ько легче чувствовать, ощущать действительность словесного чуда, нежели точно определить и проверить разумом, в чем именно состоит наше буквенное и словесное угадание, а через сплетение слогов и слов, угадание душевное, когда понимающее наше сердце вдруг заставит нас пропеть вещую песню, которая пронесется как ветер по целой стране. Или сказать одно слово, которое будет так верно, что перекинется от народа к народу, и перебросится из века в век.
Слово «угадание» – угадывание не как восприятие, но как ответ, превращающий сплетение звездных намеков в законченную песню – неологизм и квазитермин Бальмонта.
Древний Египтянин говорил, что заклинания нужно произносить верным голосом, только тогда и Духи и Боги подчинятся человеческой воле. Египетское выражение Ма-Хроу значит Голосом Творящий, Словом Воплощающий, Верным Голосом Волю Свою Совершающий. Древнейший памятник человеческого слова – стенная надпись Великой Пирамиды Сахары, в погребальном покое фараона, чье имя Унас. Размерною речью Египетский царь повелевает Богам, он властен над жизнью и смертью, он говорит самому себе: «О, Унас, ты существуешь, живешь, ты еси. Твой скипетр в руке твоей. Ты даешь повеления тем, чьи сокрыты жилища. Ты омываешься свежей водою, влагою звезд. Путями железными сходишь ты вниз. Гении света встречают тебя восклицая…»
Все сведения о выражении m hrw взяты из книги Александра Морэ «Египетские мистерии» (Mystères égyptiens, 1913).
Гераклит сказал, что слова суть тени вещей, звуковые их образы. Демокрит противоборствует, говоря, что слова суть живые изваяния. В сущности тут даже нет противоборства. Безмолвный пруд ваяет иву, отражая ее тень в своей воде. И ребенок или дикарь без долгих размышлений, лишь проникнутый силой видения, дает в иссеченном из дерева или камни идоле более верную тень вещей, чем он сам это может подозревать. Каждое слово есть тень первомысли, одна из граней мысли, ибо ощущение и мысль человека всегда многогранны, и каждое слово есть говорящая статуя Египетского храма, только нужно понять эту статую и уметь поколдовать над ней, чтоб она перестала быть безмолвной. Дабы звуковое изваяние, которое называется Словом, явило сокровенный свой голос и заговорило с нами волшебно, нужно, чтобы в нас самих была первичная заревая сила чарования. Исполин Египта, каменный Мемнон, обычно был безмолвным, но, когда его касалось восходящее Солнце, он пел.
Гераклит учил, что слова соответствуют вещам как их тени, Демокрит – что они созданные людьми подобия вещей. Спор здесь не о соответствии слов вещам, а о том, нерукотворны или рукотворны слова.
«Лишь у тебя, Поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг».
Первичный человек всегда Поэт, и Поэт тот бог его, который создает для него Вселенную. Египетский бог Ночного Солнца, Атум, пропел богов, они вышли из его рта. Египетский бог возрождения, Озирис, блуждая среди полузвериных человеческих существ, силой напевного внушающего слова научил их быть людьми воистину, любящими животворящий хмель и питающее зерно. Силой напевных магических заклинаний дневное Светило побеждает все ужасы Ночи, возрождая бесконечность яркого дня, и умерший человек властью заговорного слова проходит все чистилища, чтобы жить возрожденным среди беспечальных полей. Слово есть чудо, а в чуде волшебно все, что его составляет. Если мы будем пристально вглядываться слухом понимающим в каждый отдельный звук нашей родной речи, человеческой речи вообще, речи звериных голосов, речи, существующей в пении и криках птиц, речи шелестящих деревьев и тех природных сущностей, которые принято считать неодушевленными, как ручей, река, ветер, буря, гром, мы увидим, что есть отдельные звуки, отдельные поющие буквы, которые имеют такой объемлющий нрав, что повторяются не только в речи говорящего человека, но и в голосах Природы, оттеняя таким образом нашу человеческую речь переброшенной в нее из Природы звуковою чарой. Прежде чем говорить об этой усложненной звуковой чаре, подойдем вплоть к отдельным звукам нашей речи. Вслушиваясь долго и пристально в разные звуки, всматриваясь любовно в отдельные буквы, я не могу не подходить к известным угаданиям, я строю из звуков, слогов и слов родной своей речи заветную часовню, где все исполнено углубленного смысла и проникновения. Я знаю, что, строя такую часовню, я исхожу из Русского словесного начала, и, следовательно, мои угадания по необходимости частичны, подобно тому как не идет в Христианский Храм тот, кто строит Индийские Пагоды, и громады Карнака или теокалли Мехико неравноценны Мечети, но есть, однако, кристальные мгновения, где сходятся души всех народов, и есть обряды, есть напевности, есть движения, телодвижения души, которые повторяются во всех Храмах всего Земного Шара.
Атум, он же Хепри («Сущий»), произвел через уста или ноздри бога воздуха Шу и богиню влаги Тефнут – обоих этих произведенных богов изображали в львином облике.
