Биографическая справка
Юрий Александрович Нелединский Мелецкий (1752—1828) принадлежал к старинному дворянскому роду, представители которого получили в 1699 году право именоваться Нелединскими-Мелецкими, как потомки Станислава Мелецкого, в 1425 году переехавшего из Польши в Россию. Мать поэта, Татьяна Александровна Куракина, племянница Никиты и Петра Паниных, скончалась совсем молодой, оставив сына еще не достигшим трехлетнего возраста. Отец совершенно не занимался воспитанием сына. Прапорщик лейб-гвардии Семеновского полка, он жил то за границей, то в Петербурге, получал военные и придворные чины (в 1762 году он уже полковник, а в 1768 году — камергер), дослужился в 1795 году до чина действительного тайного советника.
Воспитывался Юрий Александрович у своей бабушки со стороны отца, Анны Ивановны, вдовы сенатора Юрия Степановича Нелединского-Мелецкого, в ее доме в Москве, близ Сухаревой башни. Для занятий к подростку в 1761 году был взят француз-учитель. В 1764 году умерла Анна Ивановна, и Юрий Александрович перешел на попечение петербургской бабушки, Александры Ивановны Куракиной. В доме Куракиной он жил в окружении семерых ее внуков и других родственников из знатных дворянских семей. Здесь же бывал и будущий император, тогда великий князь Павел Петрович, с которым у Нелединского сохранились дружеские отношения.
В 1769 году Нелединский со своими двоюродными братьями Куракиными поехал учиться в университет г. Страсбурга (Франция), но через год, по жалобам приставленного к нему гувернера, был возвращен в Петербург.
В 1770 году Нелединский, который еще с шести лет числился на службе в армии, отправился на театр военных действий во Вторую армию, которой командовал Петр Иванович Панин, родной дядя его матери. Нелединский был назначен ординарцем к Панину, отправлен с донесением в Петербург и получил чин поручика. Затем, после отставки Панина, он переведен был в егерский корпус, участвовал в завоевании Крыма и произведен в капитаны, в кампании 1774 года служил в передовом корпусе генерала М. Ф. Каменского, был в сражении под Шумлой, вынудившем турок просить мира. В свите фельдмаршала Н. В. Репнина, своего родного дяди, Нелединский вернулся в Петербург, где получил чин премьер-майора.
Вместе с Репниным, назначенным послом в Турцию, Нелединский в качестве кавалера посольства находился в 1775—1776 годах в Константинополе. В 1776-—1785 годах он продолжает военную службу, сначала в Псковском пехотном полку, затем в Киевском. На эти годы приходится его переписка с петербургскими дамами и сочинение большинства его любовных стихов и песен, вдохновленных глубоким чувством к женщине, имя которой Нелединский тщательно скрывал даже от своих друзей. В это же время он занят был переводом трагедии Вольтера «Заира».
В 1785 году Нелединский по его «прошению» получил отставку в чине полковника. Он поселился в Москве и в 1786 году женился на княжне Екатерине Николаевне Хованской, только что выпущенной из Смольного института благородных девиц.
В Москве Нелединский сближается с писателями Херасковым, Карамзиным, Дмитриевым. В «Московском журнале» впервые печатаются его песни, до того расходившиеся только в списках. Имя поэта, известное ранее только узкому кругу светских знакомых, становится популярным в литературных кругах, хотя стихи свои он печатает без подписи.
После смерти Екатерины II Павел, в числе других знакомцев своей молодости, призвал на службу Нелединского и сделал его своим статс-секретарем для принятия прошений, то есть докладчиком. Нелединский пробыл в этой должности два года, до своего неожиданного увольнения в 1798 году по интриге Кутайсова. В 1800 году Нелединский, в числе других прощенных, возвратился на службу и был назначен сенатором в Москве.
После смерти Павла Нелединский — один из приближенных вдовствующей императрицы Марии Федоровны, и каждое лето навещает ее в Павловске. В 1804—1813 годах он живет в Москве, а с 1813-го по 1826 год — в Петербурге. В 1826 году Нелединский вышел в отставку, поселился в Калуге и там умер.
Литератором в собственном смысле слова Нелединский никогда не был, в молодости он был салонным дилетантом-стихотворцем, в зрелом возрасте он писал уже только стихи на случай — для «домашнего употребления». Но у этого дилетанта оказался несомненный поэтический дар, верно оцененный Карамзиным и Дмитриевым. Никогда не помышлявший об издании своих стихов отдельным сборником, Нелединский только после публикации в «Московском журнале» (1792) и «Карманном песеннике» (1796) Дмитриева занял скромное, но прочное место среди русских поэтов 1790—1820-х годов. Критика не часто его вспоминала. Но читатели и поэты не забывали.
В 1825 году, еще при жизни Нелединского, в «Северных цветах» Дельвиг напечатал свой «Романс», в котором высказал отношение поэтов пушкинского круга к «певцу Темиры» словами человека «Екатеринина века», обращенными к молодым:
И в нас душа кипела в ваши леты,
Как вы, за честь мы проливали кровь,
Вино, войну нам славили поэты,
Нам сладко пел Мелецкий про любовь!
111. ГР. А. С. С...Й {*}
Где не знают скуки бремя,
Где веселье на лица́х,
Нужно ль замечать там время?
Нужно ль думать о часах?
Старый год пускай проходит;
Из твоих ведь не уводит
Никого он за собой!
Спутники твои — утехи,
Радости, игры́ и смехи —
Ввек останутся с тобой.
1780
112. ТЕМИРЕ{*}
Желал бы целый мир во власти я иметь
На то, чтобы тебя владычицей в нем зреть.
Все для главы твоей слиять в одну короны
И, кроткие прияв из милых уст законы,
Орудьем быть твоих ко подданным щедрот
И видеть, что тобой счастлив весь смертных род.
Жила бы тем душа, горящая тобою,
Что счастие земле дано твоей рукою,
Что в области твоей печальных нет сердец,
Что всем возлюбленны твой скипетр и венец.
Я рай бы видел свой в том, что моя Темира,
Моя владычица — любовь всего и мира!
