В дверях показался Бадма. Ни слова не говоря, он пошёл к Андрейке. Глаза его были всё так же открыты и смотрели в упор на Андрейку.
— Ты пошто кричишь? — тихо спросил хромой Бадма. — Боги накажут тебя. Ты подсматривал. — Он быстро протянул руку и схватил Андрейку за шиворот.
И в эту же минуту сам Бадма закричал страшным голосом.
Прежде чем Андрейка сообразил, что произошло, он увидел, что Бадма валяется на земле и над ним мечется Нянька. Она рвёт в клочья дэгыл хромого Бадмы, стягивает с его головы малахай. Рычание и стоны стоят в воздухе.
Быстро ковыляя, подошла бабка Долсон, и Андрейка уткнулся ей в колени.
— Нянька! Нянька!.. — молила бабка Долсон. Но всё было бесполезно. — Скажи Няньке… — Бабка тормошила Андрейку за плечи. — Скорей скажи! Загрызёт собака ламу.
— Н-но, Нянька! — прикрикнул Андрейка.
Нянька сразу отошла, а Бадма пополз от неё.
— Иди, Нянька, иди! — позвал Андрейка.
И Нянька, повиливая хвостом, подошла к нему. В зубах у неё торчал кусок ваты.
Андрейка стоял, широко расставив ноги, к нему прижалась покорная и верная Нянька. А хромой Бадма валялся на земле весь истерзанный и не мог подняться. Охая и приговаривая, бабка Долсон пыталась помочь ему.
— Зачем, ламбагай, Андрейку трогал? Нянька злая собака. Один раз волка загрызла. Никто не трогает Андрейку. Загрызёт Нянька. Ох!.. Ох!..
Да, никто не может тронуть Андрейку. Вот он стоит, сильный, большой. Он не боится никого. Хромой Бадма еле поднимается на ноги, ощупывает голову, плечи, руки. Он всхлипывает, как женщина, но Андрейке его не жаль. У хромого Бадмы опять нет глаз, а только толстые веки.
Нет, Андрейка нисколько его не боится.
Родился ботогон
Ни отец, ни мать так и не узнали, что Андрейка ездил в дацан. Не знали они ничего и о том, что сюда приезжал Бадма.
Отец, конечно, сразу заметил, что в хотоне недоставало трёх овец, но расспрашивать бабку Долсон не стал. Он давно смирился с мыслью, что его мать верит в своих богов, будет ездить молиться в дацан и возить туда приношения.
Андрейке ничего не стоило промолчать о своей поездке в дацан. Вечером он лёг рано и уже сквозь сон слышал, как издали приближалась отара. На разные голоса блеяли овцы, посвистывали бичи. Утром же Андрейка ещё спал, а овцы опять завели свою музыку: они рвались на свободу из тесного хотона и кричали так дружно и неистово, словно пели какую-то им одним известную песню. Но это не могло разбудить нашего Андрейку. Ему вообще казалось, что он ещё только лёг спать и овцы возвращаются с пастбища… Правда, утром они кричали громче и нетерпеливее.
Во всяком случае, когда Андрейка поднялся с постели, отец с матерью были далеко от юрт. Его опять разбудила Катька: она бодала юрту и даже просунула голову в кошму, как раз в то место, откуда вчера Андрейка наблюдал за хромым Бадмой. Андрейка сразу вспомнил приключения вчерашнего дня.
Боги смотрели всё так же, потупив глаза, и ничего не ели.
Андрейка вышел из юрты и увидел, что бабка Долсон развела костёр. Он сразу почуял запах еды. В большом закопчённом котле, подвешенном на проволоке, кипела вода.
Осёдланный Рыжик разгуливал неподалёку. Нянька смотрела на огонь, не сводя с него глаз и высунув длинный язык. Катька, успокоившись и видя, что Андрейка уже поднялся, больше не обращала на него внимания и выискивала в стогу сена вкусные стебельки.
