…
Осенние праздники были уже давно позади, но о том, что прошло лето, мы узнали, только когда оказались в Иерусалиме. Мама хотела повидаться со старой подругой, которая приехала туда на пару дней. Итамар высадил нас на центральной улице, и оказалось, что мамин белый сарафан и мое платье — нелепы, словно мы пытались прикрыться помятыми лепестками. Дул холодный ветер. Все вокруг были в плащах. Ветер так трепал подолы, словно стремился нам что-то доказать, и мы едва ли не вбежали в холл маленькой гостиницы.
Мне до сих пор кажется, что все закончилось именно в тот день, а не месяцем позже, как то было на самом деле. А еще мне кажется, что там, во дворе Итамара, до сих пор июль, и Пальма Сиона дремлет под кустом, бесстыдно развалившись в монистах из бликов на розовом животе, а рядом с ее хвостом проходит муравьиная тропа, которая тянется дальше, еще дальше — к пристройке, где притихло голосистое семейство Месилати, убаюканное полуденным стрекотом, а оттуда к веранде, а потом — через весь двор Итамара, к его старому драндулету.
Та осенняя поездка в Иерусалим с Итамаром была последней. Через пару дней во дворе возник незнакомый нам старик и потребовал, чтобы ему немедленно отдали его машину. Вскоре Джирафа покинула двор, оставив на земле прощальную колею, похожую на жалкую извиняющуюся улыбку.
— Но грузовик ведь ничего не стоит, он на ладно дышит, — говорила Мила Чижевская Изе. (Бедняжка Мила все пыталась, как бы невзначай, щегольнуть какой-нибудь пословицей, но при этом так удачно ее коверкала, что мы надолго запоминали именно ее вариант.) Изя молча складывал на столе башенку из спичек.
— Старик тоже на ладно дышал, — усмехнулся он мрачно, — а видишь вон, какой бодрый.
Так мы узнали о том, что грузовик никогда не принадлежал Итамару. Оказалось, что пару лет назад старик-сосед заболел, и перед тем, как дочка увезла его к себе, попросил Итамара, чтобы тот присмотрел за его грузовиком. Возможно, первое время Джирафа и правда стояла на заднем дворе, но спустя пару недель Итамар уже разъезжал на ней вовсю.
Иногда я мысленно делаю ревизию предметов, которые нас тогда окружали, и понимаю, что все они, возможно, были «из сарая» — так деликатно именовались вещи, которые Итамар брал себе, когда хозяин давно не появлялся и не платил аренду. Да что там вообще ему принадлежало? Возможно, только дом с пристройками, да мягкая красная земля.
— Нежирная земля, видите? — так говорила тогда старая Сима, перетирая в шишковатых пальцах щепоть и предъявляя нам.
— А где жирная? — спрашивали мы, но она только махала безнадежно рукой и шла, переваливаясь, к своей пристройке
Немного той земли надуло в футляр от солнечных очков, который мама забыла когда-то во дворе. Запертая, она потускнела и превратилась в серый порошок, который я тоже иногда перетираю в пальцах и подношу к глазам. «Нежирная земля, видите?» — Мне некому это сказать.
Тогда мы думали, что будем изредка приезжать к Итамару. Тогда мы были уверены, что увидим фильм. Разумеется, увидим — рано или поздно Итамар пригласит нас на просмотр. Некоторые расставания судьба обставляет удивительно милосердно, словно вкалывая морфий. Мы забыли о главном в Итамаре: о той отчужденности, с которой он смотрел на свои увлечения, отойдя от них лишь на шаг. Вначале до нас доходили известия, что он показывал фильм комиссии, решающей, пускать ли фильмы в прокат. Мы знали, что быстро такие вещи не делаются, и запаслись терпением. А потом жизнь шагнула куда-то дальше. Нам приносили реквизит на починку, где-то открыли новый театр, которому был срочно нужен костюмер, — то лето отходило от нас, медленно разгоняясь, как пригородный поезд, — и мы перестали ждать. Потом от знакомого оператора мы узнали, что Итамар продал все свое хозяйство: дом и склады. А через пару лет мы услышали от кого-то, что он, а вместе с ним и Изя с Симой уехали в Канаду и даже вроде занялись там каким-то бизнесом.
Мага
Находки
Мага с грустью думала о том, что пока ничем не помогла Зиву, который на нее понадеялся. Ей трудно было всерьез отнестись к его подозрениям, и потому она чувствовала себя предателем. Впрочем, кое-что она выяснила. Она почти не сомневалась, что некоторые из писем, которые дал ей тогда Зив, писал Цви Аврумкин, или Моряк, как его здесь называли. Но что с того? Несчастный старик еле соображает и полон смутной тревоги — обычная вещь здесь, в пансионате. Дожди, кажется, шли на убыль, теперь можно было бы и поискать подземный ход. В один из сухих дней Мага по пути с урока свернула на боковую аллею, ведущую к хозяйственным пристройкам. Она шла вперед, прикидывая, достаточно ли высохла глина на косогорах и не заскользит ли она, если полезет туда, как вдруг увидела фигуру, мелькнувшую вдали на изгибе аллеи. Сомнений не было — впереди шагал Кит. Мага пошла за ним, сохраняя расстояние и стараясь ступать тихо, пока аллея не свернула к хозяйственным пристройкам.