Пускай, пленясь души и тела красотой,
Всяк из рабов твоих совместник был бы мой,
Любовь к тебе вражды не сеяла б меж нами;
Любили б все тебя согласными сердцами.
Твой жребий есть к себе всех души привлекать;
Одной улыбкою ты счастье можешь дать;
Один, один твой взгляд, твое едино слово
На всякий раз — для всех благодеянье ново.
В присутствии твоем печалям места нет:
Где ты, там самый мрак преобратится в свет.
Темира, страждущей души успокоенье,
Прими всех чувств моих усердно приношенье.
Нет, смертного в тебе не вижу ничего,
Я в образе твоем зрю бога моего:
Чего бы в нем хотел, в тебе то обретаю
И с ним в душе моей тебя не различаю.
1782
113. ОДА НА ДРУЖБУ{*}
Ты ропщешь, смертный, на судьбину!
Стесненный тягостию бед,
Ты жизни своея кончину
За первый ставишь свой предмет!
Но что? Надежды всей лишенный,
Ужель себе ты во вселенной
Не зришь утехи? — говори!
Иль дух твой дружества не знает?..
Его коль рок тебя лишает,
Ты выше рока будь! — умри!
Но часть твоя сколь ни сурова,
Когда еще остался друг,
Которого вся мысль готова
К явлению тебе услуг,
Коль скорбь твою он разделяет,
С тобою слезы проливает!..
Тебе ль о смерти помышлять!
И ты ль к отчаянью способен!
Давно ль глас дружбы не удобен
Печали в радость пременять?
Едина в бедствиях отрада,
С небес ниспосланный нам дар,
Сердец чувствительных награда,
Размножь божественный твой жар!
Пленяся святостью твоею,
Да всяк устами и душею
Закон признает кроткий твой,
Да в ду́ши искренность вселится
И лесть коварна истребится
Твоей священною рукой!
Монарх да знает на престоле
Бесценность всю твоих даров!
И, лести не внимая боле,
Да сокрушит той вредный ков!
Да помнит дружбой просвещенный,
Что царь и целыя вселенной
Не боле б был как человек!
Что царства он тогда достоин,
Когда народ его спокоен
И им златой вкушает век.
Но что за зрелище прекрасно
Явилось мысленным очам?
Внимаю пение согласно:
Я духом пренесен во храм,
Издревле дружбе посвященный,
Отсель в пустыни удаленный.
Единый путь к нему ведет,
Означен редкими следами,
Окопан отовсюду рвами...
Да всяк изменник в них падет!
При входе в храм нелицемерность
Седящу зрю, открывши грудь,
Подпоры дружбы, честь и верность,
К престолу показуют путь.
Отважность, вид имея смелый,
И истина в одежде белой
С поставленных там алтарей
Венцы бессмертия сбирают
И пред богинею венчают
Усердно жертвующих ей.
Рукой искусства оживленны
Герои дружбы зрятся там.
Дела их, славе порученны,
Прейдут к позднейшим временам.
Одно их здесь изображенье
Приводит разум в восхищенье
И новый жар родит в сердцах.
Пиладов подвиг вспоминая,
Как он, жизнь другу посвящая,
Еще ли кто познает страх?
Лукавство правды под покровом
Дерзает иногда здесь быть,
Надеется в сем виде новом
Вражду средь дружбы поселить.
Быв завистью сопровожденно
И златом пагубным снабденно,
В сердца пролить свой тщится яд.
Но злости ков не успевает:
Богиня взглядом поражает
Чудовища и гонит в ад.
О дружба! жертвы ты приемлешь
От добродетельных сердец,
Единым их моленьям внемлешь,
Дая блаженства им венец.
Когда свое богатство числит,
Друзей обресть напрасно мыслит
Надутый пышностью злодей.
Он горы злата истощает.
Но что же им приобретает?
Сообщников, а не друзей.
На целый свет не променяю
Небесных дружества утех.
Даров и счастья не желаю,
Коль дружеству нет пользы в тех.
Лютейшая суровость рока,
Колико б ни была жестока,
Меня близ друга не страшит.
Друзьям отчаянье поносно.
Какое бедствие несносно,
Коль друг со мной его делит?
<1783>
114. ПИСЬМО К А. В. САЛ<ТЫКОВ>У{*}
Влюблен ты, С<алтыков>, я слышал, не на шутку.
В Климену ль знатную, в простую ли Машутку,
Мне всё равно: тому я только рад,
Что тот, который мне пять месяцев назад
Так много насмехался,
Теперь со мной ра́вен и в ту же сеть попался.
Я верю, что в любви различна участь нам;
Что более меня имеешь ты успеха;
Но хоть казался я тебе достойным смеха,
Пускай со стороны нас судят по делам.
Как вел себя прошедшего я лета,
Отчет мне в том подробный трудно дать;
Но вот что я могу сказать
На место точного ответа.
Пять месяцев назад,
Коли б за триста верст приятель мой женился,
На свадьбу, может быть, я б ехать не решился.
Решась, без овощей уж я б не воротился
И с тем в Москву не торопился,
Чтобы поспеть на маскарад.[1]
Пять месяцев назад...
Но ты, я слышу, речь мою перебиваешь;
Кричишь: «Пустое всё, Нелединский, болтаешь!
Коль хочешь сравнивать себя в делах со мною,
Начто ж обиняки! Ты речью мне простою
Скажи, как вел себя пять месяцев назад!»
Оно-то, С<алтыков>, оно-то мне и трудно.
От упоенного ждать толку безрассудно!
Пять месяцев назад, увы! я, бедный, пил,
Пил чашу горести, безумством поднесенну,
Надеждой никогда отнюдь не подслащенну...
Но старых взбалтывать не надобно дрожжей.
Попей-ко ты, мой друг, попей
Теперь из чаши сей;
Увидим мы тогда... Нет, нет, я заблуждаю!
От слова своего охотно отступаю,
Лишь только б ты мою простил мне простоту,
Что желчи я поднес тому, кто пьет сыту!
Красавицын причет, игры, забавы, смехи
Малейшу от тебя печали гонят тень:
Тебе приносит каждый день
И счастье новое, и новые утехи.
В присутстве красота, пленен которой дух,
Всем обольщаются и зрение и слух.
