Знаешь, ведь я из простого рода
И сердцем такой же степной дикарь!
Я умею, на сутки и версты не трогаясь,
Слушать бег ветра и твари шаг.
Оттого что в груди у меня, как в берлоге,
Ворочается зверенышем теплым душа ,
Мне нравится запах травы холодом подожженной,
И сентябрьского чистотела протяжный свист,
Знаешь ли ты, что осенью медвежонок
Смотрит на луну, как на вьющийся в ветре лист?
По луне его учит мать мудрости своей звериной,
Чтобы смог он, дурашливый, знать
И прозванье свое, и имя.
.. .. ..
Я значенье свое разгадал.
И подписал «С. Есенин. Азия. 1921. 25 мая».
А. Ширяевец с гордостью позже показывал друзьям этот автограф С. Есенина.
«Каменно-железное чудище»А. Ширяевца
26 мая1921 года
В детском читальном зале Туркестанской публичной библиотеки заведующая Александра Евгеньевна .Николаева рассказала молодым читателям о проведенной встрече с Сергеем Есениным. «На следующий день после выступления С. Есенина на вечере в библиотеке состоялось обсуждение, - вспоминала ее дочь Наталья Александровна Селуянова. - Мама сделала доклад для детей о творчестве Есенина и читала доступные им стихи о хлебе, о собаке и др., а мне больше всего понравилось о поезде («на лапах чугунных поезд»)» (54). Речь шла о поэме С. Есенина «Сорокоуст», написанной С. Есениным в августе 1920 года и ставшей популярной после ее публикации.
На квартире А. Ширяевца продолжались беседы о поэзии, роли поэта в общественной жизни. Сменилась тональность разговора. Есенин и Ширяевец стали лучше понимать друг друга. За время пребывания С. Есенина в Ташкенте постепенно менялось отношение к нему А. Ширяевца, для которого есенинский имажинизм стал представляться литературным течением, имеющий право на дальнейшую жизнь. Совпадали у них и некоторые оценки современных поэтов. Конечно, расхождения частично сохранились. Каждый из них остался при своем мнении, но это не повлияло на их дружеские отношения в будущем.
А. Ширяевец восторженно отзывался о дореволюционных публикациях С. Есенина. В 1918 году он писал: «Весь русский, молодец молодцом звонкоголосый Есенин. Он еще юноша, выступивший только в этом году своей «Радуницей», но какой крепкий голос у него, какая певучесть в чеканных строчках… Любимой невесте Руси подарены следующие строки одного из есенинских стихотворений, проникнутого почти юношеским восторгом преклонения перед чудесной родиной:
Если крикнет рать святая:
- Кинь ты Русь, живи в раю!
Я скажу: не надо рая,
Дайте родину мою!
Сергей Есенин свеж и юн. Он, как это принято говорить, «весь в будущем»… Происходят и будут происходить великие потрясения, неизбежные во время революции, когда добывается лучшая доля. Но что бы там ни было, мы спокойны за народ, пока шлет он нам таких песенников…» (54).
У Ширяевца меняется тональность в оценке творчества С. Есенина в первые годы после революции. Об известных ему произведениях Есенина он отзывался порой неодобрительно. Его не устраивала ни тематика, ни стиль, ни отношение автора к содержанию. Во всем видел нездоровое влияние есенинского окружения. В 1920 году после прочтения «Инонии» А. Ширяевец написал едкую пародию на Есенина:
Не хочу со старьем канителиться,
Имажинизма я соску сосу.
Я предсказываю: бог отелится!
Эй, торгуй, наша фирма, во всю! (25, с. 107).
А. Ширяевец был хорошо знаком с творчеством современных ему поэтов, каждого характеризовал со своей точки зрения. Он не любил лицемерить и угодничать. Хорошо знавший его поэт Семен Фомин писал: «Ширяевец был цельная и типично русская натура, в которой таилась уверенность в себе, в своей силе, прямота и правдивость, чуждая хитрости и лести. Он резал правду-матку в глаза и терпеть не мог фальши в какой бы то ни было форме. У него никогда не было внутренних противоречий и расхождений слов с делом. Вот это и ценил Есенин в Ширяевце» (55).
За последние два года А. Ширяевец написал объемный труд в 250 страниц, в котором иллюстрировал свои теоретически выводы большим количеством стихотворений поэтов различных школ и направлений. С. Есенин познакомился с рукописью. На титульной странице хорошим почерком было выведено: Александр Ширяевец. Каменно-железное чудище. О городе. Город, Горожанин, Поселянин в поэзии последней. 1920. Октябрь.
О содержании рукописи можно было догадаться уже при чтении первых строк: «Я буду говорить о Городе, о том Каменно-Железном Чудище, которое само по себе страшно не менее, чем его растленный хозяин и опекун - Капитализм, о блевотине, изрыгаемой этим чудищем в Райский Сад Искусства. Я хочу доказать, что Русское искусство начинает издавать мертвый дух оттого, что оно зарождается в каменно-железном чреве Города, оттого что навсегда отвернулось от чудотворных ключей родной матери-Земли. Перед нами встанет с искаженным от боли и бешеной злости лицом Горожанин, но встанет также исполикий сын Земли, встанут и не изменившие Земле. Нам будет видно, как губителен, как страшен и неумолим железно-каменный зверь. Начинаю…» (56).
