конец бог тварь свою склоняет,

И всё то хорошо, что бог определяет.

О боже! можно ли тебя нам обвинять?

Потщимся мысль сию, любезный друг, изгнать.

Неправедно мы ей и слепо отдаемся,

Во всем мы оправдать днесь бога попечемся.

Он всех нас к лучшему невидимо ведет,

Но нам судьбы свои проникнуть не дает.

Грядущее он всё от смертных сокрывает,

Затем что чрез сие всё в свете исполняет.

Нередко самым тем, что мы бедою чтим,

Печали бо́льшей мы и бедства избежим;

Но только мы сперва того не познаваем,

Затем что мы судеб его не постигаем.

Не мни, чтоб я сие от робости вещал:

Ты часто от меня и прежде то слыхал.

Что будет здесь вперед со мною, я не знаю,

И, может быть, я бед единых ожидаю.

Коль хочешь жить еще, тут лучше умирать,

Как нежели тогда, как станет жизнь скучать.

Тот сча́стливо живет, умреть кто не желает,

Благополучен тот, кто в счастьи жизнь скончает;

А если кто свою жизнь хочет прекратить,

Знать, много мучился, и бед нет сил сносить.

Хоть слабости мои свет здешний и питает,

Но ежели судьба умреть определяет,

Я слабости борю и ей во власть вдаюсь,

Рассудок бодрствует, я смерти не боюсь.

Хоть жизнею своей доныне не крушился,

Однако ж и ничем здесь много не прельстился.

Без горести всегда готов был умереть,

И в свете не имел, о чем бы сожалеть.

Чтоб здесь не вечно жить, бог сделал справедливо:

Чтоб бога в чем винить, для нас то горделиво.

Мы тварь его, он нам рассудок с мыслью дал,

Так льзя ль, чтобы его кто лучше рассуждал?

И льзя ль, чтоб лучше часть иным кем нам далася,

Как тем, которым вся природа началася,

И кой сначала всё грядущее уж знал,

И твари участи с щедротой разделял?

Здесь, слышу, многие несчастием считают,

Что смертию конца сей жизни ожидают.

Куда вас ваша мысль затменная ведет?

Для краткой жизни лишь довольно благ сей свет.

В привычках мы своих себя не понимаем,

Предрассуждением рассудок затмеваем.

Всё в свете суета, в котором мы живем;

Всё тленность, всё ничто, мечта пустая в нем.

Мы только за одной стремимся суетою,

За нами суета, и нет душе покою.

Хотя бы лучшей кто здесь частию владел,

Пускай хотя бы он всех больше чин имел, —

Сугубою б тогда прельщался он мечтою

И за больше́ю бы гонялся суетою.

Пусть в поле Марсовом кто всех бы превышал,

Пускай бы целый свет меча его дрожал, —

Но всё то суета, лишь звук пустыя славы,

И только прихоти единой лишь забавы.

Пусть кто б несчетные богатства собирал,

Он в вящей суете б богатым утопал.

Мой друг! здесь тленно всё, и нечем здесь прельститься,

Нам нужно умереть, коль надобно родиться.

Коль погубили мы дар бога своего,

Так нет на свете здесь блаженства без него.

Однако хоть и с ним на свете б здешнем жили,

И свойственный покой мы нам не погубили,

Когда бы человек здесь жив, бессмертен был,

Чтоб мучиться, страдать, на то б он только жил:

Хотя кто частию счастливой обладает,

Льзя ль вечно быть тому, — рок всё здесь превращает!

Несносно есть для нас прожить в бедах век свой,

Несносняй в счастьи быть постигнуту бедой.

Души́ покой хранить во всех случа́ях должно;

Но свыше сил своих взнестися нам не можно.

Лишь богу свойственно на всё спокойно зреть,

А твари слабости не можно не иметь:

В нас страсти слабости природою врожденны

И чувства с слабостью как цепь переплетенны.

Теперь желаем мы бессмертными здесь быть;

А если б вечно мы родилися здесь жить,

Тогда бы жизнию мы здешнею скучали,

И жизнь бы окончать свою тогда желали.

Желанья — пища чувств, нельзя их утолить,

Нельзя нам не желать, как мы ни станем жить.

Быть может, скажет мне кто, гордостью надменны,

Почто те слабости и страсти в нас врожденны?

Почто желания в нас больше бог вложил,

Как нежель участей для твари осудил?

В невежестве таком вопросы кто сплетает

И хитрости своей кто сам не понимает,

Тому никак уж мне не можно доказать,

Почто не боги мы, — он может вопрошать.

О божиих судьбах как мы ни рассуждаем,

Мы знаем только то, что ничего не знаем.

Возможно ль в чем-нибудь нам бога обвинять,

Когда не можем мы судеб его понять?

Я в буйстве обличать теперь их оставляю

И речь мою к тебе, Н<арышкин>, обращаю:

Прошу, когда умру, о мне не сожалей

И в радости моей участие имей.

Почто о том жалеть, кто свет сей оставляет?

Он смертью суеты мирския убегает.

А ежели сие плод слабости моей,

Так я спокойно жил, знай, слабостию сей.

С весельем душу я днесь богу поручаю.

Которого люблю, боюсь и почитаю

Правитель он всего, всего он и творец,

Он правый судия, но щедрый и отец.

<1761>

119. ЗАГАДКА{*}

Как рассуждать мы начинаем,

С тех пор тебя мы обретаем.

Тобой утешены живем мы и в бедах,

Ты трон имеешь свой в сердцах,

Иных от горести ты избавляешь;

Иным ты горести сугубы причиняешь.

<1761>

120. ОДА ДОБРОДЕТЕЛИ{*}

Кто добродетель сохраняет,

Тот прямо счастливо живет:

Ничто его не устрашает

И дух спокойный не мятет.

Пусть злость грозит ему бедою,

Но он, дщерь истины, с тобою

Пойдет не робостно всюды́,

Против напастей воружится;

Сотрет тобой свои беды,

И ярка злоба устрашится.

Пусть Марс мечем свирепым блещет,

Нептун чудовищ изведет,

Пусть Ю́питер перуны мещет, —

На всё бесстрашно он пойдет.

Еол пусть хляби разверзает

И ветром бездну возмущает,

Средь грозных будучи валов,

Дух страхом в нем не возмутится —

Как у счастливых берегов,

Равно покоем веселится.

Пускай злодеи воружатся

И гибелью ему грозят,

Все плевы те их разрушатся,

Они его не поразят.

Пусть он именье потеряет,

Пусть бедность он претерпевает,

Спокойно терпит нищету, —

Он жизнь равно ведет приятно

И презирает суету.

О, счастлив, счастлив тот стократно!

Источник истинна покою

И спутник к счастью жизни сей,

Блаженны только лишь тобою

Быть можем в жизни мы своей.

Приличное, о, свойство богу!

Едина к счастью ты дорогу

Прямую можешь нам открыть.

Тобой не ложно утешенье,

Ты можешь дух наш веселить,

Единая ты бед забвенье.

Пускай надменный вознесется,

Гордясь пустою суетой,

Пусть в страхе свет его трясется,

Но он блистает лишь мечтой.

Тобой лишь можем быть почтенны,

Мы для тебя на свет рожденны.

Тебя одну нам в дар судил

Всесильный всех вещей содетель,

Тобой себя изобразил,

Тобой, любезна добродетель.

Все бедны, счастия лишенны,

О добродетель! без тебя,

Все в свете смертны утесненны,

Тебя отвергнув от себя.

Ты счастье, пышность и именье,

Ты смертным истинно почтенье,

Души покой, приятность дум,

Ты совесть нашу утешаешь,

Увеселяешь смертных ум

И жить счастливо научаешь.

<1761>

121. ПРИТЧА О САТИРЕ{*}

Как истину изгнали

Из града люди вон,

Пороку власть отдали,

Ему восставя трон;

Насильство и обманы

Власть стали разделять.

Когда сии тираны

Всех начали терзать,

То истина святая

В изгнании от них,

На хищну власть взирая

Губителей своих,

Пошла просить у музы,

Защитницы своей,

Чтоб разрешила узы

Несчастливых людей.

Тогда еще имели

Власть музы во сердцах,

Когда Гомеры пели

Героев на полях.

Как греков прославляли

Они в стихах своих,

И жар тем зажигали

Во юношах младых.

Та склонность показала

Любимице своей,

Сатиру ниспослала

Она в защиту ей.

Порок стал в утесненье

От справедливых муз,

Нашел и он спасенье

От сих тяжелых уз.

Он сам родил сатиру,

На зависти женясь,

И стал вторично миру

Владетель он и князь.

Так неотменно должно

То всем нам наблюдать,

Писать чтоб осторожно

И первой подражать.

Пороки утесняти,

Сатира чтоб была,

Чтоб правду защищати

Без зависти и зла.

<1761>

122. СТАНС{*}

Прости, Москва, о град, в котором я родился,

В котором в юности я жил и возрастал,

В котором живучи, я много веселился,

И где я в первый раз любви подвластен стал.

Любви подвластен стал, и стал лишен покою,

В тебе, в тебе узнал, что прямо есть любить,

А ныне принужден расстаться я с тобою,

Злой рок мне осудил в пустынях жизнь влачить.

Но где, расставится с тобою, жить ни буду,

Любви не истреблю к тебе я никогда,

Ни на единый час тебя я не забуду,

Ты в памяти моей пребудешь завсегда.

Приятности твои на мысли вображая,

В пустынях буду я по всякий час скучать,

Там стану воздыхать, и стану, воздыхая,

Стенящим голосом Кларису воспевать.

<1761>

123. ЭЛЕГИЯ{*}

Наруша мой покой, лиша приятных дней

И став причиною всей горести моей,

Мучение мое еще усугубляешь,

Что всю мою любовь ты лестью почитаешь:

Неверным чтешь меня, — тебе ль неверным быть?

Тебя ль, прекрасная, обманом мне любить?

Достойна лучшей ты, достойна лучшей части,

Достойна ты прямой и неисцельной страсти.

Коль ты изменой чтешь поступок робкий мой,

Не обвиняй меня, не я тому виной.

Любовь моя к тебе не тухнет — возрастает,

Но ту любовь таить судьба повелевает.

Иль лучше так сказать: чтоб я любовь таил,

Твой нрав несклонный то ко мне определил.

Я вижу, что люблю, мой свет, тебя напрасно,

И, видя часть свою, терзаюся всечасно.

Ищу к отраде средств, и не могу найтить;

Ищу спокойствия, но льзя ли не грустить?

Хочу забыть тебя, но не в моей то воле:

Час от часу милей ты станови́шься боле.

И самый мне тот час, когда любовь таю,

Сугубит жар во мне и множит страсть мою.

Единый на меня твой взгляд всё прерывает

И слабости моей любови открывает.

Уж мне спокойных дней во век мой не видать,

Мне век тебя любить и вольным не бывать.

Но если б ты меня, прекрасная, любила,

Неволя бы мой дух смущенный веселила.

<1761>

124. ОДА{*}

Всечасно дух мутится

И сердце томно рвет;

Всечасно грудь томится,

Противен стал мне свет.

