— Давай подождем до ночи, — сказал Зив, когда она все-таки решилась и позвонила. — В случае пропажи взрослого человека ждут двое суток, но мне ли тебе объяснять, что, когда речь идет о Ките, стоит выждать неделю. Да ты знаешь, сколько раз он вот так исчезал?
— Знаю, но это было раньше, а теперь он уже немолод и у него проблемы с сердцем.
— Хорошо, давай договоримся, что если к ночи он не объявится, я поговорю с ребятами из отделения и попрошу, чтобы дали добровольцев, прочесать парк и всю долину. А пока подождем. Поезжай домой, отдохни.
Обходить парк в третий раз, наверное, бессмысленно. Но что же делать? Просто сидеть и ждать? Что она знает о нынешних привычках отца, о его маршрутах? Она побывала на самых дальних аллеях парка, заглядывала во все закоулки на задних дворах и, конечно же, была у той свалки бетонных блоков, где недавно видела отца в компании Даниэля. В Пузырек она даже не заглядывала — откуда-то чувствовала, что отца там нет. Даниэль — вот кого хорошо бы сейчас как следует потрясти, только вот, если рассказать все Зиву, дело осложнится.
Корпус, в котором поселился Кит, был далеко от убежища Даниэля, на противоположном краю парка. Она решила подождать здесь и огляделась. Кое-что изменилось: исчезли заросли розмарина, окружавшие лужайку. Теперь по периметру стояло несколько прилавков с брошюрками, а у самого края, там, где нижняя из террас парка подходила вплотную к газону, возвышался огромный голубой мозг. Он слегка раскачивался из стороны в сторону. Из недр мозга доносилось гудение — это компрессор накачивал в него воздух. Эту штуку, кажется, соорудили сегодня ночью. Отец, наверное, заснуть не мог от шума. Видимо, разозлился, да и поехал с утра пораньше к кому-нибудь из друзей. Версия казалась убедительной, но все-таки Мага не могла заставить себя идти домой, как советовал Зив. Она уселась на траву и тут вспомнила, что в ее сумке лежат листы из синего дневника. Сегодня утром ей пришло в голову, что у нее найдется время их почитать.
Синим на синем
Я мало запомнил из того отпуска на море, но компания там была неплохая. По вечерам мы жарили мидии прямо на берегу и рассказывали страшилки. Лучше всех получалось у моего троюродного брата. Он рассказывал о похитителях тел. О том, как случайно нашел под водой их логово. Вначале он долго нырял в том месте и порезал ногу, потому что поскользнулся на водорослях. (Я до сих пор помню эти водоросли, что гладят тебя, как волосы утопленников. А если наступить на них, окажется, что они скользкие, словно намыленные.) А потом он увидел первый акваланг, врытый в песок вертикально, как могильный памятник, а вслед за ним и остальные — кладбище аквалангистов, расположенное на дне моря. «Под каждым, — утверждал брат, — лежит Черный Аквалангист. Но это днем он лежит. А ночью выплывает на охоту. Так они зарабатывают: хвать за ноги одинокого ночного купальщика, а потом — нате вам, родственнички, тело за денежное вознаграждение». Если бы я поверил ему тогда, то обязательно бы спросил, на кой мертвым аквалангистам деньги. Самое удивительное, что та история, та страшилка, стала для меня чем-то вроде колыбельной. Я закрывал глаза и видел аквалангиста, который выплывает на ровное светлое место — подводную полянку. Он, разумеется, не собирается хватать кого-то за ноги и тащить вниз. Наоборот, он давно хотел остаться один. Пловец останавливается и вдруг снимает акваланг. Снимает буднично, как снимают рюкзак, словно он не под водой, а в лесу, и можно наконец-то сделать привал. Но вот его внимание привлекает что-то в дальнем конце полянки. Иногда я гадаю, что это может быть. Гигантский скат или стая мелких красных рыбок, которые, ни на секунду не снижая скорости, все как одна поворачиваются боком, словно кто-то взмахнул красным с серебряной изнанкой платком? Нет, таких чудес он наверняка и раньше навидался. А значит, там, куда он всматривается, происходит что-то совсем волшебное. Он делает несколько робких первых шагов, затем идет быстрее. Я с удовольствием провожаю его взглядом, пока он не скрывается за подводными скалами. И вот уже другой аквалангист, точно такой же, облитый черным блестящим гидрокостюмом, выплывает, как на сцену. Один черный аквалангист, два черных аквалангиста, три черных аквалангиста… На полянке брошенные как попало акваланги. Никакое это не кладбище, просто сваленная в кучу поклажа.
Маге захотелось перечитать эту запись с самого начала. Где-то там, среди строчек, образовалась полость, в которую упало одно воспоминание. Наконец Мага нашла это место: «Пловец останавливается и вдруг снимает акваланг. Снимает буднично, как снимают рюкзак, словно он не под водой, а в лесу, и можно наконец-то сделать привал».
Почему в этот момент она вновь вспомнила отца? Как с ним связано все это: человек, который стоит на морском дне, озираясь, словно на полуосвещенной сцене, и потом, увлеченный чем-то невидимым, уходит куда-то за кадр. Ну да, точно, за кадр! Она видела это в кино. Фильм про подводных ныряльщиков, которые соревновались, кто продержится под водой дольше, — они смотрели его вместе с отцом. Кажется, тот фильм был последним из тех, что они смотрели. После него старый кинотеатр закрылся. Те двое друзей в фильме понимали друг друга лучше, чем близкие люди, которые их любили.
