я поэмы, где ассоциативность уже определяет, чем будет какое бытие. Вероятно, рассуждение восходит к тогдашним концепциям мифологического мышления Тэйлора и Леви-Брюля.
Мир нуждается в образовании ликов – в Мире есть чародеи, которые магическою своею волей и напевным словом расширяют и обогащают круг существования. Природа дает лишь зачатки бытия, создает недоделанных уродцев; чародеи своим словом и магическими своими действиями совершенствуют Природу и дают жизни красивый лик.
Поэт-заклинатель, вызывающий форму из бесформенности, – условный герой всего трактата Бальмонта. Этот образ восходит к представлениям о создании словами сложных вещей, от городов до лодок, встречающимся у многих народов, только Бальмонт переносит акцент с факта создания на переживаемый итог такого создания.
Как началась жизнь? Черный Австралиец, который так недалеко пошел в счислении, что считает до двух, а о трех говорит: «Много», но язык которого богаче своими сочетаниями любого языка Белоликих и имеет такие формы, каких не достиг язык гордых римлян, знает своим воображением, как появились в Мире лики.
Туземный счет до двух тогдашняя антропология часто выводила из счета не по пальцам, а по рукам – две руки могут дать только два числа. Слово «лик» в русском символизме часто обозначало облик, который может оказаться обманным, но который при этом судьбоносен. Одна из основных мыслей Бальмонта в данной работе: если природа создает несовершенные существа, не вполне определившиеся в бытии, то поэт-маг, повторяя дело природы, создает прежде не бывший прекрасный лик природы.
В первозданьи Мурамура
Создал много-много черных
Малых ящериц проворных.
Змейно-тонкая их шкура
По коре дерев мерцала,
Как мерцает в наши дни.
Ими тешился немало,
Ведь нарядные они.
Размышлял он, кто же будет
Между ними, но над ними,
Кто-нибудь из них, для них,
Коли нужно, так рассудит,
Коль веселье, легкий будет
В пляске быстрой править ими,
Меж дерев и трав густых.
Вот он выбрал, вот наметил,
Между ящериц проворных
Быстрым взором быстро встретил,
Прикоснулся их лица,
Нос мелькнул, глаза и брови,
Щеки, в свете теплой крови,
Все довел он до конца.
Поперечно чуть касался
Указательным перстом,
Рот румяный засмеялся,
Зубы белые со ртом.
Улыбнулся, залукавил
И с ответною улыбкой
Этой ящерице гибкой
Мурамура стать велел.
Сама Луна не сразу стала такой, как должно. В Мире все требует повторного прикосновения творческой воли. Упорядочил ее поведение – силою напевного заговора – кудесник Нурали. Предание говорит:
Луна сначала зря блуждала,
Но дал закон ей Нурали.
Он так пропел, чтоб лик Опала
Менялся вовремя вдали: —
«Умри, умри, ты в белом, в белом.
Сойди, зайди, ты кость, ты кость.
И снова к нам, ты с белым телом.
Приди, приди, желанный гость».
Луна послушалась смиренно.
Как не послушать Нурали!
И вот на Небе, переменно,
То тень она, то лик вдали.
Не только небесное поведение Луны упорядочил кудесник Нурали. Силой заговорного слова, влияние которого распространяется на все в Мире, он уравновесил самую смену света и тьмы, устранил бесконечное убегание одного начала, создал полное лада убегание и возвращение, равномерное качание двух. Когда всюду был бессменный нестерпимый свет, это он создал первую Ночь.
Без отдыха в начале
Лик Солнца сеял зной,
Без отдыха – с Луной,
Без отдыха – в опале,
В коралле, и в кристале,
Все день, все свет и зной, —
И Черные скучали
О черноте ночной.
Тогда, о них подумав,
Целитель Нурали
Разжег огонь в пыли,
И в вихре красных шумов
Запел: – «О, ты, вдали,
Чьи взгляды нас сожгли,
Дух сушащих самумов,
Жги, жги свои дрова,
Сожги свои дрова,
Потом, едва-едва,
Гори, когда истлеют,
Гори, пока алеют,
И головней гляди,
И вниз – и вниз сойди».
С тех пор, через оконце
Прожегши Небосвод,
К черте последней Солнце,
И за черту, идет,
И медлит там ночами,
На медленном огне,
В великой глубине.
И Черные очами,
Как яркими свечами,
Сверкая в тишине,
Ведут, ведут ночами
Свой черный хоровод.
И с звездными лучами
Ночь черная плывет.