Нигде себе покою,

Нигде не нахожу:

Всё полно, зрю, тоскою,

Куда ни погляжу.

Жизнь стала вся пременна,

Превратен стал и свет;

Но мысль чем возмущенна,

То радость подает.

Грущу и веселюся,

В веселье грусть моя;

И от чего крушуся,

Тем утешаюсь я.

Веселостей лишася,

Веселием горю;

Бедами отягчася,

В бедах утехи зрю.

Но, ах, того не знаю,

Чего желаю я.

Куда, не понимаю,

Стремится мысль моя.

Я вольным быть не тщуся,

Любови не ищу,

Всечасно лишь мятуся,

Всечасно я грущу.

По всем местам вздыхаю,

Не зная, что начать;

Вздыхаю, и не знаю,

О чем хочу вздыхать.

От страсти убегая,

Жар чувствую в крови;

Напасти в ней считая,

Подвластен я любви.

Любовной в свете страсти

Нельзя приятней быть,

И в свете нет напасти

Жесточей, как любить.

<1761>

125. СТАНС{*}

Кто смертным слабости несродными считает,

Не знает истинно, не знает тот себя.

Он человечество с природой умерщвляет,

Без пользы общей дар на свете сем губя.

К привычкам приставать радетельно не должно:

Нам воспитанием они живут даны.

Природу истреблять нам трудно и не можно:

Сердечные нам все движенья врождены.

Любовь к себе, любовь ко ближнему врожденны,

И ненависть равно природа нам дала,—

Печали, радости в нас ею ж положенны,

И злобу, жалости она ж произвела.

Любить и сожалеть, веселости вкушати

Не должно, — кто закон такой нам предписал?

Противное сему чтобы одолевати,

Премудрый наш творец на то нам разум дал.

На то ли, чтоб лишь жить, мы в свет произведенны,

И чтобы, не вкуся утехи, умереть?

Не на такой конец мы, смертные, рожденны,

Чтоб милости к себе создателя не зреть.

Утехи можем мы безгрешно здесь вкушати;

Лишь до́лжны, живучи здесь, зла мы избегать

И должны гнусные пороки истребляти,

А слабостей нельзя никак нам не питать.

Природны слабости тот только отметает,

Который в жизни вкус совсем уж потерял,

И жар от старости уж в сердце погасает:

В его кровь хлад вступил, и он нечувствен стал.

Не целомудрие гнушается страстями —

Потухлый в сердце жар и холод во крови;

Но в младости почто бороться со сердцами

И в жизни не иметь к веселостям любви?

Прошедши, молодость опять не возвратится;

А стар всяк может быть, на том стоим пути.

Жар в сердце младости успеет погаситься:

Живи и веселись; лишь добродетель чти.

<1761>

126—127. Стансы

1{*}

Тот, кто гоняется за светской суетою

И истины святой не тщится познавать,

Не будет никогда душе его покою,

Хоть как судьба его ни станет награждать.

Пороки, ум его всечасно омрачая,

Познати истинна блаженства не дадут,

Различным мысль его желаньем наполняя,

Различным прелестям в игру его вдадут.

Во тьме невежества свой век он провождает,

Не знает ни себя, ни пользы он своей,

Вдается слабости, вдаясь, ту почитает

И мнит, что счастие живет в единой ней.

О смертный! рассмотри, в чем польза есть прямая,

Обремени свой ум в познании себя,

Люби дщерь истины, природы глас внимая,

И следуй разуму, затменье истребя.

Но ежели твой смысл невежество стеснило,

И для того порок тебя к себе влечет, —

Наука — в темноте невежества светило:

Она тебе подаст счастливо жить совет.

Она во всем тебе дать может наставленье,

Безгрешно в счастье жить научишься от ней;

А в горестях найдешь ты ею утешенье,

И будет чрез нее покой душе твоей.

2

О, суета суетств! О, смертный, слабый, страстный!

Престань превыше мер себя ты возносить,

Престань, не возносись ты гордостью напрасной,

Что будто можешь ты спокойно в свете жить,

И что ты так живешь, как ум повелевает,

И всяка страсть уму власть полну уступает.

Так должно бы нам жить, и то бы делать должно;

Но то ль мы делаем и так ли мы живем?

Нам сердцу повелеть во всем никак не можно:

Имеет действие всегда природа в нем

И, соглашаяся она с привычкой боле,

Рассудок иногда в своей имеет воле.

Надутый гордостью, невежеством надменный,

Вне естества искав премудрости светил,

Противу чувствия упрямством устремленный,

Напрасно говорит: «Я слабость победил,

Иду рассудку вслед, ругаюся страстями,

На всё спокойными взираю я очами».

Тщеславный мудростью! ты слепо рассуждаешь,

Возможно ль смертному природу одолеть?

В сугубой слабости, гордясь, ты утопаешь:

Возможно ль плотному дух божеский иметь?

Коль человечество ты умерщвлять стремишься,

Против природы ты грешить, невежа, тщишься.

Природа равные всем чувствы даровала,

Для побуждения и для ради утех,

И чувствы с слабостью, как цепь, перевязала;

В нас слабость врождена природою во всех.

От слабости в себе мы страсти ощущаем;

Движением страстей дела все исполняем.

Вотще трудится тот, кто страсти истребляет;

Довольно, чтоб нейтить порокам вслед худым.

Пороком то зову, что зло в себе питает

И что наносит вред и горести другим.

Страстям самою мы природой наученны;

От злости ж к ближнему мы ею отвращенны.

Желать веселости нас чувство побуждает,

Желать других губить — худой привычки знак;

Природа зло чинить другим нам запрещает,

И для того из нас злодей и плут не всяк.

В нас добродетели, природою врожденны,

Привычкой иногда живут лишь утесненны.

Для истребленья зла потребно нам ученье,

Чинить другим добро велит природы глас:

Желанья нанести другому утесненье

Природа никогда вселить не может в нас.

Природа! ты сама тому нас научаешь,

Не делати другим, чего сам убегаешь.

Тобою ж слабости в сердцах своих питаем,

Ты учишь нас любить, ты учишь нас желать,

Тобой веселие и грусти ощущаем,

Ты тщишься нас склонять, ты тщишься отвращать,

Тобою божество нас смертными создало,

Тобой приличную и крепость нам влияло.

Тот счастлив, кто души спокойство сохраняет,

Его счастливее на свете здешнем нет.

Велик тот, кто умом все страсти обладает,

Он выше жребия всех смертных здесь живет.

Но часто так гордясь, мы хвалимся тем ложно,

Так тверду смертному едва ли быть возможно.

<1761>

128. ПРИТЧА СОБАКА И СЕНО{*}

Из короба не лезет,

А в коробе не едет,

И короба не отдает, —

Пословица у нас идет.

Собака сено охраняла,

На всех она брехала

И к сену не пускала никого;

Не ела и сама его.

Так все завистники собаке подражают,

Хоть нет в чем нужды им,

Однако ж не хотят владеть отдать другим.

На свете худо жив, всем прочим жить мешают.

<1761>

129. ОДА {*}

БЛАЖЕННЫЯ И ВЕЧНО ДОСТОЙНЫЯ ПАМЯТИ ИСТИННОМУ ОТЦУ ОТЕЧЕСТВА, ИМПЕРАТОРУ ПЕРВОМУ, ГОСУДАРЮ ПЕТРУ ВЕЛИКОМУ

О, дух великого героя,

Что ради подданных покоя

В трудах свой век препроводил,

Для стран российских благоденства

Со злобой брань вел из младенства

И всё впоследок победил.

Коль счастлив день тебе, Россия,

Тот день, как рог твой вознесен!

Тот день, от воли как святыя

Великий Петр на свет рожден.

Во тме Россия пребывая,

Врагов своих в себе питая,

Уж зрела гибель близ себя,

Извне враги уже терзали,

Внутри раздоры расхищали;

Но бог, воззревши на тебя,

Своею волею всемочной

Твое паденье удержал:

К спасению страны полночной

Великого Петра послал.

Пришел, Россия, твой спаситель,

Пришел се твой преобразитель,

Пришел тебе дать вид иной.

Какое страшное виденье!

Вдруг ужас, трепет, удивленье

Объемлют купно разум мой:

Той час я в мыслях вображаю,

Как Петр Великий скиптр приял,

Мятусь, во страхе унываю,

Что ж зрю? — Злодеев Петр попрал.

Младенца злоба окружает,

Яряся, втайне ков сплетает

На жизнь творца российских благ.

Предшествует ей зависть всюду,

Не ведая, напасть откуду,

Трясется, носит яд в устах,

Бледнеет, алчный взор кидает

На неповинного Петра

И жало злобе изощряет,

Но власть всевышнего щедра.

С небес всевидящее око

С высот свой мещет взор глубоко,

Взглянув в Россию в оный час,

Петра от злобы защищает,

Стрельцов зловредных низлагает,

Раздался кающихся глас.

Геройство в младости являя,

Презрев свирепство и раздор,

Просящим дерзость отпуская,

Петр милосердый кажет взор.

Но сбор их милость забывает,

Еще раздоры начинает,

Льет кровь отечества сынов.

Уж храмы божьи расхищенны,

Чертоги царски окруженны,

И истребляют род Петров.

Не ярость, должность побуждает

Искоренить сей яд презлой,

Петр хищников сих истребляет,

Восставить общий чтоб покой.

Избавясь от напасти злыя,

Предвидя бедствия другия,

Что жадным оком готфы зрят

И руки хищны простирают,

Коварны умыслы сплетают,

Россией обладать хотят,—

Любя отечество драгое,

Стремится Петр его спасать,

И чтоб в правление чужое

Сынов российских не отдать,

Заводит войско, флот сряжая,

И, новы грады соружая,

Законы учреждает нам,

И, ересь отженяя веры,

Собой всем подая примеры,

Во всем предшествует рабам.

Пути пространны отверзает,

Предвидя пользу в том своим,

Прибытки, торги размножает

Своим старанием одним

Куда я взор ни обращаю,

Везде Петра я обретаю...

Отечества отец прямой!

Хоть богом счесть тебя не можно,

Но послан был ты к нам, неложно,

От воли вышния святой!

Чтоб грубость нашу просветити,

От бед Россию оградить,

Чтоб жить безбедно научити

И чтоб злодеев низложить.

В дух бодрый естество влияло,

Всех выгод и блаженств начало,

Чем Петр не должен никому.

Сквозь мрачность взором проникает,

К наукам руки простирает,

Чтоб просвещенье дать уму.

Привычку Петр одолевая,

Рассудку он вослед течет,

Наукой разум свой питая,

Он сам с собою брань ведет.

О, свойство свыше смертных части!

Чтобы себя иметь во власти,

Собою Петр повелевал:

Свои утехи презирая,

В опасности себя ввергая,—

Но всё для нас претерпевал.

Ты силою своей десницы

Флот, войско, грады насадил,

Расширил, укрепил границы,

И чрез закон покой взрастил.

Но больше тем мы вознесенны,

Что здесь науки насажденны,

Чем труд твой будет сохранен:

Они союзы укрепляют,

Они жить в счастье научают,

Чрез них всяк в обществе блажен.

