Итак, кроме дискурсивного порядка есть священный порядок слов, и именно он может превратиться в заклинание, не только описывающее действительность, но и преобразовывающее ее «перепевами», т. е. Ассоциациями, уже не только различающими вещи, но и структурирующими мир.
Древние говорили: «Числа суть вещи Мира. Музыка есть число. Мир есть Музыка». Семь дней нашей недели, быть может, суть отображения семи звезд того Небесного Семизвездия, которое, законченной красотой своей, и певучею правильностью своего обращения в небе, велело земным певцам настраивать семь струн. С предельным вероятием мы можем вычислить также, что обращение созвездий Большой Медведицы, Малой Медведицы, и созвездия Кассиопеи внушило человеческому сознанию символ Свастики – вращающийся равносторонний крест, – узорный символ перевоплощения в ритмах вечного возврата. Но мы не исчислим, почему тот или иной музыкальный всклик Девятой Симфонии, или Лоэнгрина, поражает нашу душу больше всего, – мы чувствуем только, что вот, мы прикоснулись к тайне, но это такая тайна, что, коснувшись душою Мировой Души, направив в сердечном нашем гадании зеркало в зеркало, мы что-то мгновенно увидели, но тотчас свет гаснет, лишь долгое зарево отсвета остается у нас в душе.
За «древними» закреплены самые общие места пифагорейского учения, как его представляли уже поздние пифагорейцы, для которых Пифагор, единственный из философов, дал настоящий ключ к природе. Семиструние, принятое в Античности, пифагорейцы возводили к ассиро-вавилонской астрономии, выделившей семь планет – вероятно, это древнейшая седмерица культурных объектов. Бальмонт смешивает это с семизвездием Плеяд, ассоциируя плеяду с артистическим мастерством. Как узор swastika произошел из названных созвездий, пояснит рисунок: сплошная прямая линия через отдельные звезды всех названных созвездий позволяет рассмотреть созвездия как повороты от прямой линии.
В таинственной звездной Халдее, – где любящая богиня Истар сумела сойти в Ад и, прикоснувшись к живой воде, вернулась из смертных областей, – возникло одно из самых страшных и могучих заклинаний, какие есть среди словесных волхвований. Вот оно.
Семеро их! Семеро их!
В глубине Океана семеро их!
В высотах Небесных семеро их!
В горах Заката рождаются, семеро.
В горах Востока вырастают, семеро.
Сидят на престолах в глубинах Земли они.
Заставляют свой голос греметь на высотах
Земли они.
Раскинулись станом в пространствах Небес и Земли они,
В сокрытых вертепах.
Семеро их! Семеро их!
Они не мужчины, не женщины.
Как ветер бродячий они.
Как сети, они простираются, тянутся.
Нет у них жен, не родят они сына.
Как кони они, что внезапно возникли меж гор.
Злые, из пропасти Эа.
Благоговенья не знают они, благотворенья
не знают,
Молитв не услышат, нет слуха у них к мольбам.
На больших проезжих дорогах
Препоной встают, ложатся на путь.
Злые они, злые они.
Семеро их! Семеро их!
Дважды семеро их!
Дух Небес, ты закляни их!
Дух Земли, ты закляни их!
Злые Ветры! Злые Бури! Палящие Ветры они,
Вихрь, за которым приносится смерч.
Реющий вестник, за вестником Смерч.
Могучие чада, предвестники Мора.
За ними идет Нинкгал.
Проломный они потоп.
Семь богов широкой Земли.
Семь разбойных богов с Небес.
Семь властных богов.
Семь злобных богов.
Семь веющих дьяволов.
Семь дьяволов злых утеснения.
Семь в Небе, семь на Земле.
Злой дьявол, злой дух, злой Алал, злой Гигим,
злой Тэлал, злой бог, злой Маским.
Дух Неба, ты закляни их!
Дух Земли, ты закляни их!
Закляни их!
Впервые этот перевод опубликован в сборнике «Зовы древности» (1908). В предисловии к сб. Бальмонт отметил: уверовать с Халдеями в Семь Страшных Демонов и снизойти с Истар в Преисподнюю; воронов Одина увидеть и песню орлов услыхать, которые пели Сигурду; – ржаных и пшеничных колосьев нарвать в красивой Польше и печальной Литве; родного Перуна послушать, и вместе с Ярилой влюбиться в Богиню-Громовницу; перекинуться к новым дням, к нашим дням, похожим на белые ночи, к нашим чарам и к нашим раденьям, городским, запоздалым, полночным и комнатным; всюду увидеть-услышать голос мига и данного места в существенной их единичности, а расслышав, напевно, в стихах ли текучих или в прозаической срывчатой речи, воссоздать услышанное, – вот сложная радость и многосложная задача художника, чья душа многогранна и чья впечатлительность по морскому многообразна, – задача, зовущая многих художников к творческой работе многих лет.