Ты обращенны зришь к себе прелестны взоры;
С владычицей души вступаешь в разговоры;
То внемлешь голосу, стыдящу соловья,
То в танцах легкостью ты восхищен ея.
Все, словом, прелести и все дары природы
Себе к отраде зришь ты собранные в ней,
И наслаждений разны роды
Вмещаешь ты в душе своей,
А я средь скучныя свободы
Картиной участи твоей
Мысль расточенную приятно упражняю
И от твоей приязни ожидаю,
Что не оставишь ты иль прозой иль стихом
Уведомить меня о том,
Что сведать в точности я о тебе желаю.
Про нову страсть твою и люди говорят,
И сам о ней сужу я много наугад:
Но ты мое решишь и прочих толкованьи,
Сказав мне о себе в подробном описаньи,
За подлинно ль ты всё то делать в состояньи,
Чего б не стал и я пять месяцев назад.
1783
115. ПИСЬМО К ДАРЬЕ ИВАНОВНЕ ГОЛОВИНОЙ ИЗ ВИТЕБСКА{*}
Уж, матка, ты мне уши прожужжала!
Твердишь всё: равного нет счастью моему!
Что ж? Подразнить меня ты этим загадала?
Ан лих не быть по-твоему́.
Ты думаешь, досадно мне ужасно,
Что весь опричь меня переженился свет;
Так нет, сударыня, так нет:
Подсмеивать меня изволите напрасно.
Я, право, хвастать не люблю,
Да полно, то откроется и са́мо;
Так лучше я скажу вам прямо,
Что от толпы невест уж скуку я терплю.
И с черными, и с серыми глазами
Гоняются за мной стадами.
Однако ж я всё тверд, на грех не поступлю
И многих для одной тирански не сгублю.
Да вам что сделалось? Лобанов, К...ева,
Наш прапорщик Блахин, еще забыл другого...
Все-женятся, и замуж все бредут!
Ну! в этот год попы мошонки понабьют.
Что говорит теперь А...а графиня?
Молчит! Да что ж, ведь город не пустыня;
В нем женихов всегда крутится рой.
Я ей давно твердил, что выйдет год такой,
Что женихи крепиться перестанут
И сами к хомутам головушки протянут.
Схватила, мать моя, себе ты молодца!
Да как подкра́лася! И он, знать, вор детина:
Он Дарью поймал — ведь экой молодчина!
Вели ему меня любить;
А там мое уж будет дело
Его к себе любовь и дружбу заслужить.
За то ручаюсь смело,
Что Дарьин муж всегда найдет во мне
Слугу, каков я был и есмь его жене.
Между 1783 и 1785
116. ЭПИТАЛАМА НА СВАДЬБУ Д. И. ГОЛОВИНОЙ{*}
Воспой, о муза, ты со мною
Уварова с Головиною —
Или Уварова с женою.
Не знаю, свадьба их была уж или нет;
Да всё равно, лишь был бы стих пропет.
Дарья выйдет за Семена;
Им во здравье пустим тост.
До сих пор была препона
Свадьбе их Успенский пост;
А теперь как миновался,
Чай, Семен уж обвенчался.
Братцы! Выпьем за него!
Он, бывало, славно тянет;
А теперь пить перестанет.
Жаль мне истинно его!
Женится Семен на Дарье!
Дай, гудок мой, лирный тон...
Коли б был женат на Марье,
Дарье б мужем не был он.
Дарьи радостны зря взоры,
Запляшите, рощи, горы,
Засвищите, соловьи;
Птички, нежно воспевайте
И, летая, разглашайте
Счастье новой вы семьи.
Дарья и Семен счастливы,
Станем песнями греметь.
Оба, оба не спесивы,
Станут песню нашу петь!
Хоть Семен и заикнется,
Песня Дарьей допоется:
Та подхватит за него.
Хоть фальшиво и затянет,
Но заслуживать то станет
Взглядом, что милей всего.
Будь всегда благополучна,
Мне любезная чета!
Будь с любовью неразлучна,
Верь: другое всё мечта!
Я теперь болтать уймуся
До того, когда дождуся
Нову зреть семью твою.
Для Уваровых малюток
Я из новых прибауток
Нову песенку спою.
Воспели, муза, мы с тобою
Уварова с Головиною.
Не знаю, свадьба их была уж или нет;
Беды нет, хоть вперед наш стих им был пропет.
Между 1783 и 1785
117. БАСНЯ ИЗ ЛАФОНТЕНА СОКРАТОВО СЛОВО{*}
Сократ себе построил дом.
Все в нем пороки находили:
Иные внутренний порядок не хвалили;
Другие внешний вид. О том и о другом
Различно хоть судили,
Однако ж все согласно говорили,
Что слишком в доме сем покои малы были.
«Сократу ли, — кричат, — такой приличен дом!
Кто поместится в нем!» Подобными речами
Наскучивши, Сократ сказал: «Дай бог,
Чтоб дом мой, сколь ни мал, но быть наполнен мог
Мне верными друзьями!»
Он дельно говорил, и правду познаем
Мы из его наветки.
Друзей названием мы множество найдем;
Но дружбы истинной примеры в свете редки.
<1787>
118. СТИХИ НА ЗАДАННЫЕ РИФМЫ{*}
Бывал я молодец, стал мокрая... тряпица.
Что прежде было мед, то стало мне ... горчица.
Бывало, поясом свой сделавши ... платок,
Пуститься в плясуны и в зубы взять ... свисток
Довольно, чтоб забыть мне всяко ... огорченье,
А ныне тщетно бы подобное ... раченье.
Ко счастью человек ползет, как будто ... рак:
Ему б идти вперед — он пятится ... дурак.
Играет смолода, как в быстрой речке ... щука,
А с летами придут заботы, грусть и ... скука.
<1787>
119. ПЕСНЯ{*}
Ах! тошно мне
На своей стороне;
Всё уныло,
Всё постыло:
Моей милыя нет!
Моей милыя нет;
Не глядел бы я на свет!
Что, бывало,
Утешало,
О том плачу теперь.
Во любимом леску
Я питаю тоску:
Все листочки
И кусточки
В нем о милой мне твердят.