Судьи, законы сохраняя,

Ков хитрый познаю́т льстецов;

Вожди, победу получая,

Брегут своих, разят врагов.

Но что еще мой ум смущает?

Куда еще мысль взор бросает?

Мечтательно виденье зрю:

Дым, пепел, пламень, мгла курится,

Багрова кровь ручьем стремится

Желаньем петь еще горю,

Горю Петра петь под Полтавой,

Когда он готфов там попрал,

Попрал, вознесся вышней славой

И сил искусство показал.

Нептун пучину в власть ввергает,

Кровавый меч свой Марс вручает

И держит лавры над главой.

Се Петр из рук перуны мещет,

В полках российских пламень блещет

И смерть несет во шведский строй.

Уже трофеи их валятся,

Бегут и не брегут знамен,

Бегут, спасти себя стремятся,

Даются безупорно в плен.

То войско там торжествовало,

Что прежде юность утешало,—

Никто сих следств не ожидал.

Каким вы зреньем насладились!

Вы, кои в веке том родились,

Когда Петр лавры восприял,

Лучами как облекшись славы,

Приходом россов ободрил

И гордых шведов от Полтавы

В Москву в триумфе плен вводил.

Я в мыслях вход сей вображаю,

Мечтаньем дух свой услаждаю

И удивляю разум свой;

Он вид геройский всем являет,

Веселый взор к рабам бросает.

В делах и духе он герой.

От рук искусных образ знаю,

Известен слухом труд уму;

Но равного не обретаю

Ни в виде, ни в делах ему.

О Петр! России обновитель,

Рабам блаженства причинитель,

Тебе обязаны мы всем:

Ты век счастливый нам устроил,

Ты все мяте́жи успокоил,

Трудясь в отечестве своем.

О, как тобой мы вознесенны!

Для наших благ пришел ты в свет,

Но только ль тем мы награжденны? —

Ты нам родил Елисавет.

<1761>

130—131. Эпиграммы

1{*}

Когда натура в свет людей производила,

Всем разны участи делила.

Единых одарила та умом,

Других лицом,

Тебе, красавица, последню часть судила:

Прекрасна ты, мой свет,

Ума ни капли нет.

2

Я знаю, ты за что соседки ненавидишь:

Затем что пред собой достоинствы в ней видишь.

<1761>

132. ПРИТЧА СНЕГИРЬ И ЧЕРВЯК{*}

Поймавши червячка, снегирь клевал,

А ястреб, налетев, снегирика задрал.

То ж самое и свет разумный совершает:

Коль кто кого сильняй, так тот и поражает.

<1761>

133—142. Притчи

1 О ЭЛЕГИИ{*}

С любовью сопрягши́сь, душа моя пылала

И Музу петь стихи печальны наставляла, —

Родилося дитя Элегия от них.

Во обстоятельствах узря меня худых,

Веселостей лишенна,

Печальна, возмущенна,

Пошла просить утех она душе моей

И чтилась умягчить печалию своей

Ту, кто мной обладает

И кто мой дух терзает.

Красавица ее с приятностью прочла

И похвалой ее довольною почла.

Но гордости своей она не пременила;

А после и совсем просителя забыла.

О бедное дитя! конечно не тобой

Удобно мне сыскать душе моей покой.

2 КОНЬ И МУЖИК

Хотя приятный взор меня твой и прельщает,

Хотя он тысячу утех мне обещает,

Но я боюсь в обман ему себя отдать,

Чтоб после не страдать.

Я к этому скажу здесь басню небольшую,

Вот слушайте, какую:

Конь по лесу ходил,

Конь вольный этот был;

А как то было, я не знаю,

И верить вам и нет я в этом дозволяю.

Мужик дрова рубить пошел,

В лесу Коня нашел.

Конь мил стал мужику, мужик Коня ласкает.

«Дай, Конь, себя поймать, — мужик Коню вещает, —

Я стану всякий день овсом тебя кормить,

Под убранным седлом ты будешь, Конь, ходить»,

Но Конь тот думает: «Меня ты не обманешь,

Хоть буду убран я ходить,

Да буду я тебя, мужик, возить,

И для того меня ты убирати станешь.

А вольность милая приятнее всего,

Свободы лучше нет на свете ничего».

Но так любовники хотя и рассуждают,

Однако власть свою неволею теряют.

До тех лишь только пор свободу он хранит,

Покамест он свою возлюбленну не зрит.

3 ОСЕЛ, СВИНЬЯ И ЛИСИЦА

Осел Лисицу обмануть хотел;

Однако не умел,

Затем что был Осел.

Или ясней сказати,

Без всех обиняков,

Чего жалети дураков?

Не будет совесть угрызати,

Когда скажу: Осел

Затем не обманул, что смысла не имел.

Еще глупей того Осел мой начинает,

К воспоможению Свиньи он прибегает,

И говорит он ей: «Свинья,

Я

Перед собой тебе в обманах уступаю,

И разум своему я твой предпочитаю.

Пожалуй, помоги Лисицу обмануть,

Мне хочется ее с горы долой столкнуть;

Да только не умею».

Ответствует Свинья:

«Я

Всё дело поверну то головой моею».

Тотчас к Лисе пошла.

Как будто умная скотина выступала,

Но только хрюкать начала,

Лиса тотчас узнала,

Почто Свинья пришла.

Хвостом своим вернула,

С горы Свинью столкнула

И так сказала ей:

«Нос бойся поднимать на умных впредь зверей»

4 КОЗЕЛ И ЛИСИЦА

Козла Лисица полюбила,

И вместе завсегда с Козлом она ходила.

Дивились, для чего она всегда с Козлом:

Какой утехи быть разумной с дураком?

Однако дивом вы того не почитайте.

Я диво ваше развяжу,

Когда вам расскажу.

Послушайте и знайте:

Затем Лисица любит быть с Козлом,

Что весело шутить над дураком.

Я этаких козлов довольно в свете знаю.

А кто? Читателю приметить оставляю.

5 ЛУКАВАЯ СОБАКА

Случилось прошлой мне весной гулять ходить,

Чтоб время проводить

И чувства воздухом весенним усладить.

Собака, подошед ко мне, ласкалась,

Собака хороша мне показалась.

Не знав ее ни умысла, ни дел,

Погладить я хотел,

Она тут ласку пременила:

Лишь руку протянул, она и укусила,

И побежала прочь.

Так ты в друзья к себе льстецов не прочь,

Читатель! знай, что все льстецы ей подражают

И нас кусают.

6 ЛИСИЦА И ВОРОН

Нередко собственны глаза нас облыгают,

Хотя мы верим больше им,

Как нежели друзьям своим,

Они в погибель нас нередко повергают.

Лисице Ворона хотелося поймать,

Чтоб после перье ощипать.

Вся вымаравшись в кровь, Лисица повалилась

И мертвой притворилась;

А где она легла, тут Ворон тот летел,

До крови ласков он, — и на Лисицу сел.

Лисица Ворона поймала,

И тотчас ощипала,

И после стала хохотать

И Ворона ругать.

7 СОСЕД

Один что похваляет,

Другой то похуляет,

Всяк следует в том вкусу своему,

Противно многим то, что мило одному,

И если станем мы всегда другому верить,

И вкусом не своим дела на свете мерить,

Так очень будет скучно жить

И будем, живучи на свете, мы тужить.

Вчерась случилось то со мною,

Обманут похвалой вчерась я был одною.

Хвалили мне соседа моего,

Что весело с ним знаться.

Я стал о том стараться,

И был вчерась я у него;

Но дай мне боже с ним на стречи не встречаться!

Приехал я к нему, меня он посадил

И вдруг про лекарей заговорил

Я речь чтоб перебить, — никак, он продолжает.

Уж вечер наступает;

А он не престает всё то же говорить,

Потом стал и меня лекарствами поить.

Кому приятно их без нужды пить?

«Ей-ей, не болен я», — ему я стал божиться,

Однако я никак не мог отговориться.

Скажите, весело ли с ним водиться?

С ним знаясь, надобно здоровому лечиться.

8 ПРАВДА, ПОРОК И ОБМАН

Когда Порок судьею сел

И стал вселенной всею обладати,

Тогда Обман стал Правду утесняти:

Он ссору с ней давнышнюю имел.

Как Правда меж людей святая обитала,

Всеобщего врага Обмана утесняла;

Но как Порок судьею сел,

Обман с Пороком дружество имел,

Друг друга истинно они любили

И так, как братья, жили;

Обман нашел случа́й, чтоб Правде отомстить

И Правду погубить.

На Правду ложное прошение составил;

А что в нем написать, Порок его наставил:

Подьяческих крючков в прошенье начинил,

Понежеми везде прошенье испестрил.

В суд Правда позвана, пришла, к суду предстала.

Надежно шла на суд, вины она не знала.

Порок стал Правду вопрошать,

Обман стал Правду уличать;

А Правда начала им отвечать,

И просто говоря, крючков она не знала,

И в оправдании понеже не сказала.

За то судья тут Правду обвинил,

И приговор он так скрепил:

«Понеже де она понеже презирает,

Так тем она весь штиль приказный наш ругает».

И то вина, когда нельзя другой найтить:

Винна она иль нет, да надо обвинить.

Нередко не дела нас обвиняют,

И правость не дела, судьи нам причиняют.

Скажу вам прямо я:

На дело не смотри, смотри лишь, кто судья.

9 КРОТ, ГОРНОСТАЙ И ЯСТРЕБ

Зимою Горностай весьма оголодал;

А пищу как сыскал,

И начал он за пищу приниматься.

Увидел Крот,

Разинул рот

И, ноздрю раздувая, сей урод

За пищу с Горностаем начал драться;

Но Ястреб, налетев, тотчас их помирил:

Оставил драться их, а мясо ухватил.

Читатель! при́клад сей

Тебе изображает

Завистливых людей:

Нередко с ними так бывает.

10 СВЕРЧКИ И КЛЕВЕТНИКИ

Мешают часто мне сверчки писать:

Лишь я писать,

Они летать,

Кричать

И мне писать мешать.

Хоть всё сие не больно,

Однако же от них досады мне довольно.

Хотя б казалося и жалко тварь губить,

Но скучно с ними жить.

Так все клеветники сверчкам сим подражают

И весело нам жить мешают.

Так, как сверчков нельзя не бить,

И их нельзя щадить.

<1761>

143. СОНЕТ{*}

Надеждой, суетой, сном смертный награжден,

Сие тебя, сие на свете утешает;

И то же самое тебя и сокрушает:

Ты оным к гибели бываешь побежден.

О смертный! к бедной ты жить участи рожден:

Тебе здесь суета познать себя мешает,

Надежда льстит к бедам, сон времени лишает.

Чем счастлив, тем же ты и гибнуть принужден!

Однако сон тебе не счастия забвенье,

Надежда в гибели приятно утешенье,

Ты счастлив, весел здесь бываешь суетой.

Чтоб участию сей тебе не сокрушаться,

Умерен быв, стремись за истиной святой, —

Ты в краткой жизни сей возможешь утешаться.

