Ночью разыгрался шурган — такая снежная буря, что по земле несло не только песок, но и мелкие камни.
Щиты, огораживающие хотон, разметало, и овец понесло по степи. Бабка выскочила из юрты, на ходу накидывая поверх дэгыла доху, и бросилась за отарой.
Глаза слепило снегом и песком. Сколько она сможет так пройти и что она сумеет сделать, Долсон не знала.
Так шла по степи старая бурятка за овцами всю ночь. Шурган не унимался. К утру ветер чуть стих, Долсон удалось отогнать отару на несколько километров в сторону и завернуть её в укромное место — в небольшой распадок между сопками. Здесь шурган не мог хозяйничать, как в открытой степи. А ветер подул с новой силой.
Три дня и три ночи, голодная, без сна, Долсон Нимаева бродила вокруг отары, не позволяя ей выйти из укрытия. Три дня и три ночи не переставал бушевать шурган.
К исходу третьих суток у бабки Долсон не было уже сил держаться на ногах. Она легла на землю, завернулась в доху, и её занесло снегом.
(Дулма тоже ложилась на землю и терпеливо лежала, пока её разыскивал Андрейка.)
А в это время десятки верховых искали в степи пропавшую отару и старую чабанку.
(Андрейка садился верхом на Рыжика и разыскивал Дулму. Это было не так уж легко, потому что Дулма ловко пряталась. Но Андрейка в это время был не просто Андрейка: это был Арсен Нимаев — следопыт и вообще храбрый человек, который когда-то воевал с фашистами и лучше всех на свете знал степь.)
Арсен Нимаев с группой колхозников нашёл отару и откопал из сугроба умирающую мать. Долсон привезли в юрту, отогрели, снегом оттёрли лицо, руки, ноги, поили водкой, кормили вкусным молодым барашком. Бабка осталась жить. К ней приехал в гости председатель колхоза Фёдор Трифонович.
— Ты, Долсон, исключительно молодец! — сказал он (председатель любил повторять слово «исключительно»). — Ты спасла всю колхозную отару. Просто не знаю, как тебя и благодарить, чем одарить…
Так сказал Фёдор Трифонович, а он зря не похвалит.
Когда Андрейка находил Дулму в степи, он вёз её к юрте, посадив впереди себя на Рыжика. Дулма и в самом деле замерзала, хотя поверх дэгыла была закутана в полушубок матери Андрейки, заменявший ей доху. В юрте Андрейка почти до крови натирал суконной рукавичкой и без того красные, как яблоки, щёки Дулмы, растирал её маленькие руки и ноги. Дулма терпела. Вместо водки Андрейка поил Дулму крепким чаем, кормил её бараниной. Дулма всё съедала, Андрейка глядел на неё с завистью, но не ел. Другое дело, когда он заходил в юрту, как Фёдор Трифонович. Тогда он становился гостем. И Дулма, то есть «бабка Долсон», угощала его так, как умеет угощать любая хозяйка юрты, тем более — добрая и гостеприимная бабка Долсон. А гость обязан есть много — всё, что ему подадут! Андрейка, то есть «Фёдор Трифонович», ел. Только после этого он говорил «бабке», блестя круглыми, измазанными в сале щеками и чёрными плутоватыми глазами:
— Ты, Долсон, исключительно молодец! На вот тебе сахару…
Вот какая была у Андрейки бабка!!
Очень интересно было так играть.
Но у Дулмы тоже хорошая бабка. Нынче она заработала много трудодней. Ей дали тридцать овец и столько хлеба, что, как говорят, он не вместился бы в целую юрту. И денег получила бабка Бутид одну тысячу рублей.
Андрейка говорит, что это много, но меньше, чем получил его отец. Андрейку никогда не переспоришь. Притом бабка уже старая, маленькая, у неё болят кости, и по ночам она плохо спит. А отец Андрейки молодой — вон какой большой! — и у него не болят кости… Сегодня Андрейка и Дулма поговорили о школе. Это был плохой разговор.
Дулма, натягивая варежки, сказала:
— Я потом приду к тебе — в школу играть будем.
— А как в неё играть? — насторожённо спросил Андрейка.
Дулма этого не знала. В селе очень красивая, большая школа, но Дулма в ней ни разу не была — откуда же ей знать! Мама Дулмы училась в этой школе и жила в доме, который называют «интернат». А бабка Бутид в школе не училась… Нет, не получится игра в школу.
— А ты пойдёшь учиться? — спрашивает Дулма.
— Не-е! — Андрейка решительно мотает головой, и красная кисточка на его малахае тоже мотается из стороны в сторону, тоже говорит «нет».
— А тебе уже надо, — наставительно произносит Дулма.
— Почему надо? — прикидывается непонимающим Андрейка.
— Твоя мама говорит: лето пройдёт, Андрейке семь лет будет. Ему в школу пора. Он в интернате жить будет.
— А ты?
— А я тебя моложе. Мне не пора.
— И мне не пора, я не хочу учиться! — Андрейка опять сердито встряхивает головой, и кисточка подтверждает: «Не хочу».
— А что ты будешь делать?
— Чабаном буду.
— А вот и не будешь! Дядя Арсен учился?
— Учился, — мрачно соглашается Андрейка.
— Много учился?
— Не. Семь классов. Семь лет.
— Все чабаны учатся, а ты не хочешь! Значит, не будешь чабаном!
— Нет, буду! — упрямо говорит Андрейка. Но кисточка даже не шелохнулась.
Дулма в затруднении. Однако ненадолго.