Перевод Бальмонта не соответствует ни одной из таблиц, скорее, являя собой комбинацию цитат. Приведем начало заклинания по Бальмонту в переводе В.К. Шилейко:
Семеро их,
семеро их.
В глубине океана
семеро их,
яростных в небе
семеро их.
Возросли они в доме
в глубине океана,
не мужчины они
и не жены они,
ветры они,
бродящие всюду,
жен не имеют,
детей не рождают,
ни прощенья они,
ни пощады не знают,
ни молитвам они,
ни мольбам не внимают,
словно кони, они
вырастают в горах,
разбойники Эа,
посланцы богов,
что стоят на дороге,
помрачая пути.
Злые они,
злые они.
Семеро их,
семеро их,
дважды семеро их.
Клятвою неба
будьте вы закляты,
клятвой земли
будьте вы закляты.
Злые духи, которых с такою настойчивостью заклинает Халдей, вездесущи и всепагубны. Они уменьшают Небо и Землю. Запирают, как дверью и засовами, страны. Не имеют стыда. Мелют народы, как эти народы мелют зерно. Кровь проливают как дождь. Девушку гонят из комнаты. Высылают мужчину из дома. Гонят птиц от гнезда.
Поражают быков и овец. Шаткой тенью встают на ночных улицах. Мучают скот в загоне. Из дверных щелей как ветер вывеиваются. Высунув язык, они – как стая собак. Как змеи ползут на своих животах. В комнате вдруг запахнет мышью.
Ревут, бормочут и шепчут. Их много, как рыбьей икры. Им стены – ничто. Не удержишь их дверью. Переходят из дома в дом.
Мыши во многих мифологиях – порождение грозы, запах мыши тогда – предвестие мировой войны, вызванной угрозами.
Если Халдейский «Заговор о Семи Духах» устремляет всю силу заклинательного слова против зловещих сил Природы, необыкновенной выразительностью отличаются и такие заговоры, где колдующий обращается именно к недоброму началу, с тем, чтоб опутать чужую волю, окружить ее, как окружают облавой зверя в лесу. Совсем особенными искусниками в этом магическом чаровании являются Русские колдуны и Малайские заклинатели. Я беру два Русские народные заговора, и, глянув на них в магическое зеркало, воспроизвожу в стихе.
Почему в стихе? Потому что, когда деревенский волхвователь произносит тот или другой заговор, он произносит его заклинающим напевным голосом, он произносит его при особых обстоятельствах, при особой обстановке, все это вместе возникает как волшебная поэма, как зримый и внятный занимательный стих. Вот «Заговор Охотника».
Засветло встал я,
Лицо умывал я,
И к двери иду из дверей,
Из ворот я иду в ворота,
В чисто поле, к дремучему лесу, где между ветвей
Днем темнота.
А из лесу дремучего, темного,
Из лесу огромного,
Двадцать бегут ко мне дьяволов, сатанаилов, лесных,
И двадцать иных,
Пешие, конные, черные, белые,
Низкие,
Близкие,
Страшные видом, а сами несмелые,
Сатанаилы и дьяволы, стали они предо мной,
На опушке лесной,
Сатанаилы, и лешие, дьяволы странные,
Низкие, близкие, темные,
Плоско-огромные,
И вы, безымянные,
Видом иные,
На остров идите,
Зверей мне гоните,
В мои западни поставные,
Ночные, вечерние, утренние,
И полуденные, и полуночные,
Идите, гоните,
Остановите,
В моих западнях примкните!
Чтобы внушать что-нибудь чужой воле, не нужно даже прибегать к определенным союзникам вроде сатанаилов. Малаец говорит: —
Каждой двери слушай скрип,
Птице молви: Цып – цып – цып.
С сердцем хочешь воевать, —
К сердцу вблизь, и сердце хвать.
Чтоб сердце передало сердцу весть, Русский колдун обращается к ветру и поет «Заговор Семи Ветров». Удерживая заговорным словом вольные, ненаправленные к одному средоточию, блуждания ветров, которые бродят всюду и нигде, заклинающий заставляет их сцепиться в одном хотеньи говоря: —
Вы подите, Семь Ветров,
Соберите с бледных вдов
Всю их жгучую тоску,
Слез текучую реку,
За один возьмите счет
Все тоски у всех сирот,
Все их вбросьте вы в нее,
Сердце кто томит мое,
В ней зажгитесь вдвое, втрое,
Распалите ретивое,
Кровь горячую пьяня,