С точки зрения ложки, у нас в отеле все было неплохо устроено, но что чувствуют люди, у которых есть обоняние, голод, обязательства, холестерин?
«И кстати», — колобок все еще указывал на пустое поле. Я вспомнила, как мать Изи, старая Сима, катала в своих корявых пальцах такой вот маленький кусочек теста. В пятницу, когда она пекла хлеб для субботней трапезы, то отрывала немного от опары и, завернув в салфетку, выкидывала в ведро. Я знала, что она выполняет заповедь отделения халы, но не могла победить странное чувство, что кусочек теста с этого момента обречен на тяжелую и страшную жизнь. Пока субботняя хала красуется на белой скатерти, прикрытая вышитой салфеткой, он медленно чернеет, покрывается ноздреватыми дырами, проваливается, как больная плоть, превращается в вязкую грязь. Темное тесто — вот что кое-как могло заменить мое исчезнувшее тело. Рыхлый комок возникал на месте живота, и первым, что он ощущал, была боль. Когда я смотрела на яблоко, лежавшее на блюдце, то чувствовала две разных боли: одну — от блюдца и другую — от яблока. Стоило перевести глаза на чайник, как я ощущала новую, добавочную боль от чайника. На гостиничной кухне болел шкаф, на лестнице — выщербленная плитка, в холле — синтетическая ткань, которой была обшита стойка администратора. От взгляда на нее у меня сводило челюсти, словно жуешь шерсть. Разумеется, я не собиралась делиться с дирекцией этим бредом. Я писала, что гостям, впервые приехавшим в наш отель, возможно, неприятно прикасаться к синтетике, которая искрит и цепляется за одежду, и что полка для сумок расположена слишком низко.
…
Как-то раз меня вызвали наверх, в дирекцию. В кабинете пахло чем-то пронзительно-оптимистичным. Казалось, что это даже не запах, а энергия и что Стив — наш новый менеджер — прыскает ею сразу во все стороны, как дезодорант со сломанной головкой пульверизатора. Когда я села, он улыбнулся мне фирменной улыбкой, очень мальчишеской и очень искусственной одновременно. Видимо, она была здесь чем-то вроде икебаны в нише и демонстрировала противостояние (а может, наоборот — слияние) свободы и дисциплины — истинный профессионализм.
— Итак, Михаль, — он произнес мое имя мягко, словно надкусил зефирину. — Я пока что мало знаю нашу команду и только изучаю профили работников.
Мне казалось, что только чудовищно добросовестный босс станет изучать биографии уборщиков, пусть даже они и доросли до должности ответственного за смену, но я молчала.
— Вы не думали пойти учиться? Курсы администраторов, гостиничное дело?
— Я не могла начать учебу. По семейным обстоятельствам.
Лицо Стива изобразило корректную скорбь: мимолетную, но искреннюю, как грустный смайлик.
— Вы не замужем, так ведь? — Теперь он говорил бодро и небрежно, словно мое одиночество, в отличие от остальных проблем, было временным затруднением, которое переживает каждое развивающееся предприятие.
— Да, я не замужем.
Он клацнул по клавиатуре и повернул ко мне монитор. На экране был открыт незнакомый мне сайт. Брюнетка в брюках и белой рубашке, открывающей ключицы, стояла на фоне здания гостиницы.
— Это Рэйчел, — объяснил Стив, — она мой старый друг. Ее фирма держит в сети портал — база данных включает тысячи отелей по всему миру. В таком деле главное — объективность. Они дают только достоверную информацию. Вначале слушают, как агенты нахваливают товар. Дают им попеть соловьем, а потом сами все проверяют. А знаешь как?
— Как?
— Посылают инспекторов. Человек с чемоданом приезжает в отель и проходит весь путь постояльца, начиная с регистрации и кончая беседой с барменом в гостиничном пабе. Звучит мило, но, поверь, работа нелегкая. Во-первых, человек должен изнутри знать гостиничное дело. Во-вторых, иногда это — несколько поездок в неделю, такое не для семейных. Человек должен быть свободным, молодым и здоровым, но при этом — в том-то и трудность — у него должны быть…
— Старые глаза?
Он рассмеялся:
— Можно и так сказать! Есть такое выражение? Никогда не слышал, но ты явно врубаешься. Знаешь, я люблю читать твои отчеты. Прикроватные коврики кусают за пятки. Йоу… Вначале я подумал, что за долбанный рэп она здесь пишет, но ведь правда, кусают, я проверил, а заменить эти кусачие коврики — пара пустяков. Я переслал несколько твоих отчетов Рейчел. Они постоянно ищут новых людей. Рейчел срочно требует тебя отдать. Ну, так как?
Он чуть отъехал на стуле и закинул руки за голову. До сих пор я видела эту позу только на рекламах мужских рубашек или часов, кажется, она означала успешное завершение сделки. А еще эта поза означала, что Стив больше не мой босс.
…
Мой первый чемодан на колесиках был лимонно-желтым, похожим на огромную мыльницу, но Рейчел, увидев его, потребовала, чтобы я купила другой, не такой броский.
— Яркая деталь, — сказала она, — а инспектор должен быть незаметным и не запоминающимся.
В каждой командировке я делала сотню фотографий и заполняла подробнейшую анкету, которую потом анализировала фирма Рейчел. Сколько времени требуется, чтобы дождаться завтрака в номер, есть ли паутина с обратной стороны картин, снабжены ли ступеньки патио шершавой лентой против скольжения, висит ли в холле экран, показывающий авиарейсы, все это отслеживали мои старые глаза, и за эту работу я получала неплохие деньги.