— Но ведь они помогают друг другу побыстрее умереть, разве так можно? — спросила тогда Мага отца. Это был один из тех «вредных для ребенка» диалогов, которые они никогда не вели при маме, но та чуяла их, словно они были написаны у Маги на лбу.
— Возможно, смерть в этом фильме — просто метафора, — ответил Кит. — Они дарят друг другу не смерть, а свободу и тишину.
— Тишину?
— Именно. Когда-нибудь и тебе это понадобится — убежище, где ты захочешь отсидеться.
— А у тебя такое есть?
— Да, — ответил он так просто и беззаботно, что непонятно было: серьезно он говорит или шутит. — У меня — есть. Друг подарил.
Вот о чем говорил Герц, когда бредил. Он не забыл в своем проекте комнату, он нарочно оставил ее там, чтобы подарить кому-нибудь. И Мага почти не сомневалась, речь вовсе не о той каморке, где ютится Даниэль. Где-то здесь, рядом, настоящий Пузырек, и отец сейчас там.
Она позвонила Зиву.
— А что, если это никакой не подземный ход? То пространство, о котором твердил Герц, — возможно ли, что это комната и что он оставил ее нарочно?
— Послушай, постарайся успокоиться. Скорее всего, твой отец сейчас где-нибудь в отеле на Мертвом Море, дрыхнет в шезлонге, а ты с ума сходишь. Я понимаю, я сам же тебя завел, нарассказывал про подземный ход. Брось, Мага. Нет никакого подземелья под «Чемпионом». Глупости это все.
МихальБутерброд с паспортом
Этим утром я впервые не гримировалась и не облачалась в стариковские одежды. Я уже давно запаслась толстовкой с логотипом «Доку», которую забыл на лужайке кто-то из студентов. Пришло время ее надеть. Я положила в маленький рюкзак деньги с документами, а также одежду старухи, парик и грим, на случай, если не смогу без этого маскарада пройти в свой корпус. Подумав, что возможно кто-то будет меня искать, я прикрепила к двери записку, что на сутки уезжаю к родственникам.
Постояв у двери, я убедилась в том, что в коридоре никого нет, и выскользнула из номера. В вестибюле была суета, как я и предполагала. Никто не обратил внимания на то, как я выхожу из корпуса. На улице меня ожидал сюрприз. Непонятная конструкция, которую сооружали у моих окон до поздней ночи, оказалась гигантским голубым мозгом. Его вчера, видимо, надували компрессором. Мозг был сделан из полупрозрачного пластика, в котором солнце отражалось сотнями бликов. Он выглядел таким упитанным, довольным, что невозможно было не улыбнуться.
— Ох, ничего ж себе! — услышала я чей-то веселый голос. Рядом со мной стояли два студента в таких же толстовках Доку, как моя.
— Правда же, улет?! — сказал один другому. — А представляешь, надули бы рядом такую же огромную жопу?!
— Дождись Дня жопы, и будет тебе счастье, — ответил второй.
Я не могла удержаться и рассмеялась.
Парень наклонился над мешком, наполненным поролоновыми шапками-мозгами разных цветов. Он выбрал оранжевую и надел себе на голову, а затем церемонно поклонился мне:
— Приятно познакомиться, я — Нив.
— Михаль.
— Возьмешь себе розовый, или ты феминистка?
— Но я вообще-то собиралась…
— Умоляю, не бросай нас в этой юдоли печали.
Я колебалась, не зная, что сказать.
— Надевай! — Нив протягивал мне шапку-мозг нежно-зеленого цвета, а потом достал откуда-то из мешка небольшое зеркало. Я вздрогнула, увидев себя без грима на фоне изогнутой стены пансионатского корпуса. Во время своих прогулок я часто смотрелась в карманное зеркальце, чтобы проверять, как обстоят дела с макияжем, и привыкла к тому, что из зеркала на меня смотрит старуха.
— Неужели не нравится? — спросил Нив, увидев мое испуганное лицо. Я поняла, что должна немедленно взять себя в руки и играть. Разве не этим я занималась все это время в «Чемпионе»?
— Не, ну только не зеленый, — сказала я, немного глотая слова, как это делают общительные студентки. — В этом зеленом я как Шрек, ну правда.
— А, так вот вы где! — раздался веселый возглас у меня за спиной. Я обернулась. Передо мной стояла Уриэлла. Огромная шапка-мозг сползала ей на глаза. — Мы ведь не знакомы? — сказала она, протягивая мне пачку флаеров.
— Кажется, нет, — ответила я.
— Ну, поехали! — сказал Нив.
Мы направились к небольшой площади, у которой была устроена сцена. Там уже стоял Зобак в самом жутком и великолепном из своих костюмов и проверял микрофон: «Раз, раз, раз». Афиши по обоим краям сцены приглашали желающих на лекцию «Мозг — изумруд золотого возраста». Зобак был в ярко-зеленом пиджаке с петлицами и эполетами и лиловом галстуке, сияющем как неоновая вывеска. За время моего пребывания здесь я заметила, что от лекции к лекции костюмы доктора становились все ярче и безумнее. В общем-то, он ничем не отличался от пожилых Элвисов, которые выступают на каждом углу в Лас-Вегасе. К тому же он явно перебарщивал с гримом: лицо у него было розовым, как у куклы.