Поначалу я начисто забыл о том, что перепрятал пакеты, и когда очнулся в больнице, был уверен, что их нашли, и сейчас за дверью палаты дежурит полицейский. Лишь отлежавшись пару дней в Пузырьке, я успокоился: каким бы бомжем я ни выглядел, пока трава в тайнике, а не на мне, с меня взятки гладки.
Пчелка просиживал в «Ложе» целыми днями, и бывало, что я, устав сидеть за компьютером, выходил развеяться и навещал его на посту. В такие дни мы валялись в дальнем углу магазина на упругих новых кроватях, травили байки и соревновались, кто из нас больше не продаст. Пчелка говорил, что хозяин никогда его не уволит, потому что ему плевать на продажи, и все, чего он хочет, — это просто болтать с приятелями-таксистами в ресторане под вывеской «Хая и Сима. Хумус и тхина» и показывать всем фотографии, на которых он стоит в обнимку с министрами и футболистами. Когда к нам заходил покупатель, мы со скуки и ради адреналина устраивали что-то вроде турнира. Пчелка убеждал клиента испытать Обелиск. Когда диван раскладывался, под чехлом можно было нащупать пакеты, поэтому я не должен был этого допустить и всеми силами отвлекал покупателя от опасного эксперимента. Потом мы менялись местами.
Я распрощался с продавщицей и вышел. Я шагал по улице, и теперь у меня были веские основания избегать встречи с полицией. Пакеты покалывали живот.
Это Пчелка когда-то посоветовал разложить траву по пакетам. Я рассказал ему про нее не сразу. Тогда я только-только переехал в Иерусалим, уйдя из рекламы, и снял комнату в квартире, где он жил. Я перевез туда траву вместе с другими вещами, сложил ее в две наволочки и держал у себя в шкафу. Узнав о ней, Пчелка сказал то, что я и сам знал: лучше бы мне побыстрей от нее избавиться. Например, найти приличного человека (приличного!), которому можно было бы все это сбыть. А потом вложить деньги в банк. Но у нас не было приличных криминальных знакомств, и Пчелка решил действовать. С тем типом, якобы толкавшим дурь, он познакомился в одной компании и позвонил мне прямо с вечеринки. Судя по голосу, он уже нехило поддал.
— Приезжай сюда. Есть покупатель.
— Ты хочешь, чтобы я приперся с травой в незнакомый дом? Может, я уж лучше сразу подъеду в ближайшее отделение? Сейчас, только наручники надену — и мигом.
— Да нет, конечно, дурья ты башка. Привези чуть-чуть, на пробу.
— Но я даже не знаю толком, сколько денег требовать!
— Он сказал, он должен сначала посмотреть. Может, там дрова.
— Постой, ты что, уже рассказал ему? Ты рассказал ему все?!
Пчелка смутился:
— Я думал, ты обрадуешься.
Пару секунд я колебался: а что, если люди так и богатеют: не пропускают случайно подвернувшиеся возможности? «Не-е-е-ет» — завопила внутри меня сотня голосов, — так люди не богатеют. Так они погибают или попадают в тюрьму.
— Никуда я не поеду, — сказал я. А тому типу скажи, что ты ошибся. Скажи, что я трепло, наговорил тебе всякого спьяну, и что ничего у меня нет.
Он вернулся протрезвевший и злой.
— Выкинь уже это все к чертям собачьим, — сказал он, кивая в сторону шкафа, где лежала «подушка», — или давай запремся здесь и будем курить, пока не сдохнем.
Ни я, ни Пчелка не любили курить.
Наутро, протрезвев окончательно, он признал, что сделал неимоверную глупость. «Чертовски паршиво, — сказал Пчелка, — что незнакомый хмырь теперь знает про траву». В тот же день мы перенесли все в магазин и спрятали в «Черном Обелиске».
Это я придумал щекочущую нервы игру с «продажей» дивана, когда случайный посетитель мог нащупать пакеты. Так я пытался скрыть от Пчелки свой страх. Потому что вскоре после той вечеринки я стал ощущать пристальный взгляд, направленный откуда-то, словно из воздуха, в нашу сторону. Я понимал, что это паранойя, но ничего не мог поделать. Вспоминались старые бандитские фильмы: носки черных ботинок, выглядывающие из-под шторы, черные фургоны с выключенными фарами. Я жалел, что так и не узнал, как выглядит тот тип, с которым Пчелка разговаривал на вечеринке. Может быть, увидев его пьяную физиономию, я сразу понял бы, на что он способен, а на что нет. Так что я даже обрадовался, когда Пчелка сообщил, что парень набивается к нему в друзья и собирается прийти в гости. Конечно же, этот тип не поверил в то, что никакой травы нет, и хотел взглянуть на меня. А я хотел взглянуть на него.
Мы договорились, что он придет к нам домой около восьми вечера. В тот день я закончил работу намного раньше обычного и бездумно блуждал по сети, как вдруг позвонил Пчелка.
— А что пить будем?
— Ты же вроде собирался купить.
— Они сегодня рано закрываются, я не успею.
— Тогда я куплю.
— Не-не-не, ты всякую гнусь покупаешь. (Это было правдой, я не разбирался в спиртном.) Давай так. Приходи в магазин, замени меня здесь на полчаса, а я сбегаю.
Покупателей в этот час в «Ложе» не намечалось. Пчелка убежал за выпивкой, а я улегся на самый удобный из матрацев с подвернувшимся под руку журналом. Минут через десять он неожиданно позвонил.
