Вдыхаешь прелесть, жизнь и страсть,
Коснись меня твоим полетом,
Я в сердце, счастием нагретом,
Почувствую волшебну власть.
Веди меня, волхв мира властный,
В ту область, где бывал твой храм.
На скользкой он горе алмазной
Стоял, касаясь облакам:
Из света, в коем храм казался,
Дух славы греческой рождался
И удивил весь мир собой.
Его богатства погребенны
Отрыли гении священны,
И смерть от них бежит с косой.
Но что я зрю? Страна прекрасна,
Ты в тяжких скована цепях,
Вокруг повисла мгла ужасна,
Рыдает гений твой в стопах!
В развалинах уединенных,
И мхом и прахом покровенных,
Сквозь щели тернии растут!
В окне зверь хищный озираясь,
От всхода солнечна скрываясь,
В пару терзает жертву тут.
Не ты ли, брани сын кровавый,
Страну сию поработил?
Несытым сердцем зданье славы
Низверг, где кроткий гений жил?
Приди — дивись своей ты злобе,
Приди — но знай, что я во гробе.
Нет смерти гениям прямым;
В разбитых камнях пред тобою
Сквозит изящный вкус собою,
Как солнце сквозь твой ратный дым!
Как солнце на заре вечерней
Сокрыться от одних спешит;
Но паки в синеве безмерной
Восстав, другим благотворит;
Иль как река в брегах пространна,
От встока к западу слиянна,
Шумит под падшей вдруг скалой
И в гневе волны разлучает,
Но за скалой их съединяет
И прежний вид приемлет свой,—
От Греции, где слава пала,
Оделся в славу гордый Рим.
Там вкуса власть видна лишь стала,
Волшебством денствуя своим;
Кремнисты мертвые громады
Прияли жизнь — сдвигались в грады,
Красуясь в славе красных дней.
В полях там гении рождались,
Волшебством плуги обращались!
И гром затих жестоких прей.
Блаженны духи те в вселенной,
Которы древнею стезей,
Веками к вкусу проложенной,
Коснулись истины самой.
И пылкий взор ее и строгий
Опасны, мрачны к ней дороги
В прелестный пременили вид!
Не вы ли, галлы, сим бессмертны?..
А ныне вы лишь буйства жертвы
И дом ваш кровию омыт!..
Но те блаженные народы,
Которы собственной стезей
От рук родной своей природы
Приемлют в детстве вкус прямой.
Как ангел сей дитя чудесный
В снегах с усмешкою небесной
Играет с северной зимой!
В речах он виден и в нарядах,
В издельях, в песнях и в обрядах,
Как взор в орле — пернатых бой!
На острову средь волн сребристых,
Где частью в жизни солнца нет,
Близ Холмогор из льдов гористых
Дар огненный свой пролил свет.
Ко славе ожил дух Багрима,
И речь его, богами чтима,
Блеск правды сыплет сквозь громов.
К бессмертной гениев утехе
Храм вкуса заложил навеки
По северу Никольский Львов.
Но все ль народы в счастье равны?
Везде ли сущ сей тайный бог?
Народы есть почтенны, славны,
А с ними жить сей дух не мог!..
Дела их славят в круге мира.
...Но нет, моя не смеет лира,
Где вкуса бледен дальний свет!
К нему Виланды прикоснулись,
Моцарды, Галлеры проснулись...
В туман от света света нет.
Пусть зрят во мне пристрастья злые,
Что вкус изящный вижу в вас,
Единоземцы дорогие;
Не волен, может быть, мой глас!
Одной я грудью вскормлен с вами.
Но вы меня вдохнули сами;
И сердце говорит во мне:
Народ, где дар и страсти живы,
К чужим обычаям не льстивы,
Найдут свой вкус в родной стране.
В пределах древних Албиона,
В горах бесплодных, в тьме лесов,
Где вкруг морская зыбь бессонна
Со гневом выла у брегов,
В пещерах жил дух брани злобный.
Но бардов лики бесподобны
И там родимый вкус нашли.
Таланты в англах поселились,
Науки, мастерствы открылись
И славят их вокруг земли.
А если в красоте пременной
Приемлет вкус различный вид:
Иль он Рафаэл вдохновенный,
Иль Ломоносов, иль Тацит,
Но мрачностью и вдруг светилом,
Вдруг ангелом и крокодилом
Возможет ли он быть один?
Его существенность есть стройность,
Величество, различность, новость,
И вечной истины он сын.
Между 1793 и 1800
252. К А. А. П***{*}
Как труден для поэта
Парнаса скользкий путь!
Но чтоб достичь предмета,
Ничто, ничто препнуть
Его в жару не в силах.