Представляю себе,
Говорит будто мне;
Забываюсь,
Откликаюсь
Часто на́ голос свой.
Здесь милой нет!
Я пойду за ней вслед;
Где б ни крылась,
Ни таилась,
Сердце скажет мне путь.
Ах! грустно мне
На своей стороне:
Слезы льются,
Не уймутся, —
В них отрада моя.
<1791>
120. ОДА {*}
Чрез горы, дол, леса, стремнины
Священным озарен лучом,
Послушницу Екатерины,
Летящу славу зрю с венцом.
Стезей надоблачной несется,
В концы вселенной раздается
Златой трубы гремящий глас.
Ликуй, блаженная Россия!
Попранна сопротивных выя.
10 Вновь, россы, бог ущедрил вас!
Жестоким быв смятен ударом,
Враг лютый, но не укрощен;
Хотел отмстить во гневе яром
Паденье Исмаилских стен.
Дракон свирепый, многоглавный,
Облегши Истра брег пространный
И славясь крепостию сил,
Метал на россов взор кичливый;
Надежды полон горделивой,
20 Орлов пожрать, как агнцев, мнил.
Но к славе россам ли препона
Число иль дерзость их врагов?
Не убоятся глав дракона,
Ни страшных скрежета зубов.
Побед под звуком воздоенных,
Екатериной ополченных
Кто сдержит, кто смирит полет?
В руке их росской меч Паллады
Разит врагов, их рушит грады:
30 Наносит страх, лишь где блеснет.
Уже пути не заграждает
Ираклам северным Дунай,
Уже нога их попирает
Отважно супротивный край.
Познав недружня близость войска,
Зажглася в них душа геройска,
Вскипела кровь, о россы, в вас.
Сыны победы! потерпите,
Сей день лишь жар ваш удержите:
40 Настанет скоро мести час.
И се лучом златым Авроры
Земный одушевился шар
Вдали из тьмы возникли горы;
Восходит к небу тонкий пар:
Се общу жертву всей природы
Приносят и земля и воды
Творцу всех благ, отвергшу тень!
Вся тварь в безмолвном умиленьи
Возносит теплые моленьи
50 И славит наступивший день.
Полки российски средь долины
Стадам подобны гордых львов;
Сложась в подвижные твердыни,
Вместилищи огней, громов,
Отпор отвсюду дать способны,
Отвсюду поражать удобны,
Готовы всюду ход простерть.
Как тучи в бурный день ужасны,
Со всех сторон равно опасны,
60 Во всех частях носящи смерть.
Репнин, в трудах неутомимый,
Движеньем войск распоряжал.
Дух твердый, непоколебимый
В лице, в очах его блистал.
Со кротостью неустрашимость
И рассмотрительна решимость —
Добро́ты суть души его.
Он труд предпочитать покою
И всем пример являть собою
70 Чтит долгом сана своего.
Усердием воспламененный,
Ко войску взоры обратил
И, как бы свыше вдохновенный,
Он с важным видом возгласил:
«В сей день нам счастье воссияло,
Сей день был наших благ начало!
Он и победы нам залог!
В усердном подвиге и смелом,
Росс, буди сам себе примером!
80 Дерзайте! Нам сподвижник бог!»
Он рек; слова его неслися
Молвы шумящей на крылах.
Подобно грому раздалися
Во храбрых воинства сердцах.
Детей Эоловых как силы,
Вместясь в распущенны ветрилы,
Несут корабль поверх валов,—
Так, речию вождя почтенна,
В душах отважность возбужденна
90 Стремит россиян на врагов.
Текут, летят на брань кроваву;
Колеблют кликами эфир.
Забыв опасность, зрят лишь славу,
На смерть стремятся как на пир.
И се уж молнии сверкают,
Громов со треском съединяют
Гортани медны страшный рев.
Смесившись с дымом, пыль крутится;
Там всадник, тамо конь валится;
100 Разверзла смерть свой алчный зев.
Не ад ли пламень изрыгает,
От тяжких свобождаясь уз?
Не вышня ль сила разрушает
Между стихиями союз?
В густом дыму луч солнца тонет;
Земля горит, трясется, стонет;
Во смрадных воздух сжат парах.
Средь света тьма, средь вод пожары;
Стон, вопль, громовые удары
110 Гласят погибель, множат страх.
Погибель, ужас — достоянье
Вступить дерзнувших с россом в бой.
Юсуф! где дерзко упованье?
Где гордый помысл прежний твой?
Герой, героев вождь достойный,
Хранящ средь боя дух спокойный,
Твою надменность укротил.
Твои движенья наблюдая,
Удар ударом предваряя,
120 Злохитрый ков в ничто вменил.
Екатерине споборает
Десница вышнего везде.
Победа россиян венчает,
Врагам спасенья нет нигде:
Стыда, отчаяния полны,
О камень как разбиты волны
Несутся вспять; их гонит страх;
Как овцы, пастырей лишенны,
Бегут, теснятся, изумленны,
130 На суше гибнут и в водах.
Россиян храбрый предводитель,
Почтенный всеми князь Репнин!
Быв славна подвига свершитель,
Отечества как верный сын
Соблюл ты должности уставы.
Но для тебя сей мало славы!
Сквозь радостный победы клик
Ты стоном страждущих пронзился:
Герой чувствительный! явился
140 Ты добродетелью велик.
Несчастны жертвы лютой брани
Утешены самим тобой.
Ты, в помощь их простерши длани,
Живил сердца щедрот росой.
В жилище стона внес ты радость.
Твоих речей вкушая сладость,
Лишенный всех почти уж сил
Тебе вздох томный посвящает.
Он тем конец свой ублажает,
150 Что ты слезой его почтил.
Друг человечества! Войною
Быть громок может и злодей.
Но славою блестят прямою
Подобны души лишь твоей.
Отечество умев прославить,
Достоин ты и мир[1] доставить,
Столь тверд соотчичам твоим,
Сколь человечеству полезен.
Да будешь и врагам любезен,
160 Сколь был дотоле страшен им.
Я пред тобою изливаю
Все чувствия души моей.
Не похвалу тебе сплетаю,
Глашу лишь правду в песне сей.
