н был весьма смущен. Начало спектакля задержалось на несколько минут» (25, с. 92).
Есенина приглашают на литературные вечера для чтения своих стихов, предлагают выступить перед публикой о современной поэзии. В Ташкентском клубе Красной Армии он прочитал лекцию об имажинизме и имажинистах. Горожан привлекла афиша, на которой кратко было написано название лекции – «Бунт нас». Такое название предложил сам поэт. В первом отделении С. Есенин подробно объяснял основные положения имажинизма, для иллюстрации привлекая стихотворения различных авторов. Однако больший интерес у публики вызвало второе отделение, где С. Есенин стал читать свои стихи, не объясняя теоретических положений о ритмике и образности произведения. По воспоминаниям Е. Макеевой, «особенно тепло публика встретила стихотворения «По-осеннему кычет сова…», «Песнь о хлебе», «О пашни, пашни, пашни…», а чтение «Исповеди хулигана» многих смутило и шокировало. Можно предположить, что поэта раздражала собравшаяся разношерстная публика, среди которой было определенное число случайных, далеких от поэзии лиц, поэтому он не убирал из текста малопоэтические слова, словно нарочно, грубо и обнажено» (25, с. 93).
Встречи С. Есенина с любителями поэзии помогал организовывать А. Ширяевец. В некоторых случаях они носили случайный характер. «Однажды, - вспоминала Наталья Михайловна Саввич, жившая на той же улице, где и А. Ширяевец, - перед началом сеанса в кинотеатре «Хива» вместо оркестра выступили поэты, среди них прочел одно свое стихотворение и Есенин, делал он это непринужденно и весело, а потом пригласил собравшихся познакомиться со стихами имажинистов, покупать их книги, - помнится, это можно было сделать в помещении Ташкентского союза поэтов» (25, с. 100).
Есенина познакомили с Николаем Николаевичем Кулинским, первым директором Туркестанской публичной библиотеки после революции, хорошим знатоком поэзии и великолепным собеседником. С. Есенин, А. Ширяевец, В. Вольпин побывали в гостях у Н.Н. Кулинского. За накрытым для гостей столом на террасе велась задушевная беседа, читали любимые стихи.
Для привлечения читателей Н. Кулинский с 1918 по 1922 годы создал при библиотеке «Студию искусств», которая представляла собой небольшой самодеятельный театр с весьма интересным репертуаром. Постановки осуществлялись в помещении библиотеки. Н. Кулинский возглавлял студию и был постоянным режиссером всех спектаклей (49). В репертуаре «Студии искусств» были не только произведения классиков, но и современных авторов. «Он был прекрасным декламатором, - вспоминала участница студии Селуянова Наталья, - производил на слушателей большое впечатление, когда читал художественные произведения. Н.Н. Кулинский был раньше артистом, поэтому свободно использовал при чтении мимику и выразительные жесты» (50).
По приглашению директора библиотеки С. Есенин выступил перед слушателями «Студии искусств», которая называлась также и «Студией живого слова». Об этой встрече оставила воспоминания Евгения Эммануиловна Ромонат, одна из слушательниц студии: «Занятия наши проходили в помещении библиотеки, когда в ней не было посетителей. Есенина сюда привел Ширяевец, которого мы все хорошо знали. Он представил своего друга, и тот без предисловий и уговоров стал читать свои стихи. Читал очень просто, без рисовки и завывания, как иные поэты. Каждое его слово будто ложилось в душу, а все мы, студийцы, именно в этом кое-что понимали после серьезных занятий с Кулинским. Не могу забыть, как он читал «Песнь о собаке» - удивительно точно и человечно, так что слезы появились у многих на глазах, да и сам поэт, кажется, был растроган, и голос его дрожал. Чувствовалось, что он не декламирует, а переживает то, что запечатлено в слове. В этот момент для нас не важно было, что это читает сам Есенин, и значительным казалось то чувство сострадания и боли, которое поэт донес не только словом, но и сердцем, голосом, душой. Эта встреча произвела на нас всех огромное впечатление и наложила отпечаток на дальнейшие наши занятия: Хотелось проникнуть в глубины поэтического слова, ощутить в нем ту проникновенность и человечность, какие слышны были в голосе Есенина» (25, с. 92-94).
Те, кто встречался с Есениным во время его пребывания в Ташкенте, всегда подчеркивали популярность поэта среди горожан, особенно молодежи. Мария Андреевна Гейциг, в то время слушательница бухгалтерских курсов, рассказывала, что когда разносился слух о выступлении Есенина, занятия на курсах стихийно прекращались, молодежь бежала туда, где по слухам он должен был читать свои стихи. (25, с. 99).