В надежде он летит
Мечтания на крылах
В страну, где ключ шумит
Волшебной Иппокрены;
Товарищей его
Несчастные премены
Не важны для него,
Так сколько ж я виновен
Пред музою моей?
Мой путь довольно ровен,
Что к хижине твоей
Без трудностей доводит,
И где всегда поэт
И нову мысль находит,
И новый видит свет.
Давно не наслаждался
Беседою твоей;
Давно не прикасался
И к лире я моей;
Лишь ветр, в ущелья дуя,
Играет по струнам,
И муза немотствуя
Взирает к тем странам,
С тобой где прохлаждалась
Под сводами древес;
В восторгах упивалась
Приятностью словес
Твоей беседы мирной!
Где часто ободрял
Нестройный звук мой лирный
И к пенью понуждал
Красот, в природе зримых.
О греческих странах,
От всех толико чтимых,
Забыв в твоих садах
Отечество Марона,
Я на твоих холмах
Парнаса, Геликона
Вершины зрю в мечтах;
И дщери Мнемозины
В твоих местах везде
Темпейские долины
Мне кажут в красоте.
Когда ж один блуждаю
По рощам у тебя,
Я часто так мечтаю:
«Коль мне б судьба моя
Бежать велела света,
Как сын Латонин пас
Стада царя Адмета,
Так я бы в оный час
Охотно согласился
Твои стада пасти
И тем бы веселился,
Что близ тебя вести
Я мог бы жизни время;
И вместо грусти злой,
Забыв несносно бремя,
Нашел бы век златой».
Но мне ли предаваться
Толь сладостным мечтам?
И мне ли заблуждаться
По феиным странам?
Под кровом у фортуны
Возможно засыпать;
Но где гремят перуны,
Ах! льзя ли там дремать?
Превратность видя смертных
И скорбь нося в душе,
Давно б от блесков тщетных
Сокрылся в шалаше;
Давно б, ходя за плугом,
Покой я ощущал
И с милою и с другом
Дни мирны провождал;
Но быв влеком судьбою,
Бегу полей стеня;
Увы! ищу покою,
А он бежит меня!..
Еще, когда б мечтами
Во слепоте пленясь,
Опасными путями
В храм счастия стремясь,
Бежал, не зря пучины,
Свой путь туда стремил,
Где бедствий рвы едины
Цветами рок прикрыл;
Когда б, внимая страсти,
Рассудок заглушил,
Я в высшей только части
Блаженство находил;
Или, богатств алкая,
Гнушался шалашом;
Но я, к несчастью, зная,
Не тверд сколь счастья дом,
Сколь тленен лавр героя
Под времени рукой,
Ищу, ищу покоя
И хижины одной;
Ищу, но, ах! напрасно;
Мне должно в шуме жить
И поприще опасно
В сей жизни проходить.
О! сколько то несносно,
Когда кто гибель зрит,
Но то мгновенье грозно
Не может отвратить.
Счастливей дни проводит
Живущий в слепоте!
Над жерлом бед он ходит,
Но всё счастлив в мечте.
Ах! первый созерцает
Весь ужас смерти злой;
А сей стон испускает
Под смертной лишь косой.
Но, ах! почто смущаю
Святилище твое?
Почто, почто вещаю
Уныние мое?
Души, толико полной
Несчастьями земли,
Прости ты вздох невольный
И песни вновь внемли.
Счастлив еще, конечно,
Что здесь могу с тобой
Беседовать сердечно,
Храня мой нрав прямой!
Счастлив, что скорби бремя
С тобою облегчать
Могу и жизни время
Приятно провождать!
Счастлив, что собираю
Я близ тебя цветы,
Из коих извлекаю
Парнасские соты!
Но ты, муж, полный чувства,
Гордись, что здесь пою
Без льстивого искусства
Добро́ту я твою.
Ты муз не подкупаешь
Блистающим сребром,
Но чувствами пленяешь
И чистым лишь умом;
Не ищешь быть воспету
И общих хвал венца;
К душевному ж обету
Ты клонишь всех сердца.
И для того внимаю
Спокойно клеветам
И лиру посвящаю
Достоинств красотам.
На лесть сам негодуя,
В обман влекущу свет,
Зоилам показуя
Хвалимый мой предмет,
Тлетворного дыханья
Клевет их не страшусь
И злобы нареканья
Превыше возношусь.
Пусть истины любитель
Меня в том обличит,
Что был того хвалитель,
Кого свет подлым чтит;
Что я цветы парнасски
Злодеям рассыпал
И Грюизовы краски
Лжи лаком прикрывал.
Коль то найдет, пусть миру
Льстеца во мне явит;
Или, исторгнув лиру,
На части сокрушит.
Но нет, о муж почтенный!
Тебя кто смел хвалить,
Тот мог ли в круг презренный
Льстецов когда входить?
<1800>