— Думаю, что жить буду.
— Надеюсь, Мэтт терпеливо отнесся к вашей неопытности?
— Он проявил образцовое терпение, — заулыбалась Трейси.
— Хорошо. А теперь ваш вопрос. У нас примерно четыре тысячи пятьсот голов скота в двухстах секциях.
— Секциях?
— Да, это земельная мера. Что-то около ста двадцати восьми квадратных акров. Две тысячи миль, если так вам понятнее.
— О Боже, — изумилась Трейси, — это же больше площади некоторых городов.
— И каждый участок обнесен изгородью, которую время от времени нужно ремонтировать. Это никогда не кончающаяся, вечная работа, это крест для ковбоя.
— Это чем-то похоже на кодекс ковбоя?
— Нет, кодекс ковбоя — это ряд разных правил. Мэтт разве не говорил вам об этом?
— Только немножко. Это было… очень интересно, — сказала Трейси, улыбаясь, потому что в памяти тотчас всплыл эпизод в роще.
— Думаю, что вы и Мэтт назвали это по-другому — перемирие.
— Мы прекрасно ладим друг с другом. Ладно. Что же я еще хотела спросить у вас? — она склонилась над блокнотом и начала его листать. Услышав смешок Кендала, она не подняла головы, потому что боялась прочитать то, что было написано на его лице. Кендал Рамсей был умным человеком, и Трейси испугалась при мысли, что старый джентльмен знает о ее связи с его сыном. С другой стороны, может быть, Кендал благословит их союз и пожелает им приятного времяпровождения.
В течение следующего часа Трейси записывала лист за листом размышления Кендала о ранчо. Его глаза загорались при воспоминании о том, как он построил это ранчо много лет назад и оно стало самым большим и процветающим в окрестностях Далласа. Первоначальный проект дома состоял из одной комнаты, той, где они сейчас сидели. Здесь жена Кендала Алида готовила еду в большом каменном камине, который Кендал сам построил.
— Мы привезли с собой только диких лошадей, — сказал Кендал. — Мы сами приучали их к седлу. Теперь у нас уже нет времени для таких вещей, хотя Мэтт и другие парни делают это время от времени.
— Это же опасно, — нахмурилась Трейси.
— Это великолепно! Победа человека над животным делает мужчиной любого из нас. Мы уже перестаем быть сильным полом, особенно со времени этой дурацкой эмансипации. Все битвы с нами выигрывают они. Так не должно быть, эти идиотские идеи привели к полной неразберихе. И не сделали женщин счастливее.
— Вы шовинист, мистер Рамсей?
— Да, черт возьми! И горжусь этим. Жены и матери — вот кем должны быть женщины. И вам, мисс Трейси Тейт, нужно найти хорошего мужчину, чтобы он заботился о вас, пока вы не остались при своем интересе.
— И все же, что вы еще мне расскажете о ранчо?
— «Рычащее «Р»» никогда не закроется, Трейси. Фермеры работают здесь днями и ночами. Я вижу, как Мэтт уезжает до рассвета и возвращается таким усталым, что у него нет даже сил пообедать. Но его могут тут же вызвать назад из-за какого-нибудь ЧП и он едет. Земля притягивает к себе тех, кто ее любит. И любая женщина, которая полюбит фермера, должна будет понять его преданность земле.
— Звучит почти угрожающе, — тихо сказала Трейси.
— Ну, вы пока не живете здесь. Моя Алида смогла увидеть эту страну моими глазами и хотела родить дюжину детей, чтобы они скакали по ее полям рядом с нами. Она была маленькой, хрупкой и слабой женщиной. Однажды зимой она заболела воспалением легких и умерла. Да благословит Господь ее душу. Как я любил эту женщину! Другой такой больше не было.
— Добрый вечер, — сказал Мэтт, входя в комнату. — Вы оба уже готовитесь к традиционной вечерней выпивке?
— Конечно, сынок, — сказал Кендал. — Я говорю, что Трейси превращается в прелестную наездницу.
— Она отлично справилась с лошадью сегодня, — сказал Мэтт, демонстрируя ямочки на щеках, когда улыбнулся, передавая им бокалы.
Трейси рассмеялась.
— Мейбл больше не захочет разговаривать со мной.
— Она теперь твой друг навсегда, — утешил ее Мэтт, усаживаясь на свое обычное место и вытягивая вперед длинные ноги. — Клянусь Богом, даже мой черный жеребец Рудольф волнуется за твое задание.
— Обед подан, — сказала из дверей Элси. — Жареная курица и бисквиты.
— Курица? — размышляла вслух Трейси, направляясь в столовую. — Просто одна из тех, что ходят по ферме? Или она была чьей-то цыплячей мамой?
Усевшись за стол, Трейси внимательно осмотрела блюдо с курицей. Выглядит нормально, решила Трейси. Но ведь эта бедная птичка встала утром, полная сил и жизни, и вдруг — чик! Голова долой! Жестоко. Даже очень.
— И еще кое-что, — сказала Элси, возвращаясь в комнату с миской в руках. — Морковь, причем свежая, прямо с огорода.
Трейси подняла голову и увидела, что глаза домоправительницы блестели от сдерживаемого смеха. Не устояв, она громко расхохоталась и смеялась все время, пока не ушла на кухню. Трейси передала блюдо с овощами Мэтту, затем отрезала маленький кусочек курицы и положила его в рот. Она сразу же решила, что птица сделана великолепно. В конце концов, у бедняжки не было даже имени.
