О Азия, Азия! Голубая страна,
Обсыпанная солью, песком и известкой.
Там так медленно по небу идет луна,
Поскрипывая колесами, как киргиз с повозкой…
Не с того ли так свищут монгольские орды
Всем тем диким и злым, что сидит в человеке?
Уж давно я, давно я скрывал тоску
Перебраться туда, к их кочующим станам,
Чтоб разящими волнами их сверкающих скул
Стать к преддверьям России как тень Тамерлана.…
Но как в европейской России, так и в азиатских местах на железнодорожных станциях до самого Ташкента толпились изможденные, озабоченные, неряшливо одетые люди, стремящиеся любым способом добраться до столицы Туркестана. Эти сцены наблюдал и описал А. Неверов: «На станции горели фонари бледным светом. В темноте копошились люди. Двигались огромными толпами, толкая друг друга, тонули в криках, в тонких голосах плачущих ребятишек. Лежали стадами, плакали, молились, ругались голодные мужики. Точно совы безглазые тыкались бабы с закутанными головами, с растрепанными головами. Тащили ребят на руках, тащили ребят, привязанных к спине, тащили ребят, уцепившихся за подол. Словно овцы изморенные падали бабы около колес вагонных, кидали ребятишек на тонкие застывшие рельсы. Щенками брошенными валялись ребята: и голые, и завернутые в тряпки, и охрипшие, тихо пикающие, и громкоголосые, отгоняющие смерть неистовым криком». (19, с. 242). Мрачная картина действительности. И так на каждой станции, на каждом разъезде. «По вагонам, по вагонным крышам ходили солдаты с ружьями, - писал А. Неверов.- сбрасывали мешки, гнали мужиков с бабами, требовали документы. Мужики бегали за солдатами, покорно трясли головами без шапок. Охваченные тупым отчаянием, снова лезли на буфера, с буферов на крыши, опять сбрасывались вниз и опять по-бычьи, с молчаливым упрямством заходили с хвоста, с головы поездных вагонов» (19, с. 255).
И все это ради хлеба, ради своего будущего. В чем вина этих людей? Разве у них на родине в полях раньше не убирали хороший урожай, не заполняли закрома зерном? Ведь раньше обеспечивали хлебом не только себя, но и продавали зерно в достаточном количестве. Почему это случилось в последние годы? Неужели во всем виноваты только природные условия? Такие вопросы витали, но на них не было ответа. Опасно было называть истинных виновников навалившегося несчастья, все старались списать на неурожай. Потом и кровью добивались урожая земледельцы, а их беспощадно грабили те, кто к этому урожаю никакого отношения не имел. Хлеб - это жизнь, это составная часть человеческого бытия. С хлебом нужно обращаться, как с живым существом, а не безжалостно и бездушно резать пшеничные и ржаные колосья как головы лебедей, а затем связанные снопы избивать при молотьбе цепями, перемалывать зерно в мельничных жерновах. Свою любовь к труду земледельца, тревогу о тяжелой судьбе хлеба Есенин выразил в стихотворении «Песня о хлебе», напечатанном в сборнике «Звездный бык» в начале 1921 года, на которое критики обратили внимание. В стихотворении не только прослеживается путь хлеба от начала уборки урожая до приготовленного и поставленного на обеденный стол пышного каравая, но и указываются виновники навалившегося на российскую землю голода. Виновата не природная стихия! Голод был результатом преступной, хорошо спланированной деятельности имеющих власть «шарлатанов, убийц и злодеев». И сейчас, по пути в Туркестан, глядя на обездоленных , покинувших не по своей воле родные края, вновь и вновь вспоминал поэт «Песнь о хлебе»:
Вот она суровая жестокость,
Где весь смысл страдания людей.
Режет серп тяжелые колосья,
Как под горло режут лебедей.
Наше поле издавна знакомо
С августовской дрожью поутру.
Перевязана в снопы солома,
Каждый сноп лежит, как желтый труп.
На телегах, как на катафалках,
Их везут в могильный склеп – овин.
Словно дьякон, на кобылу гаркнув,
Чтит возница погребальный чин.
А потом их бережно, без злости,
Головами стелют по земле
И цепами маленькие кости
Выбивают из худых телес.
Никому и в голову не встанет,
Что солома – это тоже плоть.
Людоедке-мельнице – зубами
В рот суют те кости обмолоть.
И из мелева заквашивая тесто,
Выпекают груды вскусных яств…
Вот тогда-то входит яд белесый
В жбан желудка яйца злобы класть.
Все побои ржи в припек окрасив,
Грубость жнущих сжав в духмяный сок,
Он вкушающим соломенное мясо
Отравляет жернова кишок.
И свистят по всей стране, как осень,
Шарлатан, убийца и злодей…
Оттого что режет серп колосья,
Как под горло режут лебедей
В раздумье о тяжелой доле крестьянства С. Есенин сделал на черновых листах рукописи поэмы «Пугачев» небольшие зарисовки, хотя рисовал он крайне редко.. Так появился рисунок с подписью «Колосья» в набросках к главе под названием «Ветер качает рожь». Этот же набросок поэт повторил в другом месте рукописи еще раз, подписав «Рожь».