Сивый ходил далеко от юрты и позванивал бота-лом — колокольчиком.
Бабка Долсон ничем не напомнила Андрейке о вчерашнем дне. Как будто этого дня и не было. Она сегодня чем-то очень озабочена.
— Э, Андрейка, съезди в кошару, посмотри лебедя, — сказала бабка Долсон.
Когда Андрейка сел на Рыжика, бабка вынесла из юрты бидон, отлила из него в судок воды и подала Андрейке.
— Налей лебедю, — сказала она, — из дацана аршан. Лебедь пить будет. Крыло заживёт.
Андрейка тронул Рыжика с места. Нянька посмотрела ему вслед, но продолжала лежать. Катька так увлеклась сеном, что и не заметила, как уехал Андрейка.
День обещал быть очень тёплым. В низинках ещё белело, и степь пахла не только свежей травой, цветами, дымом костра, шерстью Рыжика, сухим сеном, овцами, но и снегом.
Ветерок, которому никогда и ничего не мешает гулять по падям и распадкам, носил из края в край степные запахи. И всё же талым снегом сегодня пахло почему-то сильнее всего.
Уже отъехав от юрт, Андрейка оглянулся и увидел за копной сена верблюдицу. Она лежала, непривычно вытянув шею. Бабка Долсон несла к ней от костра ведро. Может, заболела Мая? Что это она разлеглась у юрты? Мая любит ходить по степи. Но Андрейке уже некогда думать о верблюдице. Теперь он торопится к Лебедю-Лебедину.
Держа в одной руке жёлтый судок с водой, Андрейка подъехал к кошаре. Рыжик по его команде опустился на землю.
И тут нашего Андрейку постигла неудача. Он попытался сойти на землю, оставив судок в руке за седлом. Судок перевернулся, и вся «святая вода» пролилась.
Это было очень обидно. Обычную воду Лебедь-Лебедин не хотел пить, а аршан из дацана он обязательно выпил бы.
Андрейка постоял в нерешительности, опустился на колени и зачем-то понюхал то место, куда вылилась вода. Пахло мокрой землёй и кизяком. Он собрал в миску из судка рассыпанное зерно и понёс в кошару.
Лебедь-Лебедин по-прежнему сидел за перегородкой. Он не стал, отодвигаться и с любопытством смотрел на Андрейку.
— Как живёшь? — спросил Андрейка голосом Дядьсаш, врача из больницы. — Как температурка?
Лебедь-Лебедин молчал. Он ещё не умел разговаривать, а может быть, и не понимал, о чём спрашивают.
Андрейка в больнице тоже не отвечал на вопросы врача Дядьсаш. И не знал, что такое «температурка». Но потом он всё узнал. У него на сломанной ноге был тогда гипс — белый твёрдый чулок. Лебедь встал на одну ногу, и Андрейка увидел, что вторая была у него обёрнута марлей. Крыло сегодня подсохло, и на него не так уж страшно смотреть.
Андрейка заглянул в корытце с едой, и у него радостно забилось сердце: там почти ничего не осталось. Значит, лебедь стал есть. И вода в миске была выпита. Андрейка быстро высыпал зерно в корытце и сказал:
— Ты молодец. Воды тебе привезу. Ешь!
Андрейка перелез через загородку. Лебедь всё ещё стоял на одной ноге.
Неужели хромой Бадма говорил правду и в Лебедя-Лебедина стрелял дядя Андрей? Нет, не мог он стрелять в такую красивую птицу, не мог он так искалечить ей крыло. Если бы дядя Андрей хотел послать бабушке Долсон и Андрейке Лебедя-Лебедина, то он попросил бы его сесть на юрту или на крышу кошары.
Лебедь-Лебедин всё рассказал бы и улетел к своей стае. Дядя Куку говорит: «Какой же подлец стрелял в такого красавца? Руки бы и ноги ему переломать!» Нет, хромой Бадма всё врёт. Андрейка пролил аршан, а Лебедь-Лебедин выпил простую воду и съел еду. Ему не надо аршана от хромого Бадмы.