<1761>

144. СОНЕТ, СОЧИНЕННЫЙ НА РИФМЫ, НАБРАННЫЕ НАПЕРЕД{*}

На то ль глаза твои везде меня встречали,

Чтобы, смертельно мне любя тебя, страдать,

Чтоб в горести моей отрады не видать

И чтобы мне сносить жестокие печали?

Прелестные глаза хотя не отвечали,

Что буду жизнь, любя, в утехах провождать,

Я тщился радости себе от время ждать,

Чтобы несклонности часы с собой промчали;

Но временем узнал, что тщетно я люблю,

Что тщетно для тебя утехи я гублю

И страстью суетной терзаюся всечасно;

Однако я о том не буду век тужить:

Любить прекрасную приятно и несчастно,

Приятно зреть ее и для нее мне жить.

<1761>

145. СТАНС СОЧИНЕН 1761 ГОДА ИЮЛЯ 19 ДНЯ ПО ВЫЕЗДЕ ИЗ ДЕРЕВНИ Г<ОСПОДИНА> Х<ЕРАСКОВА>{*}

Прости, приятное теперь уединенье,

Расстался я с тобой,

В тебе я чувствовал прямое утешенье,

Свободу и покой.

Гражданска суета мой дух не возмущала,

Любезна простота

Селян незлобивых меня там утешала,

И ме́ста красота.

Сколь мило слушать то, как птички воспевают

По рощам меж кустов!

Миляй, что люди все без злости пребывают;

Там нет клеветников.

Там злоба с завистью меж них не обитает,

И царствует покой.

Едина истина сердцами обладает,

Там век цветет златой.

Там нет насилия, там нет и утесненья

От общих всем врагов.

В равенстве все живут, от сильных нет грабленья,

Не слышно стону вдов.

Херасков! разлучась со мной, ты там остался,

Где век златой цветет;

А я, жалеючи, мой друг, с тобой расстался,

Чтоб жить, утех где нет.

Играти мыслями, играть моей душою

Угодно, знать, судьбе.

Ища спокойствия, лишенны здесь покою,

Завидую тебе.

19 июля 1761

146—165. Эпиграммы

1{*}

Коль вести кто к тебе приносит обо всем,

Пожалуй же, и ты не верь ему ни в чем.

И о тебе равно он всех уведомляет,

Тем вестоносец страсть свою питает.

2

Не радуйся, хотя тебя и похваляет

Тот, кто и сам аза в глаза не знает.

3

Пороки мы в других ругаем,

А собственных своих не знаем.

Но лучше нам других пороков не замать,

Да только лишь свои пороки исправлять.

4

Не дивно то, что ты осла нарек быком,

Затем что сам рожден на свет ты сей скотом.

5

Не то ведь хорошо, чтоб много написать.

Чтоб хорошо писать, лишь то льзя похвалять.

Хоть в десять стоп ты что ни есть составишь,

Да если худо, то себя тем не прославишь.

6

Мы дивом то считаем,

Что редко обретаем.

А диво всякое мы похваляем.

Зоил толь редкий человек,

Что первый может быть еще во весь он век —

Он всё в себя вмещает,

Всё то, что порознь лишь бывает:

Лжив, зол, трус, пьяница, плут, глуп и клеветник, —

Ты редкий человек, так в свете ты велик.

7

Когда плачевные стихи твои читаю,

Ты сердишься, что я тут слез не проливаю.

Сердиться на меня, спроси у всех, грешно.

Виновен ли я тем, что плачешь ты смешно?

8

Кто хуже в обществе — дурак иль клеветник?

Дурак молчит

И не вредит,

Но вреден обществу клеветников язык.

9

Похвально, много кто умеет говорить.

Да только чтоб не лгать, не ссорить, не бранить.

10

Любовь мне да друзья стихи писать мешают,

Но, может быть, меня стыда они лишают:

Полезней и пера не брать,

Как вздор писать.

11

За вымыслы творцов великими считают,

Так для чего же все, Зоил, тебя ругают?

Ты больше вымыслов пиитов всех чинишь,

Ты правды никогда, Зоил, не говоришь.

12

Дамон пиитов всех на свете презирает,

Когда стихи читает,

Он всех стихи ругает.

Причина вот тому, что он не понимает

Того, что он читает.

13

Кто скромен правильно, того льзя похвалить,

Да только кто молчит, умея говорить.

А ты вотще за то хвалы днесь ожидаешь,

Ты для того молчишь, что ничего не знаешь.

14

Не дивно, что Дамон охотник так к ослам,

Затем что он осел и сам.

15

Нарцисса ты изображаешь,

Ты так же всех, как сей цветок, собой прельщаешь,

Но больше на него ты тем похож,

Что так же ты, как он, без мозгу, а хорош.

16

Похвально то, что ты науки почитаешь,

Похвальнее еще, что сам ты сочиняешь,

Похвальней и того, что много ты писал,

Похвальнее всего, что всё то изодрал.

17

Тот счастлив, кто тебя, красавица, узнал,

Счастливей, кто любовь к тебе в груди питает.

А тот счастливей всех, тебя кто не видал, —

Спокойно он живет, не рвется, не вздыхает.

18

Красавица, ты мне когда-то говорила,

Что всё на свете льзя сыскать.

Но я хочу тому противное сказать.

Вот первое нельзя, чтоб ты меня любила!

19

Литое сердце мне из сахару дала,

А у меня мое ты сердце отняла.

20

Как в карты я с тобой, красавица, играл,

Я деньги выиграл, а сердце потерял.

<1762>

166. ИДИЛЛИЯ{*}

На брегах текущих рек

Пастушок мне тако рек:

«Не видал прелестнее твоего я стану,

Глаз твоих, лица и век.

Знай, доколь продлится век,

Верно я, мой свет, тебя, верь, любити стану».

Вздохи взор его мой зрел.

Разум был еще не зрел.

Согласилась мысль моя с лестной мыслью с тою.

Я сказала: «Будешь мой,

Ты лица́ в слезах не мой,

Только будь лишь верен мне, коль того я сто́ю».

Страсть на лесть днесь променя,

И не мыслит про меня.

О неверный! ныне стал пленен ты иною.

Мне сказал: «Поди ты прочь

И себе другого прочь».

Как несносно стражду днесь, рвуся я и ною.

<1762>

167—168. Стансы

1{*}

Я счастия сего на свете не желаю,

Чтоб чином был большим когда-нибудь почтен,

Я не стараюся быть славой вознесен,

И всё то получить я случаи теряю.

Ни злато, ни сребро меня не обольщает,

Хоть буду беден я, не буду я тужить.

Не тем прельщаюсь я, не так хочу я жить,

Не эта часть меня на свете сем пленяет.

Ищу единого я в жизни сей покою,

А более ничто мой дух не веселит.

Покой мой только в том едином состоит,

Чтоб был драгой любим и вместе жил с драгою.

2

Ах, с чем теперь, ах, с чем, судьба, я расстаюся!

Любезная Москва! Прекрасный град, с тобой!

О, как я мучуся! колико я мятуся!

Почто остался дух прискорбный в тебе мой?

Источник всех забав, жилище утешенья!

В тебе владычица души моей живет.

Окроме лишь тебя, нигде увеселенья,

Нигде, любезный град, нигде уже мне нет!

С любезною своей в тебе я, жив, видался,

Котору осужден по смерть мою любить,

И зрением на то, что мило, наслаждался,

Я только тем одним могу утешен быть.

<1762>

169—170. Сонеты

1 {*}

Три разные системы заключающий: читай сперва весь по порядку, потом первые полустишии, а наконец последние полустишии

Престанем рассуждать: | добра во многом нет.

Не зрим худого здесь, | в том должно согласиться.

Худ, тягостен свет весь, | возможно ль утвердиться?

Нам должно заключать, | что весь исправен свет.

Почтимся рассуждать; | здесь счастие растет,

Мы справедливо днесь | возможем веселиться.

Бед, ссор, болезней смесь, — | всё к доброму стремится,

«Худым то должно звать», — | безумец изречет.

Худого в свете нет, | здесь утешаться можно.

Невежа изречет: | «И счастие есть ложно».

Не смысля, говорит, | нельзя всего хвалить.

Всё должно презирать, | хоть можно утешаться.

В незнании кричит: | «Есть, есть что похулить»,

Долг инак рассуждать, | в том должно утверждаться.

2

Я горести мои тобой лишь умягчаю,

Живу я для тебя, тобою дух пленя,

Ты только веселишь единая меня,

Но мысли я свои тобой же отягчаю —

Тобой что заплачен в любови быть не чаю,

Затем что, ласку ты нередко пременя,

Суровостью мой дух терзаешь, вспламеня,

Однако мысли те надеждой облегчаю.

Смягчится, может быть, ожесточенный рок,

Ты, не почтя мою горячность за порок,

Которую во мне ничто не умаляет,

Узная, что меня не льстит уж взор ничей,

Что и несклонность страсть твоя не утоляет,

Смягчишь суровый нрав и взор твоих очей.

<1762>

171—172. Элегии

1{*}

На то ли осудил мне рок тебя любить,

Чтоб только все мои утехи погубить?

В жестокие часы разгневанной судьбою

Спознаться было мне назначено с тобою.

Рассеян разум мой, разрушен весь покой,

И нет надежды мне к отраде никакой!

На свете уж ничто меня не утешает,

Всечасно грудь моя мученье ощущает.

Любезная моя! Ты, дух воспламеня,

Несклонностью своей терзаешь ты меня.

Или, прекрасная, того не вображаешь,

Как жестоко́ мое ты сердце поражаешь?

Покою нет нигде, нигде утех мне нет,

И, может быть, мой стон вовеки не минет.

Тем радости свои и весь покой гублю,

Кого я более души моей люблю!

Ах, вечно в горести жестокой мне страдать,

И вечно мне в любви утехи не видать!

Прекрасные глаза, на то ль меня встречали,

Чтоб только причинить несносные печали,

Спокойных чтоб ночей и сладких дней лишить,

Чтоб сердцем обладать и, обладав, крушить?

Но пусть хотя любить вовеки тщетно буду,

Доколе не умру, тебя не позабуду.

2

Сбылося всё, что я себе ни предвещал,

На то ль тебя, любовь, я в сердце ощущал?

Сбылася часть моя, я вижу рок мой ныне,

Сбылося всё, и се конец моей судьбине.

Прости, прелестный град, о град, где я рожден!

Любезная Москва, я роком осужден

Расстатися с тобой, так он повелевает

И всё намеренье мое тем прерывает.

В пустынях ныне жить мне велено судьбой.

Прости, любезный град, расстанусь я с тобой!

В уделе я своем иду искать покою,

В деревне, где мой дом весь окружен рекою.

Там стану на брегах жизнь скучну провождать,

С струями буду слез потоки сообщать.

Пристанищем моим едины будут рощи,

Отрадой гласы птиц среди весенней нощи.

Но, ах! удобно ль что отраду мне подать?

Всечасно день и нощь я стану там страдать,

Любезна тень, всегда мечтаясь предо мною,

Мой будет томный дух терзать всегда тоскою.

Однако только лишь осталось сделать мне,

Чтоб больше мне не жить в прекрасной сей стране,

Чтобы на прелести несклонной не взирати

И в сердце ран любви моей не растравляти.

