– И все же он преступник, – возразил Грених. Ему хотелось проделать тот же трюк с Лениным, но он воздержался – Феликс был слишком осторожен и недоверчив. Не хотелось спугнуть.
– Не больший преступник, чем те… – неопределенно начал он, но осекся. – К тому же надо быть снисходительным к его недугу и непростым обстоятельствам жизни.
– Феликс, а как же Ольга? Как быть с ней? – спросил Грених, будучи всецело поглощенным наблюдением за тем, как перемещался взгляд собеседника по предметам в комнате, по лицу профессора. Он запоминал детали! Поэтому, войдя в помещение, в которое попал впервые, он так опасливо озирался – боялся, что из кучи неизвестных ему предметов внезапно выпрыгнет неведомый враг, которого он не мог увидеть сразу. Но когда освоился, почувствовал себя свободней.
– Со временем тайное станет явью, – пророчески заявил Белов, глядя теперь куда-то поверх головы Грениха, а потом перенес взгляд на правый глаз профессора, который был светлее левого.
– Может быть, все-таки вы сохранили ту ее записку? Почему вы затеяли все именно сейчас, когда ее судят? Почему не решились действовать, когда Влад Миклош не был в бегах?
Белов опустил голову, молчал.
– Потому что вы не знали ее настоящего положения, – за него ответил Грених, обращаясь к его истинной личности, в надежде, что сейчас, прежде чем Белов-Вольф опустил голову, она блеснула у него в глазах. – Для вас было открытием, что она продолжала от него зависеть? Вас мучит этот суд, вы хотите ей помочь, но не знаете как. Ладно, давайте откажемся от вашего присутствия в зале заседаний. Но бумага… она может изменить ход дела.
– У меня ее нет. Не сохранилась, к сожалению.
Когда речь заходила об этой записке, Белов принимался нервничать, что навело Грениха на мысль – он зачем-то эту бумагу решил придержать. И отчаянно врал, что потерял ее. Иногда больные придавали большое значение какой-нибудь незначительной материальной вещи, выбирали для себя некий оберег или талисман. Наверное, этот клочок бумаги, по сути спасший ему жизнь, действительно ему дорог.
С человеком, у которого шизофрения или который изображает шизофрению, явно не соскучишься. Нужны были его реакции, эмоции, которые выбили бы пациента из-под контроля, и тогда, может, и открылась бы его самость, его истинная суть.
– Что-то мне подсказывает, что это не так, – гнул профессор. – Отдайте ее мне, и я помогу вам бежать. Вас все равно скоро возьмут, Белов.
– Не возьмут.
– Я прямо сейчас мог бы положить вас в больницу.
Белов поднялся, судорожно сжав кулаки.
– Вы не сделаете этого! Меня вытащат другие агенты из «Интеллидженс Сервис». Я должен завершить свою миссию.
– И много в «Интеллидженс Сервис» агентов?
– Достаточно!
– Белов, за вами уже больше трех недель назад установлена слежка. Вы же понимаете, что долго в кошки-мышки с ОГПУ играть не выйдет. Скажите, что составляет ваши планы на будущее? Что вы собираетесь делать после того, как все преступники будут разоблачены?
– Я исчезну. – Он сел. – Вольф тоже. Он увезет отца за границу. Или, если его посадят, то это за него сделаю я.
Грених внутренне обрадовался такому ответу. Он был произнесен спокойно, уверенно, видно, что искренне. Стало быть, взрывать поезд он не намерен и кончать жизнь самоубийством тоже не собирается. Он хочет жить, он осознает ценность жизни, проявляет беспокойство об отце. Он вырвал себя из когтей смерти не для того, чтобы патетично сейчас с ней расстаться. Это хорошо. Побег может его заинтересовать.
– С вас бумага, с меня – помощь в побеге. – Грених решительно хлопнул по столу ладонью. – Я говорил с вашим отцом.
– С отцом Вольфа, – поправил его машинально Белов. – Мне кажется, вы как будто нас нарочно путаете.
– Он не в лучшем финансовом положении, его подозревают в контрабанде валютой, он вынужден скрываться. Думает перебраться в Финляндию. Послушайте голос разума. Уезжайте сейчас, сегодня.
– Вы что, имеете с ним связь? – резко спросил Белов.
– Да.
– Я исчезну, когда закончу с делами. Вы меня не слышите! У меня миссия. Я должен ее завершить. Если не я, то кто-то другой заступит на мое место и завершит ее. Если вам кажется, что есть что-то преступное в моих действиях, то это не так.
– Мое предложение будет в силе, – ответил Грених. – Я не враг вам, мне незачем мешать вашей миссии или обманывать. Мне нужно только одно, чтобы отпустили невиновного. Если ваши разоблачения помогут, было бы хорошо. ОГПУ дает добро вашей операции.
– Я буду действовать согласно инструкции.
– Увидимся послезавтра на Октябрьском вокзале.
Белов кивнул, опять глядя куда-то в сторону. Резко встал и быстро удалился – почти бежал. А Грениха не оставило это дурацкое чувство, что все же его – психиатра со стажем – собираются очень ловко обвести вокруг пальца. Кто этот человек? Больной с расщеплением личности или все же замечательный актер?