В рукописи А. Ширяевца представлены стихотворения В. Брюсова, С. Городецкого, В. Горянского, А. Блока, А. Рославлева, И. Северянина, С. Черного, З. Гиппиус, В. Инбер, М. Моравской. Он специально подбирал тексты, по которым можно судить о пагубном влиянии промышленного города и городской культуры на нравственность, веру и другие благородные чувства людей. С явным негодованием А. Ширяевец отзывается о поэзии, по его мнению, «ошалелых людей», к которым он отнес В. Хлебникова, В. Маяковского, В. Шершеневича, А. Мариенгофа, Н. Соколова, О. Розанову. Их творческие пророчества А. Ширяевец сравнивает со строительством домика из опилок, вряд ли предполагающего долгое существование. «Ладья нового искусства, - читал С. Есенин мнение друга, - руководимая столь опытными кормчими как Маяковский, Хлебников и Шершеневич и К, ткнулась в берег, и вот, на навозной благоухающей куче, по указаниям итальянского архитектора Маринетти поставлен домик из опилок, под вывеской «футуризм» и «имажинизм». Для того, чтобы убедиться, что домок вышел действительно славненький, перейдем от узывчиво вопящих девок к обитателям этого дома, сделаем последнее обозрение, прислушаемся к пророческим голосам, вопящим не менее узывчиво. Должен добавить, что на славненьком домишке золотыми буквами искрится огненный завет великого архитектора Маринетти: «БУДЕМ ДЕРЗКО ТВОРИТЬ БЕЗОБРАЗИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ И УБЬЕМ ВСЯКУЮ ТОРЖЕСТВЕННОСТЬ… НУЖНО ПЛЕВАТЬ КАЖДЫЙ ДЕНЬ НА АЛТАРЬ ИСКУССТВА…» (56, с. 240).
Проповедникам новых течений в литературе в рукописи А. Ширяевца противопоставлены крестьянские поэты С. Клычков, Н. Клюев, П. Карпов, П. Орешин, М. Артамонов, С. Фомин, которые в своем творчестве сохраняют связь с богатым народным поэтическим наследием. В своей любви к русским традициям А. Ширяевец не чурается и некоторой идеализации реальной жизни русского народа. Отказаться от признания истинных корней своего поэтического творчества он не мог. В свое время он ответил В. Ходасевичу на подобные упреки: «Отлично знаю, что такого народа, о котором поют Клюев, Клычков, Есенин и я, скоро не будет, но не потому ли он и так дорог нам, что его скоро не будет? И что прекрасней: прежний Чурила в шелковых лапотках, с припевками да присказками или нынешнего дня Чурило в американских штиблетах, с Карлом Марксом или «Летописью» в руках, захлебывающийся от откровенных там истин? Ей-богу, прежний мне милее! Пусть уж о прелести современности пишет Брюсов, а я поищу Жар-птицу, поеду к тургеневским усадьбам несмотря на то, что в этих самых усадьбах предков моих били смертным боем» (57).
В рукописи есть специальный раздел, посвященный Сергею Есенину, который был многозначительно озаглавлен «Блудный сын». С. Есенин прочитал внимательно: «Блудным сыном или падшим ангелом можно назвать Сергея Есенина, «Рязанского Леля», златокудрого полевого юношу, загубленного Городом. Шел Сергей Есенин по Рязанским полям со свирелью нежной, и таковы были полевые, весенние песни его:
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
Не отнимут знахари, не возьмет ведун –
Над твоими грезами я и сам колдун.
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты…
Много хороших песен спел Есенин, пока припадал на родную траву, заливалась свирель – не наслушаешься. Радовал всех! Но дошел златокудрый юноша до «гулких улиц столиц», натолкнулся на хороших людей – много их в Городе. Увидел Мариенгофа – цилиндр тот примеряет – в «Анатолеград» хочет отплывать; Шершеневича многодумного - к Соломону приглядывался зорко Вадим Габриэлович, и, готов быть апостолом имажинизма, галстук на двенадцать номеров завязывает, - и еще много кое-кого и кое-чего увидел Есенин и… и началось «преображение» Сергея Есенина…
Вот «обновленная» граница его души:
Не устрашуся гибели,
Ни копий, ни стрел дождей, -
Так говорит по Библии
Пророк Есенин Сергей.
Время мое приспело,
Не страшен мне лязг кнута.
Тело, Христово тело
Выплевываю изо рта…
…Одним словом, пообещав град Инонии … с Кузнецкого моста, Сережа переселился в кафе – обсуждать вкупе с Толей и Димой план мирового переустройства…Не знаю, зрит ли Господь «словесный луг» Есенина, но думаю, что хороший хозяин и овцы паршивой на такой луг не пустит…
Сережа, Сережа, не больно ли ножкам резвым – расстояние-то ведь довольно приличное – Москва – Египет! Валяй уж и за Египет - Шершеневич и Мариенгоф одобрят весьма и поаплодируют, только каково это родственничкам да друзьям твоим. А свирель-то в кафе валяется, а Рязанские поля-то без Алеши Поповича остались… Не пора ли припасть опять на траву, а? Пророки-то ведь не из кафе выходят… -Вернись!…» (56).