Старшинствовавший остановился в нескольких шагах, оглядел мужчину оценивающим взглядом, таким же сокрушительно-властным, как его шаг, и перевел взгляд на сына рядом. Сын, посмотрел на него мужчина, замер, вытянулся стрункой – насколько это было возможно при его росте и комплекции.
– Он самый? Батя? – кивнул старшинствовавший на мужчину.
– Верно. Он, – с послушностью отозвался сын.
Старшинствовавший снова вперил свой взгляд в мужчину. Мужчина его узнал, а он мужчину, разумеется, нет.
– Ну? Что? Сможешь?
– Да. Мы уже обо всем договорились. Сможет, – торопливо проговорил сын.
– Заткнись, – коротко бросил ему старшинствовавший, не отрывая взгляда от мужчины. – Я спрашиваю, по мозгам работа? Осилят?
Мужчина пожал плечами:
– Что ж нет. Главное, иметь все исходные данные.
Теперь старшинствовавший опять посмотрел на сына:
– Предоставить!
Повернулся и двинулся прочь, тотчас поволочив за собой ореол из танцующих вокруг молодых людей.
– Уже все подготовлено! – крикнул ему в спину сын.
– Кто это? – спросил мужчина у сына, когда толпа укатилась обратно за угол перегородки и все вокруг снова стало тихо и пусто.
– Начальник поезда, – с почтительностью в голосе произнес сын. – Новый. Впрочем, и не такой новый, вот при нем уже это успели, – он повел вокруг руками, – реконструировать.
Начальник поезда. Правильно мужчина его определил. Действительно, вот что значит не слушать радио. Не узнать вовремя о таких судьбоносных переменах. Мужчина похмыкал про себя.
– Ну и мразь, – произнес он вслух.
Взгляд, которым сын наградил мужчину, будь «испепеляющий» не метафорой, а реальным обозначением температуры, превратил бы мужчину во мгновение ока в горстку пепла.
– Ты сюда не для оценок приглашен, – с металлическим скрежетом в голосе проговорил сын. – Сделай свою работу – и все. Не сверх того.
Адам, глядя на мужчину, взялся за рифленое колесико радио на стенке и, крутанув его, резко убавил звук. А затем и вовсе убрал.
– А?! – сказал он. – Что, плохо? Как отлично. А то у вашей жены голова болит, у моей тоже.
Он теперь часто провоцировал мужчину подобным образом. Буквально изводил его. У вас сын занимает такое положение, да что вам будет, говорил он. Да этот проводник просто не посмеет на вас бочку катить!
– Включите, молодой человек, – сказал мужчина. – Учитесь жить, не надеясь ни на чье заступничество. Включите, включите!
– Нет, а что? – откровенно поддразнивая мужчину, не внял его велению адам. – Вот оно молчит – и ничего. А этот если придет – ну, испытаем судьбу! Посмотрим, как он бочку покатит!
– Ой, ну вас же просят! – не выдержала, подала сверху голос женщина. Она лежала на их с мужчиной полке под потолком и листала книгу афоризмов, захваченную ими с собой в дорогу. – Если вам не хватает собственного ума понять, чем это все грозит, послушайте умудренных людей.
– Какие вы, умудренные люди, перепуганные. Какие перепуганные! – Адам поцокал языком, покачал головой. Он упивался владевшим им чувством превосходства. – Никакой опасности, а вы боитесь. Сами мучаетесь, других мучаете.
– Вот послушайте не просто умудренных, а мудрых людей, – сказала женщина. – Как раз для вас: «Упрямство рождено ограниченностью нашего ума: мы неохотно верим тому, что выходит за пределы нашего кругозора».
Адам молча выслушал максиму и ничего не ответил. Он снова посмотрел на мужчину:
– Ну? Оставляем так, да? Испытаем судьбу?
Ему доставляло удовольствие поддразнивать мужчину. С того раза, как здесь появился сын, адам стал терпимей к мужчине и женщине, в обращении его появилась некая уважительность, переходившая временами даже в нечто вроде подобострастия, но, хотя он и знал, что мужчина не согласится выключить радио, отказать себе в сладости куража адам не мог. Или, наоборот, потому и куражился.
Мужчина перегнулся через столик, дотянулся до колесика радио и крутанул его, возвратив прежнюю громкость.
– Родите-ка, милые мои, своего сына, вырастите его, пусть он взлетит как можно выше, тогда и экспериментируйте. Испытывайте судьбу сколько угодно.
Ева должна была родить уже совсем скоро – ну, полторы недели, две, самое большее, – и пойдут пеленки, кормления, плач… при мысли о том, что их здесь ждет, мужчину и женщину охватывало ужасом.
– А что они, почему вдруг приказали радио держать включенным? – спросил адам. – Раньше, вы говорите, такого не было.
– Раньше радио не было, – сказал мужчина. – А почему приказали… Ясно же: чтобы мы какой-нибудь важной информации не пропустили.
– Кретинизм! – ругнулся адам.
– А правда, да, что раньше не все время темно было? – спросила ева. – Будто бы такие день-ночь сменяли друг друга? То темно, то светло, то темно, то светло.
– Правда, – подтвердил мужчина. – Никакого искусственного освещения не требовалось. Солнце светило с неба.
– Здорово как! – воскликнула ева. И протянула припоминающе: – Помню-помню. Это такой белый диск. Невозможно смотреть на него.