Встреча с А. Ширяевцем
13 мая1921 года
13 мая 1921 года Сергей Есенин приехал в Ташкент, столицу Туркестанской Автономной Республики, входившую в то время в состав РСФСР.
Неизвестно, что чувствовал С. Есенин, когда он, подъезжая к Ташкенту, рассматривал пригородную местность. Для человека, впервые прибывавшего в столицу Туркестана, все могло показаться необычным. Вот какие впечатления были у подростка Михаила Додонова в повести А. Неверова «Ташкент – город хлебный», приехавшего из России почти в то же время, что и Есенин, но только с различными целями: «Мимо садов ехали чудные, невиданные двухколесные телеги (арбы). Сытые лошади с лентами в хвостах и гривах играли погремушками. На лошадях верхом сидели чудные, невиданные люди с обвязанными головами, а от огромных колес поднималась белая густая пыль, закрывала сады, деревья, и нельзя было ничего увидеть сквозь нее. Потом верхом на маленьких жеребятах (ишаках) ехали толстые чернобородые мужики, тоже с обвязанными головами. Сидят мужики на маленьких жеребятах, стукают жеребят по шее тоненькими палочками, а жеребята, мотая длинными ушами, идут без узды, и хвосты у них ровно телячьи. Паровоз сделал маленькую остановку. Высунулся Мишка, увидел торговцев с корзинами на головах, услыхал нерусские голоса. Из корзинок, из деревянных корыточек глянули яблоки разные и еще что-то, какие-то ягоды с черными и зелеными кистями, широкие белые лепешки. «Вот так живут!» - подумал Мишка, облизывая языком сухие, голодные губы» (19, с. 278).
Возможно, что С. Есенин мог увидеть и иную картину, но и в ней обязательно были бы представлены необычно одетые местные жители, повстречались бы те же с огромными колесами повозки, слышалась та же незнакомая для русских тюркская речь.
Когда поезд остановился на ташкентском вокзале, началась суматошная высадка пассажиров. Некоторых радостно встречали, но многие, прибывшие в Ташкент ради заработка, настороженно поглядывали по сторонам в поисках свободного места, где можно было бы присесть, осмотреться и решить, куда дальше идти. Служебный вагон, в котором ехал С. Есенин, вскоре отцепили и поставили на запасной путь.
«Приехал Есенин в Ташкент в начале мая, когда весна уже начала переходить в лето, - вспоминал В.И. Вольпин. - Приехал радостный, взволнованный, жадно на все глядел, как бы вливая в себя и пышную туркестанскую природу, необычайно синее небо, утренний вопль ишака, крик верблюда и весь тот необычный для европейца вид туземного города с его узкими улочками и безглазыми домами, с пестрой толпой и пряными запахами» (4, с. 414).
На вокзале С. Есенина встретил поэт А. Ширяевец. Они были знакомы заочно с 1915 года, обменивались письмами. О приезде московских гостей А. Ширяевец, вероятно, был предварительно оповещен, так как работал телеграфистом в городском узле связи. На встречу с другом А. Ширяевец пришел не одни, а со своей невестой Маргаритой Петровной Костеловой, которая позже вспоминала: «Помню, как я обомлела перед красавцем в новеньком сером костюме, в шляпе, вся замерла и очень хотелось потрогать его, дотронуться до живого Есенина. Я ведь работала тогда в библиотеке, много читала и хорошо знала стихи Есенина» (25, с. 96).
Ширяевец (настоящая фамилия Абрамов) Александр Васильевич (1887 – 1924) родился в селе Ширяево Симбирской губернии в крестьянской семье. «Родители из крепостных крестьян, впоследствии – мещане, - писал А. Ширяевец в автобиографии.- Отец – самоучка, мать только читала с трудом, Окончил церковно-приходскую школу в Ширяево, проучился два года в самарском городском училище , служил чернорабочим, писцом». Родители всячески поддерживали в сыне стремление к знаниям, прививали ему любовь к народному песенному творчеству. В 1905 году после смерти отца А. Ширяевец с матерью уезжают в Среднюю Азию, спасаясь от нищеты и бесправия. Стал служить в почтово-телеграфном ведомстве Туркестана, вынужден был жить в городах Коканд, Чарджоу, Бухара, Ташкент. Это позволило ему не только хорошо узнать жизнь русских переселенцев, взаимоотношения среди чиновничества туркестанского губернаторства, но и поближе познакомиться с неизвестным для него бытом местных жителей. Писал лирические и прозаические произведения, публикуя их в местной и центральной периодической печати. «Живу сейчас среди казенной обстановки, людей «в футлярах», - писал А. Ширяевец в 1913 году друзьям в Москву,- под гнетом бесчисленных грозных циркуляров, не допускающих за человеком никаких человеческих прав. Но никакие циркуляры не вытравляют из меня любви к литературе вообще и поэзии в частности – только этим и дышу». Свои переживания отразил в неопубликованном цикле стихов «Почтово-телеграфные мотивы». Стихи подписывал А. Ширяевец, а очерковые зарисовки и фельетоны из местной жизни публиковал под псевдонимом А. Симбирский. В 1911 году в Ташкенте в коллективном сборнике «Стихи» А. Ширяевец был представлен циклом «Ранние сумерки. Стихи и песни». Заочно стал членом Суриковского ли