В пользу болезни говорили некоторые незыблемые признаки работы вегетативной нервной системы: у Вольфа постоянно был в испарине лоб, расширены зрачки, повышалось давление, отчего глаза наливались кровью, в то время как Белов, будто желая соответствовать своей фамилии, светлел на глазах: бледнее становилась кожа, прозрачными глаза, а черты лица, руки и поза разглаживались, все тело распрямлялось, и перед Гренихом представал если не астеник с низким кровяным давлением, то вполне нормальный человек. Можно ли так натренировать в себе умение подчинять древнейшую вегетативную систему, которую человек контролировать не может?
Картину диагноза путало то, что он все же умел перевоплощаться сознательно. Например, английский шпион Томас Джонсон, поломойка Маша и бог знает кто еще – эти герои были сыграны им, а не прожиты. Хотя, если принять во внимание факт, что Белов у него считал себя контрразведчиком, то конспирация – это одна из особенностей его личности.
Черт знает что!
В гневе Грених стукнул ладонью по столу. В любом случае он уже согласился на сделку, из которой нужно было выжать максимальную пользу.
И в тот же день он отправился на Лубянку, чтобы встретиться с Ягодой и Аграновым и обсудить вопрос Вольфа-Белова. Мысль пригласить актеров на место тех людей, кого этот странный человек включил в свой список мести, была воспринята ГПУ с интересом.
Грених обрисовал им план действия, расписал сценарий.
– Наша задача, – подытожил он, – создать такой накал страстей, чтобы наш герой сдался. Мы будем много бить, сыпать ложными фактами, натравливать свидетелей друг на друга и даже… убивать, – хотел добавить: «То есть делать привычные для вас вещи», но воздержался от остроты. – Все слова и действия будут строго соответствовать целям.
– Каким именно?
– Вызвать у него сильные эмоции и переживания. Либо он потеряет контроль как актер, либо как больной переживет катарсис. Вы, в целом, особо не вмешивайтесь. Сидите и наблюдайте. Возможно, как статичные наблюдатели, вы увидите скорее, где он лукавит. Главное, поспевать подыгрывать всем его личностям, отвечать им, смотреть на них так, как если бы они существовали на самом деле.
– Совершенно не представляю, как это будет выглядеть? – супил брови Ягода. Он слушал профессора за своим рабочим столом, откинувшись на стуле, вытянув к столешнице руку и вертя в пальцах стальное перо. – Вы хотите, чтобы мы разговаривали с несуществующим человеком и смотрели при этом в пустоту, в воздух?
– Иногда в пустоту, иногда ему в глаза, в воображаемые, разумеется. В зависимости от того, где его альтер-эго будет пребывать. Иногда он сам обращается к нему и смотрит, соответственно, на него – значит, вторая его личность пребывает снаружи, иногда его альтер-эго говорит с нами через его тело – стало быть, она внутри.
– Ну и чушь, – вырвался из груди Генриха Григорьевича возглас негодования, и он ухмыльнулся: – Сказал бы мне кто, что придется в таком участвовать, покрутил бы пальцем у виска.
– Это не чушь. Зигель диагностировала у него шизофрению. Но я склонен думать, что это диссоциативное расстройство личности.
– Что за зверь такой? – нахмурился Ягода.
– Раздвоение личности. Кроме того… кажется, у него есть зрительная агнозия. Он не может запоминать лица целиком.
– Ну и ну. Такое бывает на самом деле?
– Да. Диссоциация личности развилась как последствие солдатского невроза, агнозия – после травмы головы. Но это тонкости. Вам особо не придется с ним взаимодействовать. В основном это будут делать актеры, а их я проинструктирую.
Ягода отбросил стальное перо, провел рукой по гладко выбритому черепу, пригладил черные усы, в раздумьях вновь потянулся к столу рукой, медленно провел ладонью по бумагам, опять нашарил перо.
– А сколько у него альтер-эго? – спросил он, став машинально постукивать им по столу.
– У него две личности. Его старая личность – Вольф, который оставил себе все отрицательные качества и совершенные преступления. Феликс Белов же – это английский разведчик, который притворяется шахматистом-чудаком и периодически учится за Вольфа в институте. Предположительно, считает себя неким мстителем на службе у «Интеллидженс Сервис».
– Английский разведчик, – с недоверчивой усмешкой повторил Ягода. – Вы рассчитываете на то, что он не узнает актеров?
– Актеров он точно не знает, кроме Мейерхольда. Но тот умеет наложить грим так, что мать родная не отличит его от настоящего Виноградова, которого я собираюсь предложить ему сыграть.
– Меня он тоже видел на квартире Маяковского, – нахмурился сидящий поодаль Агранов. Ягода бросил на него недовольный взгляд. Пристрастие Якова Сауловича к Лиле Брик и ее литературному салону никогда особо Ягоде не нравилось. Но все прекрасно понимали, что заместитель начальника Секретного отдела мотыльком вьется вокруг троицы Брики Маяковский не из светлых чувств, и дружба литературного салона Бриков с чекистами тоже была не бескорыстной.
– Вам тогда придется идти без грима, – отозвался Грених, немного подумав. – И писателю Пильняку тоже. Вас он хорошо запомнил, может узнать по голосам. Лучше обстоят дела с четой Месхишвили и доктором Виноградовым. Он не смог опознать их по фотографиям, которые я ему показывал. Артисты ГОСТИМа постараются воспроизвести внешность наиболее близко к оригиналу. Типажи там найдутся. Добавим пару-тройку и залетных героев, чтобы разбавляли компанию.