Год назад, в первые дни работы уборщицей, мне пришлось заменять Эдиту, которая мыла полы в гостиничном баре. Когда я включила свет, чтобы помыть пол, то оказалось, что внизу барной стойки имеется ступенька для того, чтобы посетителям легче было взбираться на высокие стулья. Вся эта ступенька была усыпана монетами, оброненными посетителями. Я сдвигала их шваброй, но не брала, и когда Эдита обнаружила на ступеньке урожай монет, нападавший за три дня, то приняла меня за сумасшедшую. «Пуговицы» — законная добыча уборщиков. Бармены не опускаются до них, но поломойка не смеет ими пренебрегать. Теперь я зарабатывала в десять раз больше и всегда подбирала то, что полагалось мне по праву:
Бра, висевшее над кроватью в Варшаве, — строгое совиное выражение его лица, которое начисто исчезало, стоило лишь его включить. Шкура медведя в холле пражского отеля: страшные глянцевые когти и что-то черное, похожее на застывшую смолу на месте морды. Удивительно чистый туалет в лиссабонском хостеле: огромные промытые окна наполняют светом умывальник, пахнущий лишь водой, железом и камнем. Прекрасный зимний сад в семейном отеле в маленьком городке в Тоскане с бледно-желтыми, как рыбье брюхо, отмершими листьями фикуса и огромными оловянными шпингалетами на старинных окнах. Все это были мои «пуговицы» — монеты, которые никто не удосужился поднять, и я оставляла их себе.
Но было еще кое-что, и это видели уже не глаза, а слепой колобок из темного теста, который жил у меня в животе. Он отвечал за пустое поле, ту часть отчета, которую я боялась писать и которая иногда противоречила анкете. Как можно спокойно смириться с тем, что огромный, давно не ремонтированный тель-авивский отель, пыльный, как старый тапок, будет исправно заполняться гостями в каждый из еврейских праздников и так вот — ни шатко ни валко — равнодушно прошаркает через все грядущие экономические кризисы, но одновременно с этим прелестная маленькая гостиница в Цфате — белый домик, утопающий в седой лаванде, — почему-то зачахнет. «Смотри, — говорила я колобку, — смотри, какая прелесть». На белоснежном полотенце (отбеливатель, смягчитель, отдушка, нежная лиловая лента, любовно повязанная на ручку корзинки с бельем) сидели две крохотных божьих коровки, влетевших в открытое окно вместе с лавандовым запахом. Но темное тесто молчало. Оно знало правду. Откуда-то знало.
Бестелесный призрак, собирающий яркие картинки, старые глаза, подмечающие все, слепой колобок, чующий беду рыхлым дрожжевым животом, — моя команда, как вы могли так облажаться? Где вы были, когда у меня была человеческая жизнь? Почему молчали, когда мы входили во двор Итамара, и позже, когда я подшивала мамино платье для церемонии? Если только можно было бы проникнуть в то лето — единственное воспоминание, которое у меня осталось, — пройти вдоль муравьиной тропы, мимо Симы, месящей тесто, мимо Изи с Итамаром, налаживающих рельсы для камеры. Предупредить, помешать, запретить, пока темное тесто не уползло, не разбухло где-то под полом, не поперло из щелей, взламывая стены и отравляя все.
…
После нескольких месяцев работы инспектором, когда я, как обычно, зашла в офис Рейчел, она сообщила мне новость: «Мы расширяемся, теперь фирма будет вести в сети еще один сайт, исследующий дорогие дома престарелых и пансионы для пожилых. Многие обеспеченные пары хотят пожить под старость в Израиле, им нужна достоверная информация, и "Голди" — так назывался новый сайт — будет им помогать». Рейчел посетовала на то, что найти пожилого инспектора тяжелей, чем молодого.
— Пусть молодой переоденется пожилым, — посоветовала я.
Рейчел лишь печально усмехнулась:
— Я серьезно, Михаль, мы в цейтноте.
— Тогда другого выхода точно нет. Это не так уж сложно.
— Откуда ты знаешь?
— Моя мать была актрисой. Я выросла в театре. Гримироваться я научилась раньше, чем говорить.
Рейчел посмотрела на меня расширенными глазами, словно школьница:
— Господи… А что, если и правда попробовать?
В тот же день я отправилась в «Лили Лайн». Мама всегда говорила, что не понимает, как «Лили Лайн» умудряются шить такую скучную стариковскую одежду. Я купила там коричневую крепдешиновую блузку, пеструю, как шкурка ящерицы, и такую же пеструю, летящую юбку. Потом, у себя в номере, я просидела перед зеркалом три часа. Гримироваться под семидесятилетнюю легче, чем под пятидесятилетнюю. Получалось совсем неплохо. Я заявилась в офис Рейчел во всем этом великолепии, и, разумеется, она меня не узнала.
«Чемпион» был первым пансионатом, куда направил меня «Голди».
— Наш пансионат хорош тем, что здесь можно прожить некоторое время, не обязываясь, и платить помесячно. Лишь потом, если вы примите решение остаться, будете платить сразу за весь год, — объяснили мне в дирекции. Я заполнила все бумаги, выбрала себе комнату на первом этаже с выходом в зеленый палисадник, и только после этого позвонила Рейчел.