— Слушай, такое дело. Мы тут случайно встретились, придем вместе. Сейчас здесь, в магазине, бухло покупаем. Тебе пиво брать?
— Бери, если хочешь, — ответил я, а когда нажал на отбой, то вдруг задумался. Мне показалось, что Пчелка позвонил по надуманной причине только для того, чтобы их приход не выглядел странным. А что, если все наоборот, и он хочет меня предупредить? Я встал, запер магазин, и, отыскав в диване все спрятанные там пакеты, переложил их в одну из потолочных секций. Я не мог бы объяснить тогда, почему это сделал. Знал ли я, что мы не пойдем домой и останемся выпивать тут же, в «Ложе», что тот тип растает в воздухе, а мы, обдолбанные, этого даже не заметим? Что из магазина нас увезут на скорой, а Обелиск вскоре продадут? Нет, конечно, — откуда мне было знать.
…
С тех пор как я поселился в Пузырьке, я каждый день собирался позвонить Пчелке, да так и не решился. Я чувствовал себя виноватым, ведь он привел того типа для меня, и для меня выпивал с ним, закусывая таблетками. Так он, видимо, понимал построение доверительных отношений в криминальных кругах. Он чуть не умер ради моей удачной сделки, а я? Я перепрятал траву. Я вновь и вновь репетировал свои оправдания, ведь рано или поздно мне придется их произнести. В тот вечер, когда мы напились, я боялся, что Пчелка вполне может опять проговориться, а тот мутный тип вполне может сунуть пакеты за пазуху и уйти, пока мы, обдолбанные, сидим с глупыми улыбками. Случись такое, это было бы только полбеды. Сейчас меня пугало другое, и этого я уже не могу сказать ни Пчелке, ни кому-то еще: время от времени я задумывался бы, случайно ли нас ограбили. И нас ли ограбили, или только меня. Но стоило лишь этой мысли прийти мне в голову, как я вспоминал его лицо на больничной подушке. Он ведь почти светился, как какой-то старый буддист; разве у предателей бывают такие лица? И тогда выходило все наоборот: это я бросил его на произвол судьбы.
Я наконец добрался до «Чемпиона» и решил больше не терзать себя. Теперь надо только понадежней спрятать пакеты.
СтеллаПеренести Калифорнию
Здравствуй, дорогой Голди!
Мне кажется, я не совсем подхожу для миссии, которую на себя взяла. Наиболее ценную информацию обычно получаешь из разговоров с людьми, а я слишком уж люблю одиночество. Я занята разрешением тысячи маленьких и бесполезных тайн, которые «Чемпион» дарит каждому, кто готов остановиться и посмотреть вокруг. Кто оставил вон у того куста круглый аквариум, наполненный бумажными журавликами? Кто вырастил герань в старой ванне, стоящей на одной из старых террас? Где живет бездомный, которого я встречаю изредка в дальних уголках парка? Вчера я вновь видела его ужинающим там же, на бетонной свалке. Когда я подошла, он уже сворачивал газету — видимо, только что доел свои бутерброды. Я думала, что он встанет и уйдет, но он достал из-за пазухи синюю тетрадь и принялся что-то записывать. Вначале мне показалось, что он пишет на самой обложке синего цвета, но когда он перевернул страницу, она оказалась точно такой же. Ну и чудак! Вот с кем я могла бы обменяться гипотезами по поводу аквариума с журавликами и герани в ванне. В последнее время я редко вижу людей, которые что-то пишут. Как наивно, почти беспомощно мы выглядим за этим занятием, дорогой Голди. Сегодня, когда любой ребенок держит в руках телефон с хорошей камерой, кому нужны мы, летописцы — тихие свидетели, чьи слова не подтверждены ни единым кадром? Мне кажется, мы похожи на призраков: так же, как они, легки и любопытны, и так же невидимы.
— Доброе утро! Я не помешал? — Я захлопываю блокнот с недописанным письмом и поднимаю голову. Прямо передо мной стоит Гидон Кит собственной персоной. Он в модном спортивном костюме желтого цвета. Неужели занимался бегом? Невероятно.
— Пойдете сегодня на лекцию? — спрашивает он, протягивая мне буклет.
— На лекцию Зобака? Поэма о диабете или описание похождений раздраженного кишечника?
— «Жизнь желудка», — объявляет Кит.
— Ага, значит, на этот раз желудок!
— Напрасно иронизируете. Зобак, конечно, забавный, но дает дельные советы. Я взялся кое-что выполнять и похудел на четыре килограмма.
— Мне нечего возразить на столь серьезный довод.
— Мне кажется, или мы и в самом деле где-то встречались? — Кит явно хочет сесть и смотрит на мою палку так, словно она должна смутиться и уступить ему место. Я отодвигаю ее, помедлив лишь долю секунды, но чувствую, как эта самая доля падает на чашу весов, словно крохотная гиря, и раздутое Китовое самомнение становиться легче на целый грамм.
Я знала, что вот-вот встречу его в парке или в столовой, и все-таки мне тяжело говорить с ним беззаботно. Кит усаживается рядом и внезапно закатывает рукав спортивной куртки. Он показывает мне руку, белую и беззащитную, как очищенный банан.
— Вот, полюбуйтесь! — Над локтем у Кита сочный свежий синяк. — Стукнулся о косяк в ванной, — сообщает он доверительно. Я любезно и сочувственно улыбаюсь. Я тоже в первые недели набила себе немало синяков. О безумной архитектуре «Чемпиона» и ее вопиющем неудобстве я написала Голди в первом же отчете.