Я беру свою детскую азбуку, малый букварь, что был первым вожатым, который ввел меня еще ребенком в бесконечные лабиринты человеческой мысли. Я с смиренной любовью смотрю на все буквы, и каждая смотрит на меня приветливо, обещаясь говорить со мной отдельно. Но, прежде чем услышать их отдельные голоса, я сам стараюсь определить их в общем их лике. Эти буквы называются – гласные и согласные. Легче произносить гласные, согласными овладеешь лишь с борьбой.
Буквы обещаются говорить отдельно – вероятно, имеется в виду раскрашивание букв в букваре и снабжение каждой отдельной картинкой. В теории Бальмонта раскрашивание соответствовало бы пению стихий, а картинка – инструменту, в котором пение стихий превращается в музыку.
Гласные – это женщины, согласные – это мужчины. Гласные это самый наш голос, матери, нас родившие, сестры, нас целовавшие, первоисток, откуда, как капли и взрывные струи, мы истекли в словесном своем лике. Но если бы в речи нашей были только гласные, мы не умели бы говорить, – гласными лишь голосили бы в текучей бесформенной влажности, как плещущие воды разлива.
Самое простое объяснение гендерного образа звуков – мужская и женская рифма, термины, пришедшие из французского языка, с окончанием на гласный звук форм женского рода, равно как и женский род большинства русских слов первого склонения.
А согласные – мужскою своей твердою силой – упорядочили, согласовали разлившееся изобилие, встали дамбой, плотиной, длинным молом, отрезающим полосу Моря, четким прошли руслом, направляющим воды к сознательной работе. Все же, хоть властительны согласные, и распоряжаются они, считая себя настоящими хозяевами слова, не на согласной, а на гласной бывает ударение в каждом слове. Тут не поможет даже большое и наибольшее количество самых выразительных согласных. Скажите Русалка.
Здесь семь звуков. Согласных больше. Но я слышу только одно вкрадчивое А. Много ли звуков, более выразительно-слышных, чем Щ или Ц, и таких препоной встающих как П. Но скажите слово Плакальщица. Я опять лишь слышу рыдающее А.
На мысль о звучности слова «русалка», вероятно, навели первые две строки лермонтовской «Русалки», где действительно а преобладает, а рифма на о позволяет как бы русалке, булькнув, пойти на глубину, предвосхищая сюжетный рассказ стихотворения о тайне русалки. Ударения Бальмонт явно считает языковой универсалией, в отличие от властительности согласных, разной в различных языках, – правда, не объясняя явление ударного «р» в санскрите.
Вот, едва я начал говорить о буквах, с чисто женской вкрадчивостью мной овладели гласные. Каждая буква хочет говорить отдельно.
Первая – А. Азбука наша начинается с А. А самый ясный, легко ускользающий, самый гласный звук, без всякой преграды исходящий из рта. Раскройте рот и, мысленно проверив себя, попробуйте произнести любую гласную, для каждой нужно сделать малое усилие, лишь эта лада, А, вылетает сама. Недаром Индусы приказывали, желая благозвучия, давать женщинам такие имена, где часто встречается А, – Анасуйя, Сакунтала. А – первый звук произносимый ребенком, последний звук, произносимый человеком, что под влиянием паралича мало-помалу теряет дар речи. А – первый основной звук раскрытого человеческого рта, как М – закрытого. М – мучительный звук глухонемого, стон сдержанной, скомканной муки, А – вопль крайнего терзания истязаемого. Два первоначала в одном слове, повторяющемся чуть не у всех народов: Мама. Два первоначала в Латинском Amo – Люблю. Восторженное детское восклицающее А, и в глубь безмолвия идущее немеющее М. Мягкое М, влажное А, смутное М, прозрачное А. Медовое М, и А как пчела. В М – мертвый шум зим, в А – властная весна. М сожмет и тьмой и дном, А – взвивающийся вал. Ласковый сад наслаждения страстью, пугающий страшный мрак наказания, от
Рая до Ада, их два в нашей саге Бытия, А – начала, А – конца. А – властно: – Аз есмь, самоутверждающийся шаг говорящего Адама. В Музыке А, или Ля, предпоследний из семи звуков гаммы, это как бы звуковой предзавершающий огляд, пред тем как просвирелить заключительный клич, пронзительное Си. В тайной алгебре страстных внушающих слов А, как веянье Мая, поет и вещает: «Ласки мне дай, целовать тебя дай, ясный мой сокол, малая ласточка, красное Солнце, моя, ты моя, желанный, желанная». Как камень, А не алый рубин, а в лунной чаре опал, иногда, чаще же – днем играющий алмаз, вся гамма красок. Как гласит угаданье народное, Алмаз – ангельская слеза. Слава полногласному А, это наша Славянская буква.
Анасуйя (вернее, Анусуйя,) – букв. «Независтливая», с а- отрицания. Сакунтала (вернее, Шакунтала,) – букв. «Птичья», с суффиксом прилагательного как результата действия – ал- (как в русском прошедшем времени) – героиня драмы Калидасы, вскормленная птицами.
Паралич тогдашняя медицина рассматривала как аналог забывчивости, забывание организмом своих функций. Тем самым незабываемое А оказывается и основой памяти, памятливого переживания.