— Ты будешь глупый чабан. Плохой чабан. Как хромой дедушка Бадма… — Она решительно говорит: — Лето пройдёт, зима пройдёт, ещё лето, и я пойду в школу. Потом ветеринаром в колхозе буду.
Андрейку терзают сомнения. Он не может разобраться, почему ему не хочется учиться. Но он твёрдо знает, что не хочется. А Дулма будет учиться… И Андрейку при этой мысли одолевает зависть. Э, нет, тогда и он пойдёт в школу…
— Ладно, ветеринар! — как можно насмешливее говорит Андрейка. — Ты не ветеринар, а любимая. Прицепилась… Вот!
Это сказано, чтобы оскорбить. Так может звать Дулму только бабка, на неё Дулма почему-то не обижается.
— Я поеду! — сердито ударяя рукавичками по бокам, говорит она и выходит из юрты.
Ну и пусть! Всё равно ей самой не сесть верхом. Позовёт ещё. Андрейка ждёт, но Дулма молчит.
Через несколько минут он слышит топот копыт.
Скучно Андрейке! Поехать, что ли, к овцам? Но на дворе уже вечер. Скоро отец пригонит отару.
Андрейка выходит из юрты и старается не смотреть в ту сторону, куда ускакала Дулма. Но всё же смотрит. И сидеть-то верхом не умеет! Ветеринар! Не может он этого допустить, он сам хочет быть ветеринаром…
Андрейка приказывает Рыжику лечь, снимает с него седло, потом скребёт Железной щёткой его вспотевшую спину и подбрасывает в кормушку сена. Через час Андрейка слышит блеяние овец. Значит, возвращаются к юрте отец с матерью. В другой раз Андрейка поехал бы к ним навстречу, но сегодня мрачно сидит на месте. Почему всегда, когда Дулма собирается уезжать, он ругается с ней?
На этот вопрос Андрейка не смог бы ответить. Хорошо только, что он не помнит обиды. Дулма — другое дело: она сердится долго и не приезжает к Андрейке. До самой весны не приезжает.
Весенний день
Переменчив апрель в Забайкалье. С утра вовсю светит солнце, сгоняя с косогоров остатки снега; днём дуют холодные ветры, а к вечеру становится тихо, и воздух — не надышишься! — свежий, бодрый.
Обманчивый, жаркий на глаз закат как будто отдаёт своё нерастраченное за день тепло, окрашивает всё вокруг в живые цвета, и воздух делается густым.
У председателя колхоза Фёдора Трифоновича весной много забот. Он встаёт рано, с первыми петухами, а ложится, когда на небе зажигаются все звёзды. И спит там, где его застанет ночь: то на полевом стане, то в бригаде, то в юрте у чабана.
Сегодня в отаре Арсена Нимаева воскресник — там строят кошару.
— Ну, как твой конь? Всё в порядке? — спрашивает Фёдор Трифонович у шофёра Миши — высокого, сутулого мужчины лет сорока, которого почему-то все в колхозе — и взрослые и дети — так запросто Мишей и зовут.
— Да вроде… — отвечает Миша. — Заправил, как вы велели, полный бак бензина.
Миша нежно вытирает тряпкой дверцу своего «коня».
— Тогда побежим, — говорит ему Фёдор Трифонович.
Председатель всегда о «Победе» говорит так, будто речь и в самом деле идёт о коне. «Надо обскакать пять бригад», «Обежать Завитуйскую падь», «Напоил ли ты своего коня?», «Что-то наш конь всё на переднюю ногу хромает» (это когда спускает покрышка).
— Перво-наперво, — говорит председатель, — заедем к Арсену Нимаеву. Посмотрим, как воскресник идёт.
Минут через двадцать Фёдор Трифонович произносит:
— Резвый коняга! Уже и домчал.
На склоне сопки виднеется длинный неоконченный сруб кошары. В отаре Арсена Нимаева со дня на день ожидается окот, а кошара ещё не готова. Вот почему здесь сегодня объявлен воскресник.
Не успела остановиться «Победа», как около неё оказался Андрейка. Он очень сердит.
— Мы кошару строим. Леса не хватает. Напишу в газету, — старательно выговаривает Андрейка чьи-то слова.
— Не пиши! — заискивает председатель.
— Напишу, — не очень уверенно повторяет Андрейка.
— Сам напишешь?
— Не… — упавшим голосом, еле слышно произносит мальчик.
— Кто это тебя научил так говорить?
— Я сам, — говорит Андрейка, срывается с места и бежит к юрте, но вдруг останавливается. Он слышит рокот тракторного мотора.
К месту строительства идёт трактор и тащит прицеп с лесом. Андрейка быстро отвязывает осёдланного Рыжика, дёргает его за повод. Рыжик ложится на землю и принимает в седло своего маленького наездника. Наколачивая ногами бока Рыжика, Андрейка мчится навстречу трактору.
Надо видеть его сияющее лицо, когда он, гарцуя вокруг трактора, подъезжает к кошаре!
— Испугался Фёдор Трифонович — живо пригнал лес, — посмеиваясь, говорит шофёр Миша.
Андрейке очень смешно, радостно, весело.
Фёдор Трифонович снимает с себя пальто, берёт топор и начинает ошкуривать лесину. Пока председатель сельсовета Василенко, который сегодня за старшего на воскреснике, с двумя парнями разгружает лес, Андрейка не может найти себе дела. На воскреснике все работают: и бухгалтер, и электрик, и счетовод, и зоотехник. Даже сам председатель колхоза работает, и на его груди поблёскивает красный флажок. Андрейкин председатель колхоза — не простой человек: он слуга народа. Недавно отец с матерью и бабка Долсон избрали его депутатом Верховного Совета.