Что в том, что я могу, что мило мне, то зреть,

Коль не могу в любви успехов я иметь?

Я вображаю, зря, к мучению презлому,

Что прелести ее цветут в удел другому!

Пусть ласки от нее к себе могу я зреть,

Утеха слабая, коль только то иметь,—

Толь искренней любви, толь сердцу распаленну

Любовью равной быть приятно заплаченну.

Но ласки без любви для сердца пущий яд.

Свидании мне с ней погибель мне сулят.

Сокроюсь от нее, коль то судьбе угодно,

Чтоб ран не умножать любви моей бесплодно:

Сокроюсь от ее прелестных я очей,

Которыми лишен спокойных я ночей.

А ты, жестокая, когда меня вспомянешь,

Хотя чрез слух, когда о мне что слышать станешь,

Воспомяни и то, что я тебя люблю,

И что я всё, что есть, тобой одной гублю.

Воспомяни о мне, хотя душа не страстна,

И пожалей тогда любовника несчастна.

Вообрази себе, колико стражду я,

Почувствуй, сколько жизнь мучительна моя.

Лишен сообщества, друзей, забав, покою,

За то ли, что люблю, несчастлив я тобою?

<1762>

173—182. Притчи

1 ВОЛК-ОТКУПЩИК

Волк денег накопил

И шерсть у пастуха овечью откупил;

Дороже пастуху за шерсть он заплатил,

Лишь только б по своей он мог овец стричь воле,—

При откупе он в договоре положил.

Пастух тот думает: чего ж желати боле?

Считает откуп сей за клад,

И волк не меньше рад.

Пастух обманутым продажей волка числит,

А волк: «Обманут мной пастух, конечно», — мыслит.

Как ты себя, пастух, ни нудь,

Волк сам ведь у себя, его не обмануть.

Он дело всё уж смыслит

И лучше твоего свои прибытки счислит.

Я бьюся об заклад,

Что ты напрасно рад;

Где деньги волк заплотит,

Тут вдвое поворотит.

Волк сам ведь не дурак,

Когда он откупает,

Знать, в откупе прибытка чает.

Конечно, это так,

И деньги он свои хотя тебе заплотит,

С тебя ж их поворотит.

Послушайте, что было наконец:

Волк летом откупных два раза стриг овец,

Его то не смущает,

Что тем овец он сокрушает,—

Карман лишь смотрит свой.

О пользе общества совсем он не трудится,

Лишь был бы он богат, весь свет хоть разорится!

Он пользу общества чтит пользой не своей.

Настали лютые морозы,

Все овцы померли, одни остались козы,

А с коз ведь шерсти нет,

О том известен свет.

Пастух откупщику в обмане упрекает,

А откупщик ему вот тако отвечает:

«Мой друг, я шерсть на то и откупал,

Чтоб я разбогател, а ты бы беден стал.

Я ту-то откупом и пользу получаю,

Что сам я богачусь, а прочих разоряю.

Не будешь шерсти ты теперь уж продавать,

Так я уж впятеро за шерсть-то буду брать».

2 ПТИЦЫ И ЛОВЕЦ{*}

Пошел мужик в поля сетями птиц ловить:

Обман употребляет,

Пшеницу рассыпает,

Чтоб птичек обольстить.

Он манит кормом птиц под утаенну сетку

И хочет запереть, поймав, навек во клетку.

Летят со всех сторон,

Кричат все: «Кормит он».

Мужик пшена для птиц и более таскает

И кормом птиц ласкает.

Но как несмысленных потом он обольстил,

Под сетку приманя, птиц сеткою покрыл.

Иных он в клетку птиц сажает,

Иных на торг несет продать, и убивает.

Хороших перьем птиц стремится ощипать,

Чтоб перья распродать.

Познавши птицы лесть, раскаялись, да поздно:

Сначала отвращать потребно время грозно.

Приятной лести вид потребно презирать,

Покрытый медом яд не надобно вкушать.

Когда льстецы приятный вид являют,

Брегитесь: самым тем они вас уязвляют.

3 ОСЕЛ В БОГАТОМ СЕДЛЕ

По виду одному о всем не можно мыслить,

Нас видом иногда и лютый змей прельстит,

А, сердцем злобен, он и всякого язвит.

Хоть кто лицом хорош, однако льзя ли числить,

Что он во всем хорош

И на лицо свое душою он похож?

Не всё полезно то, что нежный вид являет;

Яд вред нам причиняет,

Хотя из золота его кто выпивает.

Иной язы́ком льстит, а в сердце злость скрывает.

Льстец более всегда старается ласкать.

По виду ни о чем не можно рассуждать.

Что вид нас облыгает,

Пример случился сей с ослом.

Осел богатым убран был седлом.

Седло, всё золотом покрытое, блистает,

Осел на то глядит, осла то утешает.

И мыслит сей осел:

«Я счастие нашел.

Конечно, мой меня хозяин обожает,

Что тако наряжает».

Несмысленный, не ври, то всё не для тебя,

Хозяин рядит так тебя

Твой для себя.

Устав под седоком, осел не то уж мыслит,

Богатый он убор погибелию числит.

Узнал, что весь убор и он для седока,

Когда седок набил за лень ему бока.

Безумно сей осел нарядом веселился,

Наряд его ему в напасти обратился.

4 СОБАКА И ТЕНЬ

Чужого кто себе имения желает,

Свое нередко тот теряет.

Я это вам примером докажу,

В пример вам басню расскажу

Чужую,

Послушайте какую.

По берегу собака шла,

И мяса краденый в роту кусок несла.

Вода ее в себе изображает,

Величину ее и с мясом умножает.

Свербит собакин ус,

Приятен кажется в воде ей мнимый кус.

Собака в мнении своим кусок сей числит,

Насилием его отнять у тени мыслит.

И с жадностью своей

Прыгнула в воду к ней,

Прыгну́ла и не зрит уж прелести своей,

А из роту кусок с задору упустила,

Вода кусок тот поглотила,

И так она

Осталась голодна.

5 СВЕРЧОК И МЕДВЕДЬ

В деревне живучи, я по лесу гулял,

Гуляньем скуку прогонял.

В лесу нашел сверчка, а я сверчков боюся.

Не знаю, как

Зашел сверчок туда, однако ж было так,

Хоть я тому и сам дивлюся,

И сбыться, кажется, нельзя тому никак,

Да было так.

Но это рассуждать другому оставляю,

Нет нужды до того,

Как занесло туда его.

Я басню вот о чем свою вам предлагаю:

Сверчок меня тот испужал,

Хотя не вреден он, да прочь я побежал.

Бежавши, на медведя я попал.

Медведь и пуще испужал:

Медведь ведь не сверчок, и шуток он не знает,

Тотчас он изломает.

Старался от него, спасаяся, уйтить,

Ушел, и больше в лес не стал потом ходить.

Но сем оставим мы химеры,

И в городе сему мы часто зрим примеры:

Незнанием себя несчастью мы вдаем,

Спасаясь от беды, в сугубую идем.

6 ЛИСИЦА, ОСЕЛ И МЕДВЕДЬ

Лисица и Осел когда-то подружились,

Все звери этому дивились,

Что сделались друзья разумный и дурак.

Однако ж было это так,

Хотя и чудом почитали.

Все сча́стливым Осла сей дружбой называли.

Лисице хочется Медведя обмануть,

Да только к этому немножко труден путь.

Однако же Лиса на это не взирает,

На свой Лисица смысл надежно уповает.

К Медведю подошла, и производит лесть.

Пред ним погоду похваляет,

Из лесу погулять Медведя вызывает,

Чтоб в сеть его завесть.

Медведь мой догадался,

Медведь в обман ей не отдался.

Лисице сделать он за вымысл хочет месть,

А попросту сказать, Лисицу хочет съесть.

Лисица плутовством себя спасает,

За то, чтоб отпустил,

Осла Медведю обещает;

Медведь Лису простил.

Лисица данных слов своих не пременила,

Осла гулять подговорила;

Подговоря гулять, к Медведю привела

И друга своего на жертву отдала.Читатель! надобно и нам льстецов бояться;

Лукавые и с нами так дружатся.

7 ВОЛК И ЛИСИЦА

Лисица с Волком побранилась,

Лисица очень осердилась

И хочет Волку мстить,

Лукавством хочет Волка погубить.

Охотников она послыша близко в поле,

«Теперь-то, — думает, — злодей в моей уж воле».

Пошла к охотникам, о Волке чтоб сказать

И где он, указать.

Из лесу только лишь к собакам появилась,

То выдумка совсем ее переменилась.

Ее

Собаки самое

Поймали

И растерзали.

Рва недругу не рой, в ров сам ты попадешь,

Искав другим беды, беду себе найдешь.

8 СПЕСИВЫЙ ДУРАК

Я некогда спесивого увидел,

Иль так его я почитал

За то, что он молчал

И тем меня обидел,

Что на вопросы мне не отвечал.

Однако ж то не так,

Спесивый не спесив, а только был дурак.

От глупости всему он улыбался,

И тем спесив мне показался.

Не для того молчал, что молвить не хотел,

А для того молчал, что молвить не умел.

9 ОСЕЛ-САМОХВАЛ

Был некакой Осел,

И прыгать он умел;

Иль нет, он чаял так, что прыгать он умеет:

Всечасно прыгает, и прыгавши потеет.

За то никто Осла на свете не хулит,

Затем что про Осла никто не говорит.

Про глупых говорить — терять слова напрасно.

Презрен Осел, о нем никто не хочет знать,

И некому дурачиться мешать.

Он прыгает всечасно.

Стал сам хвалиться он:

«Куда как я умен!

Всё сделать я умею,

Всё в свете разумею».

То слушая, дивятся простаки,

Такие же ослы, такие ж дураки,

Такие ж дураки Осла все почитают.

За что?

Про то

Не знают.

Нередко видывал подобных я ослов;

А попросту сказать, таких же дураков.

10 КОЗА И ЛЬВИЦА

Коза козляток родила

И лучше всех детей чужих их почитала:

«Вот то-то родила я деток!» — всем болтала.

Как некогда в поля гулять их повела,

Навстречу ей попалась Львица;

А Львица не Козе сестрица:

Получше, кажется, Козы она была,

И львенка за собой вела;

А львенок красотой козляток превышает.

Увидевши Коза тут львенка, рассуждает

И так от зависти болтает:

«Куда годится он?

И гадок и смешон.

Когда бы я таких родила,

Я всех детей своих бы била.

Хоть он моих детей и перерос,

Однако ж он курнос.

К тому же он без рог, и шерсть на нем клочками,

Козляточки мои и гладки и с рожками,

Да он же и дурак».

Престань ты с зависти, Коза, болтати так.

Козлятам век твоим Льва лучше не бывать.

Все Львом Льва, а Козла Козлом век будут звать.

<1762>

183. СТАНС{*}

Всё на свете сем минется:

Всё на свете суета,

Всё, чем дух наш ни мятется,

Всё то тленность, всё мечта.

Гордый, пышен ты напрасно:

Ты такой же человек,

Жди ты, жди премен всечасно:

Счастлив будешь ты не век.

