Приятель Нива (его звали Одед) притащил откуда-то ящик с брошюрками и бутерброды с соком на всех. Я уже сто раз могла бы сбежать от этой компании, но мне почему-то не хотелось. Впервые за весь последний год я стояла так близко к живому человеку. В своих командировках я не стремилась ни с кем знакомиться, это бы мне мешало, а все время, что я изображала здесь старуху, и вовсе не позволяла никому приблизиться, боялась, что грим заметят. Каким удовольствием оказалось быть рядом с людьми, ощущать ореол из тепла, запаха и еще чего-то очень человеческого, чему нет названия.
Мы слушали длинную лекцию, потом довольно быстро сбыли весь запас шапок. Потом нас послали помогать старикам заполнять опросники психологического исследования, цель которого я так и не уяснила.
К моему столу подошла Ципора Бермингер.
— Часто ли вы покупаете новые вещи? — спросила я.
— Нет, — твердо отвечала Ципора, кутаясь в шарф, с которого забыла снять ценник.
— Сожалеете ли о совершенных покупках? Пытаетесь ли их обменять?
— Нет. С чего бы это. Никогда!
…
— Анкеты закончились! — объявила Уриэлла, сидевшая рядом со мной. — Все, отпахали. Пошли посидим на крыше!
Я и не заметила, что день, который я собиралась провести в одиночестве, подходил к концу.
— Точно, на крышу! Пока солнце не зашло, — подхватил Нив.
Через пожарную лестницу мы вышли на крышу одного из корпусов. Здесь все еще было тепло. Мы уселись на широком бортике.
— Давно волонтеришь? — спросил меня Нив.
— Нет, совсем недавно.
— А где учишься?
— На педагогическом, — ляпнула я первое, что пришло в голову.
— А почему работаешь здесь, а не с детьми?
— Дети — отстой, — ответила за меня Уриэлла. — Со стариками в тысячу раз интересней.
— Тоже мне интерес, — усмехнулся Нив.
— Нет, правда. На старом лице все написано, а молодое — как резиновое.
— Поменяешь свое резиновое на старое? — заржал Одед. — Сделай пластику с морщинами. Тоже станешь интересной.
Уриэлла хотела возразить, но махнула рукой:
— Ладно, не веришь мне — не надо. Мне правда нравятся старые лица.
— Ну да… Морщинки-лучики, мудрость, доброта, приятие… Знаешь, что меня реально бесит? — Одед и в самом деле злился уже по-настоящему. — То, что правду о стариках нам не говорят.
— Это как? — удивился Нив.
— Вот у меня, например, дед был дико глупый, хоть и главный экономист. Просто по-человечески глупый — это все в семье знали. При ясной голове мог такую хренотень понести, что блевать хотелось. Ну и где она, его мудрость, а? И с добротой та же фигня. У добрых она есть, а у злых к старости не появится. Но это никто не признает почему-то. Прям мировой заговор.
— И я, значит, в нем участвую? — сощурилась Уриэлла. — Ну и на кой мне это нужно, по-твоему? Мне что, платят?
— Не платят. Ты просто собираешься дожить до старости, вот тебе и выгодно рассказывать эти отстойные майсы.
— А ты не собираешься?
— He-а… Я в Мексику уеду. Или в Чили. Там все честно. Съел все зубы — сдох в пятьдесят.
Я почувствовала, что голодна. Хотела уже открыть рюкзак и достать бутерброд и бутылку с соком, но вспомнила, что там вещи Стеллы. А вдруг кто-нибудь из этой веселой компании увидит парик и начнет задавать вопросы? Я отвернулась, поставила рюкзак на перильца, ограждающие бортик крыши, и стала шарить в нем рукой. Рюкзак вдруг выскользнул у меня из рук и полетел вниз.
— Давай сбегаю, принесу, — сказал Нив.
— Да ничего, я сама. — Не хватало только, чтобы Нив увидел все, что могло оттуда высыпаться. Какого черта я взяла с собой парик, грим и весь этот маскарад! Только теперь я осознала, как подозрительно он выглядит в рюкзачке студентки.
Я перегнулась через бортик, чтобы увидеть, куда именно упал рюкзак, но на асфальте валялись лишь осколки бутылки из-под сока, рюкзака не было.
— Так вот же он! — Уриэлла указывала на балкон этажом ниже. — Смотри, как аккуратненько лежит: прямо под нами.
К счастью, это был общественный балкон, на который можно было выйти прямо с лестничной клетки. Я сбежала вниз и увидела, что рюкзачок раскрыт и несколько мелких предметов выпали из него еще во время полета. Бутерброд, видимо, как и сок, упал вниз: на балконе его не было. Зато там были кошелек и расческа, застрявшая у перил. Одежда и парик остались в рюкзаке, я облегченно вздохнула, но тут же почувствовала, что по спине словно холодной ладонью провели. Паспорт! Он приземлился на наклонную стену — одну из граней корпуса-комка, и тем, кто жил за треугольным окном, ничего не стоило протянуть руку и взять его, а заодно и дополнительный вкладыш, белевший чуть поодаль. Хуже и быть не могло: у того, кто поднимет бумаги, в руках окажутся сразу два документа — подлинный, на Михаль Долев, и поддельный, на старуху Стеллу. Этот вкладыш я смастерила собственноручно на компьютере и распечатала на обычном цветном принтере. Бумажка кое-как могла сойти за настоящий документ, если не вынимать ее из-под мутноватого пластика обложки. Я лишь раз предъявляла паспорт в аптеке, но ни в каком более серьезном месте никогда не решилась бы его показать. И вот они, обе бумажки — на виду, словно карты беспечного игрока.