Прими мое ты приношенье!
Не ложных муз оно внушенье:
В нем зришь ты сердца чистый жар.
Хоть пел тебя я недостойно,
Хоть пение мое нестройно,
170 Усердие вмени мне в дар.
1791
121{*}
Наконец твои обманы,
Нрав притворный, Ниса, твой
Излечили сердца раны,
Возвратили мне покой.
Я свободен стал неложно,
Усмирилась пылка кровь,
И уж чувствую, что можно
Не носить твоих оков.
Сердцу томному к отраде
Не терзаюсь грустью я,
И в притворной уж досаде
Не таится страсть моя.
Имя ли твое вспомянет
Кто в присутствии моем,
Иль хвалить тебя кто станет,
Не тревожусь я ничем.
Я спокойно засыпаю,
Не видавшися с тобой,
И не первый вображаю,
Пробуждаясь, образ твой.
От тебя не жду смущенья,
Быть с тобой я не ищу;
Зрю тебя без восхищенья
И, расставшись, не грущу.
Не волнуюся душою,
Вспомня красоту твою;
О слезах, пролитых мною,
Помышляя, слез не лью.
Ты сама о том посудишь,
Вправду ль страсть я победил:
Даже с тем, кого ты любишь,
О тебе я говорил.
Как со мной ни обходися:
Будь хоть ласкова ко мне,
Хоть по-прежнему гордися,
Ставлю всё я наравне.
Уж не могут разговоры,
Голос твой меня трону́ть,
И твои уж ныне взоры
Потеряли к сердцу путь.
Ты красот не потеряла,
И теперь ты хороша;
Но не та уж Ниса стала,
Кем жила моя душа.
Цепь свою я разрывая,
Только смог не умереть;
Но где твердость есть прямая,
Там чего нельзя стерпеть!
Птичка бедная страдает,
Вольности лишась своей,
И все силы истощает,
Выбиваясь из сетей.
Хоть и перья в них оставит,
Улетит хоть чуть жива.
Но ума себе прибавит —
Впредь не будет такова.
Видя, что воспоминаю
Прежний плен я, Ниса, твой,
Ты помыслишь, что пылаю
И поднесь еще тобой.
Нет! пловец, беды избегший,
Как у пристани стоит,
Об опасности протекшей
С услажденьем говорит.
Воин так же после боя,
Где победа лавр дала,
Любит посреди покоя
Вспоминать свои дела.
И невольник, в чувства новы
Скорбь душевну пременя,
Кажет с радостью оковы,
Что влачил дотоль стеня.
Истину тебе вещаю —
Верь ты мне или не верь —
Я и ведать не желаю,
Обо мне что мнишь теперь.
Прелестьми гордясь, не льстися
Заменить легко меня:
Нелегко найдешь ты, Ниса,
Кто б так верен был, как я.
Я потерю не такую
Сделал важную в тебе,
Ведь обманщицу другую
Скоро льзя найти везде.
<1792>
122{*}
Ты велишь мне равнодушным
Быть, прекрасная, к тебе;
Если хочешь зреть послушным,
Дай другое сердце мне.
Дай мне сердце, чтоб умело,
Знав тебя, свободным быть;
Дай такое, чтоб хотело
Не одной тобою жить.
То, в котором обитает
Образ бесподобный твой,
Сердце, что тобой страдает,
То и движется тобой.
В нем уж чувства нет другого,
И другой в нем жизни нет;
Ты во тьме мученья злого —
Жизнь, отрада мне и свет!
Верность я ль к тебе нарушу?
Первый вздох мой ты взяла!
И что я имею душу,
Ты мне чувствовать дала.
Ты мне душу, ты вложила,
Твой же дар несу тебе;
Но ты жертвы запретила,
Не дозволю их себе.
Лишь не мучь меня, желая,
Чтоб твоим престал я быть;
Чем, в безмолвии страдая,
Чем могу тебя гневить?
Разве чтишь за преступленье
Взор небесный твой узреть,
Им повергнуться в смущенье
И без помощи... терпеть?
<1792>
123{*}
У кого душевны силы
Истощилися тоской,
Кто лишь в мрачности могилы
Чает обрести покой,
На лице того проглянет
Луч надежды в первый раз
В ту минуту, как настанет
Для него последний час.
Жизнь во мне тобой хранится,
Казнь и благо дней моих!
Дух хоть с телом разлучится,
Буду жив без связи их.
Душу что во мне питало,
Смерть не в силах то сразить;
Сердцу, что тебя вмещало,
Льзя ли не бессмертну быть?
Нет, нельзя тому быть мертву,
Что дышало божеством.
От меня ты примешь жертву
И в сем мире, и в другом.
Тень моя всегда с тобою
Неотступно будет жить,
Окружать тебя собою,
Вздох твой, взоры, мысль ловить;
Насладится, вникнув тайно
В прелести души твоей...
Если ж будешь хоть случайно
Близ гробницы ты моей,
Самый прах мой содрогнется,
Твой приход в нем жизнь родит,
И тот камень потрясется,
Под которым буду скрыт.
<1792>
124{*}
Милая вчера сидела
Под кустом у ручейка;
Песенку она запела,
Я внимал издалека.
С милою перекликался
Ближней рощи соловей.
Голос милой раздавался,
Отдался в душе моей.
Мне зефиры приносили
Иногда ее слова;
Иногда слова глушили
Вкруг шумящи дерева.
Смолкни всё! Престань мешаться
Ты, завистный соловей!
Пусть один в душе раздастся
Голос милой лишь моей.
<1795>
125{*}
Дни счастливы миновались,
Дни приятныя мечты,
В кои чувства наслаждались,
Как меня любила ты.
Дней прошедших вспоминанье
Стало мукой выше сил;
Тем несноснее страданье,
Чем счастливее кто был.
Ты клялася быть мне верной,
Я с восторгом то внимал
И в любви нелицемерной
Без боязни утопал.
Зрю теперь, но бесполезно,
Что вовлек себя в напасть.
Пролетай, о время слезно!
Унеси мою ты страсть.
Как ты сладость находила
В том, чтоб я тебя любил;
«Дорогой мой! — мне твердила, —
Ты по смерть мне будешь мил.