— Кстати, Трейси, — сказал Мэтт, — а что это за шутка у тебя с Элси насчет огорода? Я что-то пропустил или не понял?
— Да, — ответила Трейси.
— Ты собираешься мне сказать, что это такое?
— Нет.
— У вас уже есть секреты?
— Да.
— Это все, что ты мне можешь ответить? — негодующе взвыл Мэтт.
— Нет. Я просто отвечаю тебе так, как и ты мне отвечал недавно, только «да» и «нет». Вот так-то, Мэтью Рамсей.
— И ты сама в это веришь? — спросил Мэтт, глядя на отца.
— Трейси Тейт, — рассмеялся Кендал. — Я очень рад, что вы здесь. Я получаю от этого больше удовольствия, чем от всего, что случилось в этом году. Передайте морковку Мэтту. Да-да, ту самую морковку из загадочного огорода.
Ужин прошел быстро, и обстановка за столом была на редкость приятной. Мэтт рассказывал о событиях на ранчо отцу. Для Трейси это звучало как еще один отчет о починенных изгородях, хотя, очевидно, было важно, какой именно загон был сломан и где располагались проломы.
— Персиковый пирог? — спросила Элси, просовывая голову в дверь.
— В меня больше ничего не влезет, — сказала Трейси.
— Нет, спасибо, — ответил Кендал.
— А на твой кусок пирога положить немного мороженого? — спросила Элси у Мэтта.
— Две ложечки, пожалуйста.
Трейси улыбалась, наблюдая, как Мэтт наслаждается своей порцией десерта. Он был похож на малыша, вкушающего какое-то волшебное блюдо, и она даже была уверена, что на минуту в его глазах промелькнуло разочарование, когда тарелка перед ним оказалась пустой. В Мэтью Рамсее было столько разных сторон, что делало почти невозможным изучить его сложную натуру. Сколько же еще она откроет сторон его души? Неужели он так и не уберет ту защитную стену, что построил вокруг себя, и не позволит ей заглянуть в его личную жизнь немного дальше, чем он это уже сделал? Неужели она сама решится войти в эту опасную зону?
— Трейси, — окликнул ее Мэтт.
— Что? Ой, извини. Я видела сон наяву.
— Тебе подать кофе?
— Нет, спасибо.
Расположившись на сей раз в гостиной, Кендал опять поинтересовался у Трейси, как идет работа над статьей.
— Пока это еще не статья, а серия отрывочных рассказов по теме, — ответила она с улыбкой. — Вы не собираетесь совершить объезд своих владений, чтобы я могла их осмотреть целиком?
— Только не в это время года, — сказал Кендал. — И это делается вовсе не так, как показывают по телевизору.
— Да?
— Да. Мы используем вертолеты, чтобы с их помощью загнать скот в нужный нам район. Потом животных грузят на машины, чтобы отвезти на скотный двор.
— Ты портишь ее представление о нас, отец, — сказал Мэтт, поднимаясь. — Ладно, нас ждет еще бумажная работа. К сожалению, фермерство имеет и это измерение, третью сторону, как и все остальное. Трейси, почему бы нам не встретиться на кухне через пару часов, чтобы поесть еще пирога?
— Еще пирога?
— Но он же очень вкусный.
— Хорошо, я приду.
— Пора спать, мистер Рамсей, — сказал Лестер, входя в комнату.
Следующий час Трейси провела в своей комнате, переписывая на чистовик свои разрозненные записи, потом пошла в холл. Сквозь щель в двери кабинета был виден слабый свет, и она на минуту остановилась, представив красивое лицо Мэтта, склонившегося над бумагами. Писанина эта была, очевидно, не самой приятной из его обязанностей на ранчо, но он тем не менее появился в кабинете в то же время, что и накануне вечером, чтобы закончить последний пункт обязательств перед отцом и ранчо. Откладывание работы или ее затягивание, определенно, не были пороком Мэтью Рамсея.
Трейси прошла через кухню и вышла на заднюю веранду. На небе было больше звезд, чем в предыдущую ночь, и она даже вздохнула при виде этой божественной картины. Казалось, что над ней вдруг раскрылся зонтик из сияющих точек на фоне черного неба, и с этого зонтика на землю лился серебряный свет. Залаяла собака, потом перестала, и тишина наполнила все окрестности, она, как в вату, завернула все вокруг. Трейси впервые ощущала такое состояние, и ей показалось, что все застыло в торжественной тишине. Единственный звук, который доходил до ее ушей, был звук ее же бьющегося сердца, и она слегка задрожала, когда на нее накатило неясное беспокойство.
— Трейси, — позвал Мэтт, выходя на веранду.
— Привет.
— Ты в порядке?! Я чувствую, что ты вся, как натянутая струна.
— Я не привыкла к такой тишине. Она вызывает страх. Я чувствую, что это затишье перед бурей. Ничто не шелохнется, ах, Боже мой, как занудно звучит это описание.
— Ничуть. Просто это ощущение новое, ты к нему не привыкла, вот и все. Но я тебе кое-что скажу, Трейси. Только здесь человек может познать себя, прислушаться к тому, что происходит в его душе. Здесь только ты сама, земля и небо. Отсюда некуда убежать от того, что ты обнаружишь, когда пристальнее вглядишься в себя.
— А ты, Мэтт? Тебе приятно то, что ты обнаруживаешь в себе?