– А и нечего было смотреть на него, – сказал адам. – Ночь или день – не все равно. Главное, чтобы поезд пер. Чтобы никаких поломок, чтобы пер, пер, пер!
– А вот еще вам, – непонятно к кому на этот раз обращаясь, сказала, склоняясь со своей верхотуры вниз, женщина. – Послушайте: «Любое, даже самое громкое деяние нельзя назвать великим, если оно не было следствием великого замысла». Точно, да? И дальше: «Деяние и замысел должны соответствовать друг другу, не то заложенные в них возможности так и останутся неосуществленными».
– Так. И что? – дослушав женщину, обратил адам к ней лицо. – Это вы к чему? Что вы этим хотели сказать? Я что-то не понял!
Мужчина успокаивающим жестом положил адаму на плечо руку:
– Так это, ни к чему. Просто мудрость. Не поняли – и забудьте.
Дверь с грохотом рванулась из косяка, поехала в сторону, и на пороге возник проводник. Оглядел купе, поводив глазами из стороны в сторону, влево-вправо, вверх-вниз, и удовлетворенно кивнул:
– Хорошо! Орет во всю мощь. Можно чуток и потише. А то, когда так громко, тоже слышать перестаешь.
Он, похоже, был немного навеселе – галстук сдвинут набок, фирменный пиджак расстегнут, ворот рубашки расхлюстан – и оттого благодушен, глаза его блестели от довольства жизнью, собой, тем, что во вверенном его заботам хозяйстве все обстоит наилучшим образом, как должно.
– Во-во, вот так, нормально, – махнул он рукой, показывая мужчине, какую громкость оставить, и подмигнул: – Что, чайку, может быть? А? Хочется чайку?
По его улыбке, по тому, как он подмигнул, мужчине было яснее ясного, что предложение чая – это такой род забавы. Попросить, конечно, чая можно, но принесен он не будет. Какой там чай.
– Нет, спасибо, – отказался мужчина.
– Ну, нет так нет. – Проводнику было обидно, что не удалось позабавиться всласть. – А может, все же принести?
– Да нет же, – окончательно испортил ему кайф мужчина.
– Ладно тогда, – сказал проводник.
Выступил в коридор и вновь с грохотом закрыл дверь.
– Что?! – вопросил мужчину адам. – Видите? Проводник же вам и сказал: потише. Сам! А можно, уверен, было договориться, чтоб и вообще выключить.
– А что же вы ни словом об этом не заикнулись?
– А не ко мне обращались.
– Вполне можно было обратиться и самому.
Адам сделал совершенно несвойственное ему постное лицо:
– Я, знаете, достаточно хорошо воспитан.
Мужчина не хотел – и всхохотнул:
– В самом деле?
– В самом деле! Да! А что? – рьяно вступилась за отца своего будущего ребенка ева.
– Послушайте еще, – голосом, полным отраженного хохотка мужчины, проговорила сверху женщина. И выставила с полки руку с книгой: – «Истинно благородные люди никогда этим не кичатся». А вот с другой страницы: «Любой наш недостаток более простителен, чем уловки, на которые мы идем, чтобы их скрыть».
Женщина читала, – адам начал переодеваться, облачая себя в одежду, в которой ходил работать.
– Ну все, хорош грузить, – оборвал он женщину, когда она дочитала вторую максиму. – Нечего массы просвещать, они и так все знают. Вот если производится нападение с применением огнестрельного оружия скорострельного боя, а вы вооружены только пистолетом, как вы будете в этом случае действовать?
– Никак, – ответила ему женщина сверху. – Я не охранник.
– Только без иронии! – сказал адам, поддергивая на себе пятнистые просторные штаны камуфляжной формы и принимаясь звенеть пряжкой ремня. – Профессия охранника сейчас самая востребованная и почетная. Охранник, я бы заметил, – символ времени.
Это было точно, он был прав: охранников стало вокруг – каждый второй. Почти все молодые ребята из вагона ходили в камуфляже, грохотали тяжелыми ботинками, подбитыми металлом, стриглись как ежи. Никогда прежде в вагоне, еще до того, как он опустел, мужчина и женщина не видели такого количества людей, работающих охранниками. Можно было подумать, поезд на одной из остановок набили некими сокровищами, и теперь требовалось стеречь их и стеречь.
«Что вы там все стережете?» – хотелось спросить мужчине. Но он прекрасно знал, что ответа не будет, и воздержался.
Ева, как это у них было заведено, выкатилась из купе, практически, следом за адамом. Женщина спустилась вниз и села на полке, вытянув перед собой ноги.
– Ух, хоть немного отдохнуть, – выговорила она.
– Ну да, какой отдых, когда гости! – ответил ей голос из-под стола. С улыбкой до ушей оттуда выбирался жираф. – Гости – это всегда хлопоты, а раз хлопоты – какой тут отдых?
– Ой, кого вижу! – Женщина сама расплылась в улыбке шире, чем у жирафа. – Вот, наконец, сообразил, когда прийти. А то что же: когда здесь эти!
– Упрек справедливый. Принимаю – и с чувством вины склоняю голову. – Жираф медленным движением согнул шею и прижал голову к груди. Подержал ее так мгновение и разогнулся. – Что? Прощен? Едем дальше?