Прежде мир наш пременится,
Чем любовница твоя;
Прежде солнца свет затмится,
Чем тебя забуду я».
Всё в природе сохранилось,
Нет премены никакой,
Еще солнце не затмилось,
А уж я... забвен тобой!
<1796>
126{*}
Полно льститься мне слезами
Непреклонный рок трону́ть;
Строгими навек судьбами
Загражден мне к счастью путь.
Без надежды, без отрады
Томну жизнь влача в бедах,
От небес не жду пощады...
Гнев их в милых зрю глазах.
Смерть, прибежище несчастных!
Час последний, милый час!
Ты от бремя зол ужасных
Не спешишь избавить нас.
Ты средь счастья жизнь отъемлешь,
Средь надежд, средь благ разишь,
Стон несчастливых не внемлешь.
Смерть! от них и ты бежишь.
Издыхая, услаждуся,
Вспомня взор, Темира, твой!
С светом, с жизнью разлучуся,
Лишь не с милой мне мечтой.
Пламень, что в себе вмещаю,
Он душа, он жизнь моя:
Им я вечность постигаю,
Им бессмертен буду я.
В беспечальное селенье
С жаром страсти преселясь,
Обнаружу упоенье,
Коим жил, тобой пленясь.
В царстве те́ней ту прославлю,
Жизни кто была милей,
И подземный мир заставлю
Бога чтить души моей.
<1796>
127{*}
Если б ты была на свете
Не милее мне всего,
Я б нашел в твоем совете
Пользу сердца моего.
Стал бы думать о свободе,
Кою потерял, любя.
Но скажи мне, что в природе
Может заменить тебя?
Света ль ложным мне блистаньем,
Златом ли себя прельщать?
Иль, наполня ум мечтаньем,
Славы, почестей искать?
Но с дарами счастья сими
Сердце праздно и мертво.
Под законами твоими
Я хоть чувствую его.
Мне ль пленяться не тобою?
Мне ль иным заняться чем?
Сердцем, разумом, душою —
Ты владеешь мною всем.
Знаешь то сама неложно:
Сколько сердце ни круши,
Жить, равно мне жить не можно
Без тебя, как без души.
<1796>
128{*}
Выйду я на реченьку,
Погляжу на быструю —
Унеси мое ты горе,
Быстра реченька, с собой.
Нет! унесть с собой не можешь
Лютой горести моей,
Разве грусть мою умножишь,
Разве пищу дашь ты ей.
За струей струя катится
По склоненью твоему,
Мысль за мыслью так стремится
Всё к предмету одному.
Ноет сердце, завывает,
Страсть мучительну тая.
Кем страдаю, тот не знает,
Терпит что душа моя.
Чем же злую грусть рассею,
Сердце успокою чем?
Не хочу и не умею
В сердце быть властна моем.
Милый мой им обладает;
Взгляд его — мой весь закон.
Томный дух пусть век страдает,
Лишь бы мил всегда был он.
Лучше век в тоске пребуду,
Чем его мне позабыть.
Ах! коль милого забуду,
Кем же стану, кем же жить?
Каждое души движенье —
Жертва другу моему.
Сердца каждое биенье
Посвящаю я ему.
Ты, кого не называю,
А в душе всегда ношу!
Ты, кем вижу, кем пылаю,
Кем я мышлю и дышу!
Не почувствуй ты досады,
Как дойдет мой стон к тебе,
Я за страсть не жду награды,
Злой покорствуя судьбе.
Если ж то найдешь возможным,
Силу чувств моих измерь!
И приветствием, хоть ложным,
Ад души моей умерь!
<1796>
129{*}
«Гроза нас, Лиза, гонит,
Сокроемся в кустах».
От грома воздух стонет;
Объемлет Лизу страх.
Сколь муки те ужасны,
Что терпит нежный дух!
Как оба вдруг опасны:
И буря и пастух!
На чем же ей решиться?
Еще ударил гром!
От бури чтоб укрыться,
Идти ль за пастухом?
То в робости уходит,
То прибегает вновь,
То страх к кустам приводит,
То к ним влечет любовь.
У входа Лиза стоя,
Войти не смеет в лес.
Стремленье вихрь удвоя,
Ее туда занес.
Гром, удалясь, слабеет,
Он не всегда разит.
Стрел, что любовь имеет,
Никто не избежит.
Любовь из туч взирает
На пленников своих;
В дни бурны обращает
Минуты в пользу их.
Лизета стыд являла.
Из рощи выйдя той.
Уж буря перестала,
Но в ней исчез покой.
<1796>
130{*}
Свидетели тоски моей,
Леса, безмолвью посвященны!
Утехами прошедших дней
В глазах моих вы украше́нны.
Поныне счастливой мечтой
Всегда средь вас я наслаждаюсь
И чувством радостным питаюсь,
Анюту мысля зреть с собой.
Нет места в темных сих лесах,
Где б не мечтался зрак мне милой.
Всечасно он в моих глазах,
Всегда живет в душе унылой.
От места к месту я спешу,
Где быть любезной вображаю,
Ее отвсюда ожидаю,
У всей природы той прошу.
Что вправду милой нет со мной,
Поверить сам себе не смею.
Вот тут она... вот за горой...
По этой тропке встречусь с нею.
Ищу вкруг каждого куста,
Где с милой мы бывали прежде;
Внимаю в смутной я надежде
И шуму каждого листа.
Журчащие вокруг ручьи!
Всего мне боле в вас отрады;
Анюта прелести свои
Вверяла вам, ища прохлады.
В полдневны летние часы,
Как птички при кустах таятся.
Струи, бывало, к ней теснятся,
Спеша ласкать ее красы.
Лишенному утех прямых,
Отрада мне в их вображеньи,
Для чувствий пламенных моих
Во всех я вижу наслажденьи.
Как после солнца теплоту
Хранит земля средь жарка лета,
Огнем так милых глаз нагрета,
Душа хранит об них мечту.
О время! быстротой своей
Яви услугу мне полезну:
Скорее достигай тех дней,
В которы мне узреть любезну.