Что отцу могло там понадобиться? А вдруг у него свидание? Неужели он еще не успокоился? Кит прошел мимо складов и остановился на небольшой площадке, переходящей в пологий склон. Тут была свалка бетонных блоков — Мага запомнила ее еще в самый первый раз, когда заметила на ней резвящихся даманов. Отец закурил — до Маги тут же долетел запах самокрутки с травой. Стоя в кустах, она наблюдала, как отец разглядывает холмы, выпуская дым. Она уже решила было, что Кит ходит сюда подымить в одиночестве, как вдруг, откуда ни возьмись, рядом с ним возникла мужская фигура. Парень словно вырос из-под земли. Судя по виду, он мог быть одним из студентов, которые ошивались в «Чемпионе», но те сновали по территории с сумками, камерами и микрофонами, а этот был налегке. Впрочем, не совсем налегке: засунув руку в карман, он вытащил оттуда небольшой сверток и протянул Киту. Дилер? Вопрос только, что в пакете. Впрочем, какая разница. Ей захотелось тут же повернуться и уйти, не крадучись, а наступая на сухие ветки так, чтобы они трещали на весь парк. Какое ей в сущности дело? Пусть дымит, нажирается, развратничает. Но она простояла там все время, пока курильщики не начали прощаться. Странно, но она так и не увидела, чтобы отец передавал парню деньги. Дождавшись, когда они разойдутся, она вышла из кустов и медленно побрела обратно, мимо складов и павильонов, как вдруг перед ней выросла нелепая фигура. Аврумкин! Что он здесь делает?
— Добрый вечер, Цви. Гуляете? — спросила Мага, пытаясь изобразить улыбку.
— Я исследую, исследую. Все очень ненадежно.
— Что ненадежно?
— Это может произойти очень легко: хлоп, и все.
— Что может произойти, Цви?
Он посмотрел на нее неожиданно умным и цепким взглядом, потом махнул рукой и побрел дальше.
Мага почувствовала, что устала. У нее нет ни обаяния, ни хитрости, чтобы разговорить старика. Да ладно, пошло все к черту. Довольно тайн. Сколько лет уже она идет по следу отца, и каждый раз заново открывает, что он просто чучело, набитое коноплей. Хватит с нее открытий. Она ускорила шаг, как вдруг увидела, что на камне под соснами что-то белеет. Две булки и яблоко, скрепленные шашлычными палочками; на яблоко с воткнутыми в него спичками насажен банан. Видимо, Аврумкин только что сидел здесь и мастерил очередной маразматический натюрморт, впрочем, нет, не натюрморт. Больше всего это похоже на…
…
— Макет?! — Голос Зива впервые за последний месяц звучал заинтересованно. Мага позвонила ему уже из дому, хотела еще раз все обдумать.
— Да, я когда-то видела выставку работ студентов-архитекторов. Там эти шашлычные палочки использовались почти в каждой работе. Да и откуда у моряка такие способности к моделированию?
— К тому же мы совсем не уверены, что Цви — моряк, — подхватил Зив.
— До сих пор не поняла, по какому принципу здесь подбирают прозвища. Может, он попросту носил фуражку, или рассказывал, что любит море.
— Ладно, попрошу ребят из отделения поискать Аврумкина в базах данных. Дурак я был, раз давно этого не сделал, ведь ты говорила, что это он, скорее всего, писал те записки. Так что, ты сказала, он тебе сегодня втолковывал?
«Все очень ненадежно. Это может произойти очень легко: хлоп, и все». Я не понимала, о чем он, а теперь, кажется, понимаю. Если он и правда архитектор, то «ненадежно» — это, наверное, про конструкцию здания, а «хлоп» — это…
— Обрушение?
…
Одни из них верили в то, что люди очень скоро изменятся и захотят жить в тех невероятных пространствах, которые они создавали. Другие — легко смирялись с тем, что их макеты никогда не воплотят. Они даже гордились этим: свободой, которая есть лишь в бесполезном. И те и другие создавали волшебство. Здание, походящее на несколько сцепленных снежинок, на клубок змей-лестниц, на продавца воздушных шаров.
Цви Авраами был из тех, кто считал, что стремление влиться в действительность вредит художнику. Даже бумажные макеты казались ему слишком бытовыми. Он подчеркивал невозможность осуществления своих проектов, выбирая в качестве материалов самые хрупкие и недолговечные: кальку, бумажные салфетки, иногда рыбью чешую или листья.
Все это Мага прочла в статье про концептуальную архитектуру, которую теперь читал Зив.
— Я знаю, что тогда все, кто приехал в Израиль, меняли галутные фамилии[10] на ивритские, но почему Цви Авраами к старости вновь стал Аврумкиным? — спросила она Зива, когда тот наконец повернулся к ней.
— Может, потому, что с годами человеку все важнее быть самим собой? Половина из стариковских чудачеств объясняется просто: тебе, в сущности, наплевать, как ты выглядишь. — Зив отвечал рассеянно, что-то обдумывая. — Ты знаешь, мне кажется, я помню этого Авраами. Он был учителем Герца. У него была забавная манера преподавания. Сминал лист бумаги в комок и требовал, чтобы это рисовали. Герц потом и сам этим забавлялся. А потом — плохо помню, что там между ними было, но он возражал против строительства комплекса по этому проекту Герца.