Ты ж, несчастный, не терзайся:

Время горести промчит,

И надеждою питайся,

Дух отраду получи́т.

Сей желании оставит;

Оный скучит, веселясь:

Сей от бед себя избавит,

Оный будет жить крушась.

Рок здесь всё преобращает,

Всё пременно в свете сем:

И желаньи пременяет

В сердце человек своем.

Но о том ли сокрушаться

Долженствует человек?

Тем он счастливым назваться

Должен в сей короткий век.

То на свете всех равняет,

Что премены всякий ждет,

То несчастных утешает

И надежду подает.

Если б были не пременны

Мы в желаниях своих,

Были б мы определенны

Жить в несчастиях презлых.

Человек всего желает;

Ах, но льзя ль всё получить!

Но чего не получает,

Может то он отложить.

Но когда б он устремился

Невозможного искать,

Он вовеки бы крушился,

Если б мысль не пременять.

Не гордясь неосторожно

Крепостью души своей,

Нам в желаниях не можно

Положити рубежей.

Больше все мы здесь желаем,

Нежель можем получать;

Если страсти ощущаем,

Льзя ль умеренно желать?

Пусть кто много получает,

Но желанья не прервет:

Коль едино совершает,

То другое настает.

И дотоль оно стремится,

Что не можно получить:

Так бы век пришло крушиться,

Коль его не пременить.

Кто б как много ни гордился

Во тщеславии своем,

Одинако всяк родился,

Схожи, схожи мы во всем.

Лишь в привычках бесконечным

Видом мы различены,

А движением сердечным

Все подобны рождены.

Ненасытны всех желаньи,

Слаб и дерзок человек,

Тщетны лестны упованьи,

Жизнь бедна и краток век.

И когда б не пременяли

Мы желанья своего,

Так вовек бы мы страдали

Неутешно от него.

Только тем мы здесь счастливы,

Страстные имев умы,

Что хотя и прихотливы,

Но во всем пременны мы.

Не неверность причитаю

Сродной нашим я сердцам,

В том премену похваляю,

Чем нельзя владети нам.

<1763>

184. СОНЕТ{*}

Или я тем тебе, драгая, досаждаю,

Что более души своей тебя люблю?

Что всё я для тебя теряю и гублю?

Но той любовию тебя не повреждаю.

Несклонности твоей ничем не побеждаю!

Исканием моим я только лишь грублю;

Однако страсти я по смерть не истреблю:

Я истреблением страсть больше возбуждаю.

На то я жить рожден, чтобы твоим мне быть,

Но и возможно ли тебя мне позабыть?

Так часто зря тебя, страсть больше возрастает.

Надежда лестная утехи мне сулит,

Рассудок истребя, любовь мою питает:

От время склонности мне ожидать велит.

<1763>

185. ЭЛЕГИЯ{*}

Ты запрещаешь мне себя, мой свет, любить,

И тем стараешься ты жизнь мою губить.

Я знаю то, что я люблю тебя напрасно,

Что суетно мое тобою сердце страстно,

Что быть тебе моей запрещено судьбой,

Что мы разделены препятствием с тобой.

Но сердце страстное тех прав не принимает,

Которые один обычай учреждает.

Обычай говорит: престань ты страстен быть,

А сердце говорит: нельзя ее забыть.

Ты в памяти моей летаешь повсеместно,

Нейдет из мысли вон лице твое прелестно;

Воображаются прелестны взоры глаз,

Воспоминаю я тебя по всякий час,

Тобой и сердце я, и мысль мою питаю,

И для себя забав иных не обретаю.

Так можно ль не любить себе мне повелеть?

И сердцу страстному возможно ли не тлеть?

Когда лишь тем тебе я только досаждаю,

Что я нередко здесь тебя, мой свет, видаю,

Я удалюсь сих мест, не буду зреть тебя,

Но буду, и не зря, равно гореть, любя.

Равно прельщатися тобою, свет мой, буду,

И страсть питав, по смерть тебя не позабуду;

И, только тем, что я с тобою разлучусь,

Еще несноснее, драгая, огорчусь.

Теперь хоть зрением единым веселюся,

А разлучась с тобой, я и того лишуся.

Всечасно буду я, не зря тебя, страдать,

Всеместно буду я там плакать и рыдать.

Нигде не будет мне малейшего покою,

Я буду мучиться прелютою тоскою,

Я стану от тоски места переменять,

И буду жизнь хотеть я сам свою отнять;

И если слух дойдет к тебе о том, как стражду

И тщетно я тоске своей отрады жажду,

Что мучусь, не живу, что век мой цепь лишь бед,

Что я скучаю всем, и тягостен мне свет;

И что моей тоски одна лишь ты причиной,

И будешь, может быть, и жизни мне кончиной;

И что терзаешь ты без жалости того,

Кому миляе ты и жизни, и всего, —

Хоть пожалей меня тогда ты, дорогая,

И дай мне знать о том, что тужишь ты, терзая.

Ищи своих утех, не возмущу тебя:

Я удалюсь отсель и погублю себя.

Мне слабости своей скрывати невозможно,

И коль исполнишь то, так удалиться должно.

Я удалюсь отсель, тебя чтоб не видать,

А разлучась с тобой, я буду век страдать.

<1763>

186. ЭЛЕГИЯ{*}

От той, которая души миляе,

Досаду мне сносить — что может быти зляе?

Досада такова мучительней всего,

И нет ее горчай на свете ничего.

Жестокая! пусть ты меня не любишь,

Пусть к бедствию тебя смертельно я люблю,

И пусть, любя тебя, утехи лишь гублю,

Но ты еще мое мученье и сугубишь!

Несчастлив я судьбой,

Что для ради тебя на свет я жить родился;

Но, ах, еще несчастнее тобой,

Что я тебе не мил, а я в тебя влюбился!

Судьба меня с тобой навеки разлучает;

Твоя несклонность мне мученья приключает.

Я не виню тебя,

Что я не мил, любя:

Судьба моей то бедной части,

Чтобы мне мучиться во тщетной страсти.

Но винен ли и я,

Что вся тобой душа распалена моя?

Твое лице прекрасно

На памяти моей мечтается всечасно:

Вся мысль наполнена и чувство всё тобой,

Рассеян разум мой;

Всечасно мучуся прелютою тоскою,

Ни на минуту нет покою,

Всегда жестокое мучение терплю,

Тоскуя всякий час, ни веселюсь, ни сплю;

А ты еще мое мученье умножаешь,

И сердце ты еще жесточей поражаешь:

Досады мне чинишь, стараяся крушить,

Иль жизни ты меня стараешься лишить?

Лиша меня утех, покою, счастья вечно,

И жалости не знать;

Но и старатися мне муки умножать —

Бесчеловечно!

Мучь сердце ты мое, мучь, можешь ты терзать!

Когда ты в том себе утехи обретаешь,

Мучь сердце то, которым обладаешь!

Однако можешь ли ты после то сказать,

Что ты права передо мною?

Не будет ли тебя в том совесть угрызать,

Как будешь смерти ты моей виною?

Гнусна мне жизнь моя, коль так она бедна!

Я с радостию с нею разлучуся:

Я ею только лишь горчуся.

Коль жизнь мучительна, так смерть сладка одна.

<1763>

187. СКАЗКА{*}

Я сказочку хочу теперь вам рассказать,

Не помню, где-то мне случилося читать,

Не помню, где, когда и как то приключилось,

Лишь помню только то, что это впрямь случилось.

Приметя жены все, что худа им дожить,

Когда из города догадки не избыть:

Догадка находить утехи им мешает,

Догадка дома быть одних их заставляет,

Догадка долго им в гостях сидеть претит,

Догадка ничего им делать не велит,

Догадка в том виной, что к ним мужья ревнуют,

Свекрови иногда не ласково целуют.

Собравшися, пришли просить они в приказ;

Велите выгнать вон догадку вы от нас.

Судьи прошения от них не принимают:

От челобитчиков посулов ожидают.

Чтоб выбить от себя злодея своего,

Догадку скучную, не жаль им ничего.

В случае таковом наряды презирают,

И серьги из ушей и перлы с шей сбирают.

Идут к судьям они с дарами на поклон,

Чтоб только выгнать им скоряй догадку вон.

Чего не сделаешь на свете через злато?

Лишь кстати не жалей, прося, дарить богато.

Судьи́ прельстилися ценой подарков сих,

Сулят им отогнать догадку прочь от них,

И на прошении вот тако подписали:

Понеже де мы все судящи предузнали,

Что в городе грозит догадка всем бедой,

Чтоб не было от ней и язвы моровой.

В предосторожности того определили

Догадку выгнать вон, и тако закрепили;

Однако был старик в приказе прокурор,

Любя догадку, он вступил с судьями в спор:

Затем что сам имел жену он молодую,

Красавицу собой иль паче таковую,

Для коей надобно догадочку иметь,

Коль под рогами он не хочет попотеть.

Прочтя сей приговор, главою покачая,

Он предлагает им, парик свой поправляя:

«Всем лучше, — говорит, — на свете помереть,

А нежель при себе догадки не иметь.

Иль вы не хочете вовеки быть мужьями?

Иль хочете, женясь, сертети под рогами?

Пусть будет два года здесь хлеба недород

И челобитчиков не будет у ворот;

Лишь только бы жила всегда догадка с нами,

А без нее нельзя и сладить нам с жена́ми.

Несносно, господа, женою не владеть,

Жениться и жену не для себя иметь».

Судьи на то ему согласно говорили:

«Да как же, де, нам быть: нас жены подарили».

Ответствовал на то искусный прокурор,

Что лучше всё отдать, и начался раздор.

Тут взятками ему судьи так упрекали:

«Как ты, де, взятки брал, так мы дела скрепляли,

А ты для нас теперь не хочешь подписать».

Услыша, секретарь спор и́дет разбирать,

И так им говорит: «Вы прибыль получили,

А дела спорного еще не совершили.

О чем же вам теперь осталось хлопотать?

Ведь это не беда, взяв деньги, отказать».

Судьи́ и прокурор совет сей похвалили

И дело по его совету учинили.

Отказано жена́м, клянут свой случай злой,

Но способ от беды сыскался и другой:

Догадка же и им в час оный послужила,

Что в свете от нее увертка есть, открыла.

Утешила она и жен тем и мужей,

И жены и мужья благодарят все ей.

Уж тщетно там мужья к догадке прибегают,

Где жены при себе увертку собрегают.

<1763>

188—189. Притчи

1 ВОЛК-ПЕВЕЦ{*}

Невежа захотел письмом разбогатеть,

Однако надобно немного попотеть;

Не только чтоб хотеть

Письмом разбогатеть;

Когда ж не хочет кто, трудяся, попотеть,

Бесплодно без труда хотеть

Письмом разбогатеть;

А как отведаешь, учася, попотеть,

Не будешь ты хотеть

Письмом разбогатеть.

Случилось Волку захотеть,

Чтоб нежно голосом запеть

И оной лестию ко стаду подлететь,

Чтоб волчьей до́бычью чрез то разбогатеть;

Но чуть разинул пасть, чтоб сладостно запеть,

Да не запел, а стал по-волчьему реветь.