— Ты молодец! — повторил Андрейка.
И, словно поняв его, лебедь протянул голову к корытцу и стал хватать клювом зерно.
«Надо скорее привезти ему воды», — подумал Андрейка и, довольный, вышел из кошары.
Он подъезжал к юртам в очень хорошем настроении. Бабушка Долсон стояла у входа в свою юрту, дымила вовсю трубкой и улыбалась.
— Лебедь-Лебедин всё съел, — доложил Андрейка.
— Аршан пил?
— Не, — Андрейка весело мотнул головой, — аршан я пролил. Воду выпил Лебедь-Лебедин.
— Ишь ты, ладно как! Иди смотри: ботогон родился. — Бабушка показала на Катькин сарайчик.
Андрейка, прихрамывая, побежал. Нянька и Катька замерли, глядя в щель сарая. Андрейка тоже прижался головой к щели и увидел что-то завёрнутое в потник.
Так они стояли втроём: Нянька, Катька и Андрейка, а в сарайчике, завёрнутый в потник, шевелился верблюжонок — ботогон.
Это был очень беспокойный и весёлый день. Приехал опять дядя Куку. Он полечил лебедя, но Андрейку с собой в кошару не взял.
— Нет уж, дружочек, пусть мне поможет бабушка Долсон, — сказал ветеринар, — я буду менять ему повязку на лапе, а это больно. Зато тебя лебедь не будет бояться. И хоть вылечу его я, а любить он будет тебя.
Пока дядя Куку и бабушка были в кошаре, Андрейка подмёл хотон и собрал в кучу все овечьи орешки. Они подсохнут на солнце и хорошо сгорят в печке.
То и дело Андрейка заглядывал в сарайчик: верблюжонок крепко спал в потнике. Ему, наверное, было очень тепло.
Мая лежала за стогом сена и не переставая жевала.
Но самое интересное началось, когда из кошары вернулись бабушка Долсон и ветеринар.
Андрейка и раньше много слышал о том, как трудно Мая подпускает к вымени своего ботогона.
Дядя Куку сказал:
— Интересно посмотреть, Долсон Доржиевна, как ты приучаешь свою верблюдицу.
Вот тут-то и началось. Ботогон уже давно начал подавать голос. Он кричал так жалобно и тонко, словно там, в сарайчике, плакал маленький ребёнок.
— Проголодался, дружочек, — сказал дядя Куку.
Он пошёл в сарайчик, развязал верёвку и высвободил ботогона из потника. Верблюжонок, голый, почти совсем без шерсти, со сморщенной стариковской кожей, стал мелко дрожать. Как и у большого верблюда, у ботогона было два горбика. Но голова скорее походила на голову только что вылупившегося из яйца гусёнка. Однажды в селе Андрейка видел таких гусят.
Дядя Куку вынес ботогона и подставил под солнце.
Ботогон поморгал своими птичьими глазами и впервые увидел не только Андрейку, но и всех. На него смотрели и Нянька, и Катька, и Рыжик, и Сивый, и даже Резвая своим единственным глазом.
Мир показался ботогону очень ярким, всеобщее любопытство невыносимым, и он постарался спрятать голову под руку ветеринара.
Дядя Куку обвёл всех взглядом и торжественно обратился к ботогону:
— Не стесняйся, гражданин любезный. Три часа ты существуешь на свете. Срок, дружочек, немалый. Давай-ка встанем на ноги. На все четыре. Ты должен доказать, что чего-то стоишь. Ну?
И ботогон доказал. Он стоял, широко расставив тонкие ножки. Они дрожали, подгибались, но он стоял и не падал. Высоко поднятая голова его поворачивалась, словно её кто-то раскачивал из стороны в сторону. Ботогон широко открывал беззубую и большегубую пасть и всё плакал и чего-то просил.