На медленность твою впервой
Ты жалобы мои внимаешь...
Но, время! ты того не знаешь,
Что нет души моей со мной.
<1796>
131{*}
Зимы дни мрачны исчезают
Весны от светлого лица,
Но прелести весны вкушают
Одни счастливые сердца.
Мое, страданьем удрученно,
Везде всё зрит в глубокой тьме.
Как всё в природе украшенно,
Тогда нет сил к утехам мне.
К ним нет без той, кем дух страдает,
Нет права сердцу моему.
Для всех цвести всё начинает,
А для меня конец всему.
Воспоминания, мне люты,
Я в сердце завсегда ношу
И у протекший минуты
Утех потерянных прошу.
Лети скорей, несносно время!
Умчи с собою жизнь мою!
Медлительность твоя мне бремя,
Отрад в тебе уж я не зрю.
Уж мысли нет, что представлялась
С утра, все чувства веселя,
И к вечеру возобновлялась,
На завтре счастье мне суля.
Вновь зеленеющи вершины
Дерев я вижу в сей стране,
И птиц в округ сея долины
Печальны песни внятны мне.
Ах! в это время насладился
Темиры зреньем я впервой!
Улыбкой милою пленился
И слышал голос дорогой.
Тот голос, кой в кустах зеленых,
Где я у ног ее внимал,
Завидующих и прельщенных
Отвсюду птиц к ней привлекал.
Ах! что ту сладость заменяет,
Что прелести любви дают!
Нет! слава также обольщает,
Но нет у ней таких минут.
К чему, взяв мысли величавы,
Хотеть снискать мне титлов честь?
Начто, начто желать мне славы,
Коль в жертву некому принесть?
Смятение во мне душевно
Нередко возвещает мне,
Что близко место, где вседневно
Я милу зрел наедине.
Случалось часто дожидаться
Мне милой там и не видать...
Ах! пусть опять бы не видаться,
Да только б мог ее я ждать!
Душа моя, лишась желаний,
Пустыней видя целый свет,
Полна о будущем мечтаний,
Но цели никакой ей нет.
Подобно птица над снегами,
Как вид полей ее страшит,
Порхает томными крылами
И, где спокоиться, не зрит.
Почто ж напрасно размножаю
В угодность сердцу моему
Те жалобы, о коих знаю,
Что нужны мне лишь одному?
Но что мне в том, чтоб уважали
Бедой безмощною моей!
Ищу, кто б внял моей печали,
Хоть не́ брал бы участья в ней.
<1796>
132{*}
Прости мне дерзкое роптанье,
Владычица души моей!
Мне мило от тебя страданье —
Утеха, рай моих ты дней!
Я строгостей, тобой явленных,
Не помню, взор увидя твой.
Всех чувствий, от тебя вмещенных,
Вмещать уж дух не может мой.
В беседах, где с тобой бываю,
Тебя одну в них вижу я.
Твой каждый шаг я примечаю,
Где взор твой, там душа моя.
И с кем ни молвила б ты слово,
Читая в милых мне очах,
Тебе ответствовать готово
Мое всё сердце на устах.
Ты жизнь его... его стихия,
В тебе, тобой живет оно,
И в самые минуты злыя
Тебе одной, тебе дано
Души жестокое волненье
Единым взглядом усмирять
И без надежды утешенье
В унылы чувства поселять.
О, если бы мог смертный льститься
Особый дар с небес иметь!
Хотел бы в мысль твою вселиться,
Твои желанья все узреть;
Для них пожертвовать собою
И тайну ту хранить в себе,
Чтоб счастлива была ты мною,
А благодарна лишь судьбе.
<1796>
133{*}
Нет минут мне веселее,
Как когда я за столом;
Я на свете всех умнее,
Как беседую с вином.
Светски суеты, напасти —
Всё приемлю я за вздор.
Предан лишь единой страсти
И люблю бутылкин взор.
Лишь бутылку я увижу,
Вострепещет дух во мне.
Жизнь свою возненавижу,
Коль забуду вкус в вине.
Гром ли вдруг ужасный грянет
В ту минуту, как я пью,
Рушиться весь мир хоть станет,
Я ни капли не пролью.
Пусть, кто хочет, век проводит
В попечениях, в трудах,
Пусть утеху всю находит
У красавицы в глазах.
Я с бутылкою дражайшей
С смехом на него гляжу
И ко счастью путь ближайший,
Выпив рюмку, нахожу.
Рюмка, рюмку погоняя,
Взвеселит как мысль мою,
Ум восторгу я вверяя,
Похвалы вину пою.
Хмель моим тут Аполлоном,
Винный погреб — мой Парнас,
Рюмок стук чту лирным звоном,
И ну! мчи меня, Пегас!
<1796>
134. ЗАЯЦ И ЛЯГУШКИ {*}
В норе своей раз заяц размышлял,
Нора хоть бы кого так размышлять научит!
Томяся скукою, мой заяц тосковал;
Ведь родом грустен он, и страх его всё мучит.
Он думает: «Куда тот несчастлив,
Кто родился труслив!
Ведь впрок себе куска бедняжка не съедает;
Отрады нет ему; отвсюду лишь гроза!
А так-то я живу: проклятый страх мешает
И спать мне иначе, как растворя глаза.
«Перемоги себя», — мудрец сказать мне может!
Ну вот! кто трусость переможет?
По правде, чай и у людей
Не меньше трусости моей».
Так заяц изъявлял догадку,
Дозором обходя вкруг жила своего;
От тени, от мечты, ну словом, от всего
Его бросало в лихорадку.
Задумчивый зверек,
Так в мыслях рассуждая,
Вдали услышал шум — и тотчас наутек
Пустился, как стрела, к норе он поспешая.
Случись ему бежать близь самого пруда,
Вдруг видит, что его лягушки испугались;
Лягушки вспрыгались и в воду побросались.
«Ба! ба! — он думает, — такая же беда
И от меня другим! Я не один робею!
Откуда удальство такое я имею,
Что в ужас привожу собой?
Так, знать, прегрозный я герой?»
Нет! видно на земле трусливца нет такого,
Трусливее себя чтоб не нашел другого!