Узнал пастух, что Волк овечку стибрить ладит,

Дубиной Волка гладит.

Отнюдь не надобно хотеть

Искусством не своим разбогатеть.

Коль не отведал ты, учася, попотеть,

Брегись и ты хотеть

Письмом разбогатеть,

Чтоб и тебе, как Волку, не запеть.

2 УЧЕНЫХ СПОР

Случилося двоим

Ученым ехати в дороги;

А по дорогам тем случились рвы, пороги.

Так скучно ехать им:

Спешить никак не можно;

А если поскакать, так то не осторожно:

В минуту упадешь,

И тут толчок найдешь;

А ехати не спешно,

Так очень неутешно,

А чтобы скуку им промчать,

Так лучше не молчать,

И стали

Говорить,

Чтоб скуку заморить.

Ученые умы в минуту возблистали,

Пошло учение учению в упор,

Дово́ды сильные дово́дами встречали,

Вошед ученые в горячность, воскричали,

И начался тут спор.

Один вещает тако:

«На равный все конец сотворены,

Все твари меж собой соравнены,

И люди и скоты взаимно сплетены,

Служить друг другу все осуждены».

Другой инако

Рассуждает

И мнение свое примером утверждает:

«Смотри, — он говорит, — что конь для седока,—

Толкнул коня в бока,

Конь, чувствуя толчки, во все пустился ноги,

И не взирает он на ямы и пороги.

Седок поводья дал, а конь всей прытью нес;

А впереди коня случился лес:

Не остерегся мой седок, беды не видя,

Медведю встречу он попал;

Медведь его, поймав, немного потрепал;

Медведь ли для тебя иль сам ты для медведя?»

А я скажу вам так: коль кто кого смога́,

Так тот того в рога.

190. ПРИТЧА КУПЕЦ ВО ДВОРЯНАХ{*}

Купчина,

Иль иначе купец,

Дворянского добился чина,

Да то и не великая причина,

Когда скажу: купец

Был не скупец

И не глупец;

Да притча-то не в том, что мой богат купчина

И что дворянского добился чина:

Железом режется лучина,

А серебром — препятство чина.

Напала на него незапная кручина,

Понравилась ему прекрасная девчина;

А он уже боярин, не купец,

Так надобна ему того ж невеста чина,

Сей выбор удался: дворянка та девчина.

А мой богат купец,

И не скупец,

И не глупец.

Подбился к бабушке, склонилась и девчина:

Женился мой купчина;

Да сделалась причина:

Ошибся мой купец,

Ему слывет женой девчина,

А муж у ней прямой сторонний молодец.

К тому же, что ему женитьба дорога,

Он за издержки взял в приданые рога.

Не приобщайтеся жиды ко самарянам,

А вы, посадские, к дворянам.

<1763>

191—192. Элегии

1{*}

Престрогою судьбою

Я стражду огорчен,

И ею я с тобою

Навеки разлучен.

Чем боле я прельщаюсь,

Тем боле я грущу,

И боле тем лишаюсь

Того, чего ищу;

Но боле чем лишаюсь

Надежды я судьбой,

Тем боле я прельщаюсь,

Любезная, тобой.

Тебе моей не быти,

Я знаю, никогда,

Тебя мне не забыти,

Я знаю, навсегда.

Лице твое прекрасно

Из мысли вон нейдет,

Мечтаяся всечасно,

Покою не дает

Когда тебя не вижу,

Смущаюсь и грущу,

Я всё возненавижу,

Везде тебя ищу;

Но ежели с тобою

Когда увижусь я,

Представлю, что судьбою

Плачевна жизнь моя:

Весь ум мой возмутится,

И сердце обомрет,

Всё чувствие затмится,

В глазах померкнет свет.

Я от тебя скрываюсь;

Но, скрывшися, грущу,

И мыслей порываюсь,

Опять тебя ищу.

Опять тебя увижу,

Опять грущу, узря,

Опять возненавижу

Я жизнь, тобой горя.

Нигде мне нет покою,

Я всем его гублю,

Но, мучася тоскою,

Еще сильняй люблю.

Я знаю, что не буду

Утешен я, любя;

Но вечно не забуду,

Любезная, тебя.

Мне то сужденно частью,

Чтобы, любя, страдать

И чтоб, терзаясь страстью,

Отрады не видать.

2

Иль я столь ненавидим, драгая, тобой,

Что тебе в отягченье и быти со мной?

Лишь с тобою увижусь, ты станешь смущаться,

И стремишься оттуда, где я, удаляться,

И не хочешь на речи мои отвечать.

Что ж из этого должен, скажи, заключать?

«Убегай повсеместно, — твердишь ты всечасно, —

Мне видаться с тобою, ты ведай, ужасно».

Но когда не увидишь ты долго меня,

Так досаду являешь тогда мне, стеня.

Что я делал, где был я, тогда вопрошаешь;

А увижусь с тобою, меня убегаешь.

Иль намерена этим ты дух мой терзать,

Чрез премену желаний покой отнимать?

Но когда меня любишь, почто то скрываешь

И, сама тем терзаясь, меня разрываешь?

Перестань дух крушити и тайну открой,

И мучение злое ты тем успокой.

Прекрати ты, драгая, мученье сердечно,

Я, любя тебя верно, любить буду вечно.

<1763>

193. ПРИТЧА НЕКСТАТИ{*}

Пословица лежит, чему де посмеешься,

Сам в то же попадешься.

Со мной

Был случай таковой:

Некстати что узря, нередко я смеялся,

И сам некстати я попался.

На этих днях

Некстати был в гостях.

Как в гости занесло меня, я сам не знаю.

Приехав к воротам, слугу я вопрошаю:

«Хозяйка дома ли?» Ответ был: «У себя».

Поехал я на двор, а на дворе карета;

Лишь я к крыльцу — другой слуга ко мне бежит

И говорит:

«Хозяйка не одета».

— «Так я и подожду».

Он, зря свою беду,

Мне отвечает:

«Она недомогает,

Нельзя увидети вам госпожи моей».

Я с сердцем говорил: «Да гости вон у ней!»

Слуга ответствовал: «Есть гости, то не ложно,

Да для того-то вам увидеть и не можно».

Она хоть у себя,

Да то не для тебя.

<1763>

194—195. Сонеты

1{*}

Любовник некогда любезной в уверенье

Любви, которую он в сердце ощущал,

Престол вселенныя отдати обещал,

Когда бы получил над светом он правленье.

Изображаючи другой свое мученье,

Все нежные на то слова он истощал:

«Ты сердце отняла мое, — он ей вещал, —

Желаний всех моих едина ты влеченье.

Я, трона не имев, не смею обещать,

Ты сердце отняла, не тщуся я вещать,

Владеешь волею моею ты, вещаю:

Так рассуждай теперь, внимая сей ответ,

В твоей ли области я сердце ощущаю;

И трон бы отдал ли, имев во власти свет?»

2

Когда я осужден на то моей судьбою,

Чтобы не зрети мне утехи, полюбя,

И чтобы мучиться, покой и жизнь губя,

И за любовь мою терзатися тоскою,—

Так удалюсь тебя, чтоб ближе зреть с тобою,

Любезная моя Сильви́я, мне себя.

Когда со мною ты, я удален тебя,

Но близок я к тебе, не зря тебя с собою.

Счастливым существо утех в любви дано,

Несчастливым в любви мечтанье их одно!

Воображеньем я тебя своей имею,

В объятиях моих зрю красоту твою,

В присутствии ж твоем и льститься тем не смею,

Зрю прелести твои, но муку зрю свою.

<1763>

196. СТАНС{*}

Что в том утехи мне, что я всегда с тобою?

К мученью одному пред мной краса твоя,

Ты запрещаеши владети над собою,

Лишь властен взор в тебе, но то мой взор, не я.

Мой взор, пленясь тобой, красы твои лобзает,

Ему препятствия ты в том и не чинишь,

Прельщен и я тобой, меня любовь терзает,

Так для чего же мне лобзать себя претишь?

Совместник счастливый! она тебе подвластна,

А ты подвластен мне, так я вас разлучу.

Тебе открылася душа в любови страстна,

Ты изменил, я ту измену отплачу.

Я отврачу тебя от прелестей подвластных,

Которым суетно подвластен ныне я,

И будет власть иметь потом в устах прекрасных

Воображением уже душа моя.

<1763>

197. МАДРИГАЛ{*}

Цветком я некогда любезну подарил,

Она его, приняв, на грудь свою взложила,

Прекрасна грудь ее за трон ему служила.

Ах! лучше б я цветком, цветок бы мною был:

Не я б его, а он меня ей подарил.

<1763>

198. ПОРТРЕТ{*}

Желать, чтоб день прошел, собраний убегать,

Скучать наедине, с тоской ложиться спать,

Лечь спать, не засыпать, сжимать насильно очи,

Потом желать, чтоб мрак сокрылся темной ночи,

Не спав, с постели встать; а встав, желать уснуть,

Взад и вперед ходить, задуматься, вздохнуть

И с утомленными глазами потягаться,

Спешить во всех делах, опять остановляться,

Всё делать начинав, не сделать ничего,

Желать; желав, не знать желанья своего.

Что мило, то узреть всечасно торопиться;

Не видя, воздыхать; увидевши, крушиться.

Внимав, что говорят, речей не понимать;

Нескладно говорить, некстати отвечать,

И много говоря, ни слова не сказать;

Ийти, чтоб говорить, прийти — и всё молчать.

Волненье чувствовать жестокое в крови:

Се! зрак любовника, несчастного в любви.

<1763>

199—201. Оды анакреонтические

1{*}

Ты прекрасняй всех мне зришься,

Всех на свете мне миляе.

Что в тебе, мой свет, ни вижу,

Всё мне кажется прелестно.

Нет очей твоих прекрасняй,

Всех лице твое нежняе,

Лучше всех твои наряды;

Но на что тебе рядиться:

Красоты наряд не множит,

Ты наряды украшаешь.

Те цветы, что ты, драгая,

Мне, сорвавши, подарила,

Зрились всех цветов прекрасняй,

И приятняй дух давали,

Что тобой они рвалися.

Ты к чему лишь прикоснешься,

То прекрасняй станови́тся.

На музы́ке коль играешь,

Струны тон дают приятняй:

Что твой палец в них ударит;

Если запоешь ты песню,

Песни голос лучше станет,

И стихи, мной сочиненны,

Сто раз лучше становятся,

Если ты читать их станешь.

2

Узря твой взгляд суровый,

Весь дух мой возмутился,

Расстроилися чувствы,

Природа пременилась,

Сады, гульби́щи, рощи,

Поля противны стали;

Для глаз моих завяли

Среди весны лилеи,

И розы перестали

Приятный дух давати.

Взгляни ко мне приятно,

Так всё переменится,

Мне всё приятно будет,

Я стану веселиться.

3

Других стихи приятно

Писати научают

Красавицы парнасски;

Меня стихи приятно

Писати научает

Красавица московска.

Мне токи Иппокрены

Искусства не вливают;

Мне токи рек московских

Писать дают охоту.