В Новом городе Ташкента с учетом своих возможностей горожане старались не отставать от европейской культуры, стремились следовать последней моде в кино, танцах, песнях. Есенин относился к этим веяниям с прохладцей. Художник А. Волков вспоминал: «В Ташкенте на все была мода… на танец шимми, на Джимми, остроносые ботинки. В кинотеатре «Хива» шел фильм «Кабинет профессора Калигари» с Конрадом Вейтдом в главной роли. Есенин в кино не пошел. Сказал: «Надоело». Пробовали его затащить в концерт, где заезжая певица пела «Шумит ночной Марсель». Но он и оттуда удрал – по ногам со скандалом. «Пустите, - говорит, - меня, не за тем я сюда приехал». Вышел на улицу, а там верблюд стоит, склонил к нему свою голову. Есенин обнял его за шею и говорит: «Милый, унеси ты меня отсюда, как Меджнуна…». Пришел ко мне, сел на пол в комнате возле окна и стал читать стихи «Все познать, ничего не взять пришел в этот мир поэт». Потом он написал о Бухаре, которую никогда не видел «И стеклянная хмарь Бухары». Хоть всю жизнь проживи в Туркестане, лучше не скажешь. Эта хмарь, знаете, что ? Зной, смешанный с пылью веков, зной, оплавляющий камни бухарских куполов, их голубые изразцы. И откуда он это знал? Ведь он никогда не видел Бухары. Где же начинается Восток? И еще это, помните: «Я люблю этот город вязевый». Как там сказано? «Золотая дремотная Азия опочила на куполах…» (48).
Постепенно С. Есенин стал проявлять тоску по России. «Я помню, мы пришли в старый город небольшой компанией , долго толкались в толпе, а затем уселись на верхней террасе какого-то ошхане, - вспоминал В. Вольпин. - Вровень с нами раскинулась пышная шапка высокого карагача – дерева, которое Есенин видел впервые. Сверху зрелище было еще ослепительнее, и мы долго не могли заставить Есенина приступить к еде. В петлице у Есенина была большая желтая роза, на которую он все время бережно посматривал, боясь, очевидно, ее смять. Когда мы поздно возвращались в город на трамвае, помню то волнение, которым он был в этот день пронизан. Говорил он много, горячо, а под конец заговорил все-таки о березках, о своей рязанской глуши, как бы желая подчеркнуть, что любовь к ним у него постоянна и неизменна» (4, с. 425).
В письме Р.В. Иванову-Разумнику после рассуждений о языке и образах в поэзии С. Есенин неожиданно перешел к вестям московским. Он вспомнил, что в первом сборнике «Дома искусств», который читал перед отъездом в Туркестан. писатель Евгений Иванович Замятин опубликовал небольшую статью-памфлет «Я боюсь», в которой высказал опасения, что в русской литературе будут занимать место юркие представители, вытесняя подлинных литераторов. Е. Замятин очень кратко отозвался и об имажинизме, заметив попутно, что творчество поэтов-имажинистов вторично и они неминуемо окажутся в будущем в поэтическом тупике. С. Есенина задело, что Е. Замятин высоко отозвался о поэзии В. Маяковского: «И по-прежнему среди плоско-жестяного футуристического моря один маяк – Маяковский. Потому что он – не из юрких…». Е. Замятин юмористически обыграл название сборника В. Шершеневич «Лошадь как лошадь» при противопоставлении имажинизма и футуризма: «Лошадизм московских имажинистов – слишком явно придавлен чугунной тенью Маяковского. Но как бы они ни старались дурно пахнуть и вопить - им не перепахнуть и не перевопить Маяковского» (VI, 500). С этим С. Есенин никак не мог согласиться. «Посмотрите, что пишет об этом Евг. Замятин в своей воробьиной скороговорке «Я боюсь» № 1 «Дома искусств», - писал он Р.В. Иванову-Разумнику. –Вероятно, по внушению Алексея Михайловича он вместе с носом Чуковского, который ходит, заложив ноздри в карман, хвалит там Маяковского, лишенного всяческого чутья слова. У него ведь почти ни одной нет рифмы с русским лицом, это помесь негра с малоросской (гипербола – теперь была, лилась струя – Австрия). Передайте Евгению Ивановичу, что он не поэта, а «Барыбу увидеть изволили-с» (VI, 125-126). У Есенина была великолепная память. Он читал повесть Е. Замятина «Уездное», в которой главный герой Анфим Барыба внешне напоминал Маяковского. Вот как в повести говорилось о Барыбе: «Тяжкие железные челюсти, широченный четыреугольный рост… Да и весь-то Барыба какой-то широкий, громоздкий, громыхающий, весь из жестких прямых и углов» (VI, 500). Этот образ очень напоминал Маяковского, с которым у Есенина происходили неоднократно стычки при оценке поэтического мастерства. Есенин не скрывал своего мнения о поэзии Маяковского, подчеркивая принципиальное между ними различие. Он говорил поэту Эрлиху: «Знаешь, почему я – поэт, а Маяковский так себе – непонятная профессия? У меня родина есть! У меня – Рязань! Я вышел оттуда и, какой ни на есть, а приду туда же! А у него – шиш! Вот он и бродит без дорог, и тянуться ему некуда». (51). С. Есенин хотел дальше развить свою мысль, но ограничился только намеком, что в нападках на имажинистов виноват писатель Алексей Михайлович Ремизов, но конкретных примеров не привел, перейдя вновь на разъяснение сути художественного образа.
Литературный вечер
25 мая1921 года
Есенин не планировал публичных выступлений, но и не мог отказаться от предложения рассказать о себе и своем творчестве ташкентским читателям. В.И. Вольпин вспоминал: «Ташкентский союз поэтов предложил Есенину устроить его вечер. Он согласился , но просил организовать его возможно скромнее, в более или менее интимной обстановке. Мы наметили помещение Туркестанской публичной библиотеки» (4, с. 425-426).