Тем же великим стоголосым Океаном, которым нашептаны эти переливные слова, узорно изрезаны берега двух сказочных, окутанных тайной загадки стран, Мексики и Майи. И в той и в другой стране пролетают многоцветные колибри, и в той и в другой красочны цветы, красивы замыслы, певучи слова. Но если Черные жители Земли Южной являют лик человека вполне первобытного, Мексиканцы и Майи, не утратив первичности и самобытности, достигли высокой утонченности, и печатью художественного совершенства отмечены их напевы и заклинания. Они любят музыкальность мысли и звон музыкальных инструментов, а музыка – колдовство, всегда колеблющее в нашей душе первозданную нашу основу, незримый ручей наших песен, водомет, что течет в себя из себя. Когда на высоких теокалли, в роковую ночь, жрецы Витцлипохтли, бога Войны, призывали Ацтеков Теноктитлана напасть на
Испанцев Кортеса, они ударяли в барабаны, сделанные из кожи исполинских Змей, и зловещее гудение этих барабанов было так же угрожающе, как клекот хищных птиц, живущий в именах Мексиканских богов – Цигуакоатль, Женщина-Змея, бог Песни и Пляски, Макуиль-Ксочитль, Царь
Цветов, Ксочипилли, Желтоликое Пламя, Куэтцальтцин. Бог Тецкатлипока, который так любил сражение, что сразу был дразнителем двух разных сторон, выстроил в то же время Радугу, чтобы с Неба на Землю к людям сошла Музыка.
Теокалли (по-ацтекски Божий дом) – ацтекская пирамида. Звон музыкальных инструментов – имеется в виду умение ацтеков сопровождать танец сразу несколькими разными ударными инструментами. Витцлипохтли (сейчас принятая транскрипция: Уицилопочтли) – ацтекский бог солнца и войны, буквально «колибри юга» (колибри отождествлялась с солнцем, а ее перья – с лучами и боевым оружием). Вероятно, весь эпизод вдохновлен сатирической поэмой Генриха Гейне «Вицли-Пуцли» (еще одна устаревшая транскрипция), например:
Auf des Altars Stufen kauern
Auch die Tempel-Musici,
Paukenschläger, Kuhhornbläser —
Ein Gerassel und Getute —
Ein Gerassel und Getute,
Und es stimmet ein des Chores
Mexikanisches Te-Deum —
Ein Miaulen wie von Katzen.
(На ступенях алтаря присели храмовые музыканты, бьют в литавры, дуют в рога: грохот и шум, и писк в хоре мексиканского Te Deum как мяукание кошек).
Барабаны – щелевые барабаны, или теопнацтли, использовавшиеся и как сигнальные музыкальные инструменты, и как отбивавшие ритм поэзии и танца. У Гейне их образ распался на литавры и сигнальный рожок, у Бальмонта вновь был соединен в образ поэтического ритма как чуткого пророчества и полной готовности к бою. Сиуакоатль – богиня земли и деторождения, местная богиня плодородия, в ацтекском пантеоне ставшая матерью Уицилопочтли. В стихотворении Бальмонта «Женщина-змея» (1908) она «явила белость бытия». Макуильшочитль, или Шочипилли, – букв. «пять цветов» и «источник цветов» – бог весны и охоты. Бальмонт счел их двумя разными богами, перевод последнего как «желтоликое пламя», вероятно, вдохновлен изображениями этого бога с желтым окрасом.
Куэтцальтцин – вероятно, Кетцалькоатль, поскольку именно он близнец и соперник Тецкатлипоки. Имя Тескатлипока значит «огненное зеркало», в это зеркало он видит всю жизнь на земле и поэтому может как порождать, так и уничтожать жизнь. Роковая ночь 30 июня 1520 г. Обычно называется печальной ночью (la noche triste). Огромный барабан из змеиной кожи в храме Уицилопочтли, давший сигнал к бою, – топос беллетристического изложения этого события, у Бальмонта метонимическая аттракция «из кожи исполинских змей».
Появление радуги, низводящей музыку, вероятно, неправильно понятое сообщение о том, что Кортеса приняли за вернувшегося Кетцалькоатля, и в честь него принесли одежды из перьев всех расцветок. Вероятно, здесь вторая метонимическая аттракция: европейцы принесли струнные инструменты, где ацтеки знали только ударные, и они превратили пестроту даров в радугу с ее плавными переходами спектра. У ацтеков, в отличие от майя или перуанских индейцев, по-видимости, не было самостоятельного божества радуги, радуга, скорее всего, считалась эпифеноменом рождения мира. Также это появление радуги явно вдохновлено перьями колибри и восходом солнца, о чем говорится в ниже переведенном Бальмонтом гимне.
Вся стрелометная, быстрая, как клинок, бранная природа древнего Мексиканца змеится в магии слова, когда бог боя поет про себя:
Я Витцтлипохтли, Боец,
Нет никого как я.
Я исторгатель сердец,
Желтоцветна одежда моя,
Из перьев цвета Огня,
Ибо Солнце взошло чрез меня.
Я Витцтлипохтли, Боец,
Как колибри, пронзаю даль.
На мне изумрудный венец,
Из перьев птицы кветцаль,
Венец травяного Огня,
Ибо Солнце взошло чрез меня.
Среди людей Тлаксотлан
Бросает он перья-пожар,
Бросает он зарево ран,
Боец, чей меток удар.
Войну Победитель людей
Несет меж порханий огней.
Наши враги Амантлан,
Собери их, сбери их сюда,
Увидит их вражеский стан,