Приятны взгляды сердцу

К стихам дают способность;

А сердце научает

Уста мои воспети.

Твоим приятным взглядом

Растет мое искусство:

Приди ж ко мне, драгая,

Учить меня писати,

Но нет, как я увижу

Стихов моих источник,

Я брошу тут бумагу,

И, выбежав навстречу,

Я руку поцелую:

Мне руки целовати

Сто раз стихов приятняй.

<1763>

202—203. Сонет и эпиграмма на заданные рифмы

1 СОНЕТ{*}

Что в сердце я твоем нередко пременяюсь,

Хотя скрываешь ты, не можно не видать

Я всякий час тобой, любезная, пленяюсь,

И должен всякий час, премены ждав, страдать.

Я в мыслях иногда твоих с душей равняюсь,

Ты сердце мне свое и руку хочешь дать;

Но вдруг тогда же я тобою обвиняюсь,

Что мыслей не могу твоих я отгадать.

Знать, мне назначено несчастну быть судьбою

И, зря пременной нрав, всегда гореть тобою.

Не знав судьбы своей, несчастлив человек:

Я, может быть, еще вздыхаю не напрасно,

Иль презрено мое тобою сердце страстно,—

Того мне знать нельзя, прекрасная, вовек.

2 ЭПИГРАММА

Ты часто говоришь, что я тебя гублю,

И слыша вздохи я твои, тобой скучаю,

Что я на страсть твою бесстрастно отвечаю,

И всякий терпит то ж, кого я не люблю.

<1763>

204—205. Анакреонтические оды

1{*}

О, властитель нежна сердца,

Ты целуй меня стократно,

И еще целуй ты столько,

Столько и еще немного.

Поднеси вина мне рюмку,

Поднеси, опять целуйся,

В жизни пить и целоваться —

Настоящая утеха.

Что мы будем впредь — не знаю;

Как я пью, когда целую —

То бываю очень весел.

2

Когда меня ты видеть

В веселом хочешь духе,

Так дай вина мне рюмку,

Мне дай прекрасну девку —

Тогда я на свирелях,

Тогда на сладкой лире

Приятно заиграю.

Коль нет вина и девки,

Так чем и веселиться!

Кто хочет, мне рассмейся:

Я с девкой и с стаканом

Пляшу и не краснею.

<1763>

206. ЭПИГРАММА{*}

Коль справедливо то сказанье,

Что терпим за дела мы предков наказанье, —

За прародительски, конечно, ты грехи

Писать охотник стал стихи.

<1763>

207. ПРИТЧА ЛЮБОВЬ СЛЕПАЯ{*}

Как сделалась слепою

Любовь, я сам не знал,

Но притчей вот какою

Фонтен мне то сказал

Со Глупостью играла

Любовь, резвясь, мечем

И в Глупость меч метала,

Она — в Любовь потом.

А Глупость, ведь неложно,

Глупа так, как коза:

Швырнув неосторожно,

Ей вышибла глаза.

Пришла Любовь просити

На Глупость ко богам;

Чем то ей заплатити,

Не знал Юпитер сам;

Но боги рассудили

Обиду наградить:

Повинну осудили

Вовек Любовь водить.

<1763>

208. ЦИДУЛКА КО КЛЕВЕТНИКАМ{*}

О вы, которые обыкли клеветать

И выдумки на всех неправые сплетать,

Скажите, что́ вас, что́ на злобу побуждает,

И чем безвинный свет, скажите, досаждает?

Что чаете во мзду за то вы получить?

Иль то, что вас весь свет уже начнет бранить?

Но что я говорю! Вы срам, позор, презренье,

И чтите за ничто к себе вы омерзенье.

Возможно ли сносить, возможно ль в свете жить,

Когда оплеванным всегда от честных быть

И зреть, когда от вас все будут удаляться,

Чтобы нечаянно от вас не замараться!

Конечно, в языке восца у вас сидит,

И чтоб его чесать, вам должно всех бранить.

Но нет, не то виной, — теперь я понимаю

И злобы вашей днесь причину познаваю.

Я понял, для чего вы чтитеся ругать

И всех честных людей стремитесь облыгать.

Всему единая лишь зависть есть виною:

Чтоб ложной клеветой сравнять вам всех с собою.

Но можно ль чистое без грязи замарать

Иль неповинного кого оклеветать?

Отнюдь не мыслите, что вам и все подобны,

И не старайтесь лгать: лжи в свете неудобны.

Когда что клеветник, яряся злобой, лжет —

И злоба та и ложь ему ж живет во вред.

Честной порочному всегда одним отмщает,

Что брань его и с ним в презреньи забывает.

Честных вредна нам брань, полезна похвала;

А злых — во вред хвала и в пользу есть хула.

Издревле было то, и будет то вовеки,

Что злые на честны́х клевещут человеки.

<1763>

209. СОВЕТ{*}

Лишася всех утех, надежды не иметь, —

Спроси премудрых кто, что делать остается.

Ответ их будет так: то надобно терпеть.

Когда судьбою часть несчастная дается,

Терпеньем все беды возможно одолеть.

Но надобно узнать, легко ль беды терпеть, —

Но мудрый только тот так гордо рассуждает,

Кого судьба терпеть еще не заставляет,

И ведомо, терпеть нельзя коль пременить,

Однако тяжело себя тем бременить.

Хоть от терпения никто не умирает,

Но и терпеть вовек никто не привыкает.

<1763>

210. РОНДО{*}

Чтоб книги нам читать,

И их, читая, понимать,

И красоту их познавать,

И чтобы самому писать,

Чтоб звезды на небе считать

И меру им определять,

Или природу испытать,—

Лишь потрудись, то может всяк,

Никак

Но букли хорошо чесать,

И чтоб наряды вымышлять,

Чтоб моды точно наблюдать,

Согласие в цветах познать,

И чтоб нарядам вкус давать,

Или по моде поступать,

Чтоб в людях скуку прогонять,

Забавны речи вымышлять,

Шутить, резвиться и скакать,

И беспрестанно чтоб кричать,

Но, говоря, и не сказать, —

Того не может сделать всяк

Никак.

<1763>

211. ОДА АНАКРЕОНТИЧЕСКАЯ{*}

Я пел, гуляя в роще:

«Сильви́я дорогая!»

И эхо повторяло:

«Сильви́я дорогая!»

Забывшись, я подумал:

«Уж не другой ли это

Любовник воспевает?

Ах, может быть, счастливяй

Меня другой в Сильвии!»

Исполнилося сердце

Тут ревностью к Сильвии,

Но в самое то время

Увидел я Сильвию.

Как ко прекрасной розе

Летят отвсюда пчелы,

Любовники к Сильвии

Подобно так стремятся:

Нет счастья в свете больше

Любить любви достойну.

Пусть кто, как хочет, судит,

Как хочет, полагает,

Пусть счастие, в чем хочет,

Свое он почитает,

А я скажу: нет счастья

На свете без любови;

Где истинна утеха,

Тут истинно и счастье;

А в здешнем свете боле

Всего любовь утешна,

Так первое и счастье

Любовь во здешнем свете;

Но чем любезна лучше,

То тем любовь утешняй;

А чем любовь утешняй,

То счастие тем боле.

<1763>

212. ЭЛЕГИЯ{*}

Не знаю, отчего весь дух мой унывает

И грудь мою тоска несносна разрывает.

Не знаю, что меня смущает и мятет

И сердцу ни на час покоя не дает.

Куда я ни пойду, нигде утех не вижу,

На что ни погляжу, то всё я ненавижу.

Не знаю, отчего скорбит душа моя,

Лишь знаю только то, что повсечасно я

Тоскую, рвусь, стеню, грущу, страдаю, ною,

Вздыхаю, мучуся, печаль владеет мною,

Скучаю, слезы лью, стараюсь и терплю,

Желаю, тщусь, ищу... Неужто я люблю?

Ах, нет! .. Льзя ль быть тому? Любить весьма опасно.

Любовь... О чувствие приятно и напастно!

Беги ты от меня и духа не смущай,

И сердца моего утехой не прельщай,

Чтоб сладости твои мученья не намчали:

За радостьми в любви всегда идут печали...

Но отчего ж сие? Из мысли вон нейдет

Прелестное лице и спать мне не дает,

Сон сладкий от очей всеночно отгоняет

И мысли все мои мятет и утомляет,

Настанет день — встаю, стремлюсь, спешу, ищу

Узреть прелестный взор, и, не нашед, грущу,

И где не зрю его, я там везде скучаю,

И всё мне тягостно, что взором ни встречаю,

Противны зрятся все места душе моей,

И пусто кажется в собрании людей;

Но если зрю его, тут все игры́ и смехи,

С ним радости мои, с ним сладкие утехи,

С ним рассуждение, с ним мысли, разговор,

Издевки нежные и с ним приятный спор.

Люблю... Конечно так... Но, ах, любить не смею!

Однако не любить, что мило, не умею!

Люблю... Мила... Нельзя, что мило, не любить.

Умела ты мою свободу погубить!

Я сердцем не могу владети и собою,

Оно и я всегда стремимся за тобою.

Уже не властен я стал ныне, полюбя,

И жити не могу на свете без тебя.

Ты будешь мне мила, доколе не увяну,

Доколе буду жить, любити не престану.

<1763>

213. СТИХИ К ДЕВИЦЕ НЕЛИДОВОЙ {*}

НА ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ВО ФРАНЦУЗСКОЙ ОПЕРЕ, НАЗЫВАЕМОЙ «Servante et Maitresse» [1], РОЛИ СЕРБИНИНОЙ

Как ты, Нелидова, Сербину представляла,

Ты маску Талии самой в лице являла,

И, соглашая глас с движением лица,

Приятность с действием и с чувствиями взоры,

Пандолфу делая то ласки, то укоры,

Пленила пением и мысли и сердца.

Игра твоя жива, естественна, пристойна;

Ты к зрителям в сердца и к славе путь нашла —

Нелестной славы ты, Нелидова, достойна;

Иль паче всякую хвалу ты превзошла!

Не меньше мы твоей игрою восхищенны,

Как чувствии прельщенны

В нас

Приятностью лица и остротою глаз.

Естественной игрой ты всех ввела в забвенье:

Всяк действие твое за истину считал;

Всяк зависть ощущал к Пандолфу в то мгновенье,

И всякий в месте быть Пандолфовом желал.

<1773>

214. СТИХИ ДЕВИЦЕ БОРЩОВОЙ {*}

НА ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ВО ФРАНЦУЗСКОЙ ОПЕРЕ, НАЗЫВАЕМОЙ «Servante et Maitresse», РОЛИ ПАНДОЛФОВОЙ

Борщова, в опере с Нелидовой играя

И ей подобным же талантом обладая,

Подобну похвалу себе приобрела,

И в зрителях сердца ты пением зажгла;

Хоть ролю ты себе противну представляла,

Но тем и более искусство ты являла,

Что нежность лет и пол умела претворить

И несогласность ту искусству покорить.

Всем зрителям своим ты делая забаву,

Приобрела себе хвалу, и честь, и славу.

<1773>

Д. И. ФОНВИЗИН