<1808>
135{*}
Старанья все мои напрасны
Волненье мыслей усмирить'
В ком чувства с долгом несогласны,
Тому нельзя покойну быть.
Где время, время то девалось,
Как сердце дружбою одной
В невинности своей питалось.
Когда вкушала я покой?
Рушитель счастья и свободы!
В тебе как друга зрела я,
Казалось, все красы природы
Блистали для одной меня.
Я дни приятны провождала
В любезной, сладкой тишине.
С зарей утехи я встречала;
Миг каждый приносил их мне.
Теперь бегу дневного света;
Мне век мой тягостен, постыл;
Кляну мои цветущи лета...
Страшусь узреть того, кто мил!
Страшусь — и, повседневно видя,
Всё боле пламенея им,
Всё боле долг мой ненавидя,
К напастям лишь влекусь одним.
Летят часы, и дни, и годы,
Неся премен с собою тьму;
По бурях тихи зрим погоды:
Есть время, есть предел всему.
Леса вновь зеленью одеты;
Свободно вновь текут ручьи...
Часы проходят, дни и леты;
Мученья те же всё мои!
136. ЗАГАДКА АКРОСТИЧЕСКАЯ{*}
Довольно именем известна я своим;
Равно клянется плут и непорочный им.
Утехой в бедствиях всего бываю боле,
Жизнь сладостней при мне и в самой лучшей доле.
Блаженству чистых душ могу служить одна,
А меж злодеями — не быть я создана.
137. НА ТРЕБОВАНИЕ, ЧТОБ Я ОПИСАЛ БОГА ЛЮБВИ{*}
Он мой злодей, мой бог.
Ему служа, его я ненавижу;
Злодея в нем себе и видел я, и вижу,
А богом стать моим он чрез тебя лишь мог.
138. СИЛА ДРУЖБЫ{*}
Если б мне когда сказала
Та, кто жизни мне милей:
«Ты друг розе, я слыхала,
Не терплю я дружбы с ней!
Ты мне мил, ты мной пылаешь;
Коль руки моей желаешь,
С розой дружбу разорви:
Вот цена моей любви!»
Я скажу в ответ любезной:
«Коль не буду твой супруг,
Я умру с тоски конечно,
Но умру я розе друг».
139. БЫК И ЛЯГУШКА{*}
Увидевши быка,
Лягушка завистью вскипела;
И, бывши вся не толще кулака,
С быком сравняться захотела.
Ну дуться, мучиться, кряхтеть...
«Прошу вас, — говорит, — сестрицы, посмотреть:
Довольно ли?» — «Нет». — «Как, еще я не сравнялась?»
— «Далёко!» — «А теперь? ужли всё толще он?..»
— «И нет похожего!» До тех пор надувалась,
Что дура лопнула — и дух из тела вон.
Лягушки не умней людей есть много в свете:
Страсть общая себя стараться всё вознесть.
У всякого князька хоть рота войска есть;
И кто каков ни гол, а чванится в карете.
140. СТРЕКОЗА{*}
Лето целое жужжала
Стрекоза, не знав забот;
А зима когда настала,
Так и нечего взять в рот.
Нет в запасе, нет ни крошки,
Нет ни червячка, ни мошки.
Что ж? К соседу муравью
Вздумала идти с прошеньем.
Рассказав напасть свою,
Так, как должно, с умиленьем
Просит, чтоб взаймы ей дал
Чем до лета прокормиться.
Совестью притом божится,
Что и рост, и капитал
Возвратит она не дале,
Как лишь августа в начале.
Туго муравей ссужал:
Скупость в нем порок природный.
«А как в поле хлеб стоял,
Что ж ты делала?» — сказал
Он заемщице голодной.
«Днем и ночью, без души,
Пела всё я цело лето».
— «Пела! весело и это.
Ну поди ж теперь пляши».
141{*}
Когда-то дуб с тростинкой речь завел:
«Как ты обижена, — сказал он, — от природы!
Ведь для тебя и чижик уж тяжел;
Малейший ветерок чуть-чуть лишь тронет воды,
Чуть мелкая струя покажется на них,
Уж ты и гнешься вмиг.
А я, равняяся Кавказу высотою,
Чело взнеся до самых туч,
И солнца пресекаю луч,
И против бурь стою недвижною ногою.
Тебе всё аквилон; зефир всё предо мною.
Хотя б уж ты вблизи при мне росла;
Под сению моей укрыта,
Не столько б ты тревожена была,
И я б тебе от бури был защита.
Но жребий твой — большею частью рость
По топким берегам вод области бурливой.
Жестоко гонит рок тебя несправедливый!»
— «Ты очень жалостлив, — ответствовала трость,—
И похвалы за то достоин;
Однако будь о мне спокоен;
Мне мене, чем тебе, опасна ветров злость.
Я гнусь, и всё цела. Поныне ты держался
Против жестоких бурь и от порывов их
Еще не наклонялся;
Но подождем конца». — При разговорах сих
От дальных неба стран вдруг с яростью примчался
Исшедший севера из недр
Лютейший самый ветр.
Трость пала — дуб не уступает.
Но вихрь стремленье удвояет
И, ринувшись, вверх корнем повергает
Того, кто, небесам касаяся главой,
Зрел царство мертвых под пятой.
142{*}
Как глуп мужчина, как неловок,
Когда предастся он любви!
Сначала скрытен он и робок,
И долго вздохи лишь одни.
Потом, собравшись страсть открыть,
Неумолимость, гнев встречает.
Всё сносит; хочет верным быть
И в скуке, грусти утопает.
Любим стал — хуже, связан вдвое.
И в счастьи тьма ему помех,
То то перечит, то другое;
Отец, муж, мать, — он бойся всех.
Ну, всё ли! — нет, в запасе честь,
Честь, наслаждений всех изнанка.
Управься с ней! — не тут-то есть.
Хоть к миру, а придет побранка.
Влюблен другой, еще забота!
Тут сон от глаз уходит прочь,
Бродить, стеречь пришла работа;
Тревожит ревность день и ночь.
Размучась, поцелуй схватить
Конец и цель вся похожденья.
Потух, как жар, рад в лес уйтить.
Ну! сено, стоило ль кошенья!