— Эй, ты скоро там? — спрашивали Нив и Уриэлла, перегнувшись с крыши.
— Да, минуточку, — крикнула я, — мне как раз позвонили, сейчас приду.
Я просунула руку сквозь прутья балкона, но дотянуться до чертовых бумажек было невозможно. Зато я дотянулась до поверхности скоса, на котором лежали бумажки, и провела рукой по мозаичному покрытию. Оно было шероховатым, и это меня ободрило. Я надела рюкзачок на плечи, перелезла через перила и спрыгнула на наклонную стену. Убедившись, что подошвы туфель не скользят, я, не разгибаясь, на корточках стала продвигаться вперед. Я добралась до паспорта и засунула его в карман, оставалось лишь дотянуться до поддельного вкладыша, я протянула руку, но тут подул ветерок, и бумажка соскользнула чуть ниже. Что-то насмешливое, прямо-таки издевательское было в этом легком движении, словно ветру вдруг захотелось со мной поиграть. Пришлось двигаться дальше. Плоскость здесь уже не была такой пологой, но я рассчитала, что сумею дотянуться до бумажки. И тут что-то изменилось: я уже не продвигалась вперед мелкими шажками, а скользила. Поверхность здесь была мокрой, здесь, видимо, разбилась бутылка с соком. Ступи я чуть правее или левее, этого бы не случилось, но теперь я словно была на льду: как я ни пыталась замедлить движение, мне это не удавалось. Я опрокинулась на спину. Что теперь делать? Звать на помощь? Надо мной было синее вечернее небо, и вдруг откуда-то оттуда, с неба, я услышала:
— Господи, смотри!
— Как она там оказалась?
— Эй, кто-нибудь, помогите!
Задрав голову, я увидела их красные лица, с которых свешивались челки, и это небольшое движение привело к тому, что я вновь начала сползать. Дело было уже не в скользкой плитке, а в том, что плоскость здесь была почти отвесной. Все мои мышцы были напряжены, чтобы как можно теснее прильнуть к поверхности, но я продолжала скользить и никак не могла ни остановить это, ни замедлить. Как близко я к краю? Я упаду вниз? Я перестала слышать крики с крыши, потому что кровь стучала у меня в ушах.
…
— Эй, ты в сознании? Скажи что-нибудь, чтобы я понял, что ты в порядке.
Прямо надо мной нависло лицо. Я видела его так близко, что заметила, что волоски на бровях ближе к переносице расположены веером, а на лбу небольшой прыщик.
— Меня зовут Даниэль. Я привез тебя в больницу. Ну, не молчи, я же по глазам вижу, что ты меня понимаешь.
Может быть, это положено каждому умирающему: ты проплываешь мимо всех своих врагов, которые преспокойно сидят на берегу, на свалке бетонных блоков? В тот первый раз, когда он ворвался в мою комнату, мне было не до разглядывания, а теперь я впервые видела его так близко: щеки обветрены, кожа на скуле чуть шелушится. Обычное человеческое лицо. А что, если я правда умерла? Но тогда почему я так явственно чувствую запахи? От его волос несло лавандой. Какой-то дешевый шампунь, напоминающий жидкость для мытья полов. Умершим обычно показывают картинки, а запахи тут ни при чем. И все-таки… У меня ничего не болит, и подозрительно удобно лежать.
— Вы что там, дурачились, на крыше?
И тут я вспомнила, почему оказалась на скосе. Рюкзак! Я нащупала рядом с собой какие-то мешки, наполненные мягким, и продолжала шарить рукой.
— Да здесь твой рюкзак, не волнуйся.
— Я упала? — мой голос был хриплым, словно я не пользовалась им целый год.
— И еще как упала!
— Как же…
— Повезло тебе, вот как. Машина стояла рядом, и ключи в зажигании. Я успел подкатить, ты упала в кузов с тряпками. Уверена, что не ударилась о бортик?
— Это не… тряпки. Это мозги. Из… поролона.
— А, ну да. Точно! — Он заулыбался. — И твои-то, я вижу, тоже в порядке. А я уж беспокоился. Но ты все равно не двигайся. Возможно, у тебя небольшое сотрясение. Сейчас их позову. — Лицо Даниэля взмыло вверх как ракета, — он встал. Я услышала, как он спрыгивает на асфальт.
— Сюда! Нужны носилки, — услышала я его голос.
— Она спрыгнула с крыши? — пожилая кругленькая медсестра смотрела на меня, но обращалась почему-то к Даниэлю.
— Спрыгнула? Да нет, я не думаю.
— Вы ее знаете?
— Нет. Я оказался там случайно.
— Как ее зовут?
Теперь они оба смотрели на меня. Медсестра постукивала шариковой ручкой по планшетке и ждала.
— Как тебя зовут? — повторила она, наклонившись надо мной. Она говорила громко, словно обращалась к глухой.
Я вспомнила, как сижу на корточках и тянусь к своему паспорту. Дотянулась ли я? Кажется да. Значит, он сейчас в кармане. А та фальшивая бумажка, где она? Вот до нее-то я не успела дотянуться. Или все-таки успела?
— Кажется, она все еще не пришла в себя, — сказал вдруг Даниэль, повернувшись к сестре. — Пусть пока успокоится. Думаю, у нее ничего не сломано, она упала в кузов на мешки с поролоном.