Дорога суживается в проход. Впереди лежит огромный датский дог. Цербер делает вид, будто не замечает меня. Дорога вьется меж низких и мрачных домов. Появляется на вид красивая женщина; когда она подходит ближе, я вижу, что она беззуба и безобразна. Далее идет кузница с черными рабочими, у которых голые руки, а в руках щипцы, крючья и молотки. В воздухе стоит несмолкаемый грохот, потрясающий мозг, разрывающий сердце на куски».
И Стриндбергу ясно:
«Нет никакого сомнения, я – в аду!»
Это убеждение окончательно в нем укрепляется после чтения сочинений шведского духовидца Сведенборга «Arcana Coeli».
В этой книге, замечает он, события последних лет его жизни объяснены с такой «наглядностью», что он – «дитя славного XIX в.» – проникается «непоколебимым убеждением», что ад действительно существует и что он сам только что в нем побывал.
И снова – как в былые века, как потом, в творчестве Барбе д’Оревильи и Гюйсманса, – над миром-адом воцаряется дьявол – князь тьмы.
Его присутствие Стриндберг чувствует во всех будничных фактах, его руку он видит во всех событиях дня. Он входит, например в сапожную мастерскую, и в тот же момент там поднимается шум.
«Это сам дьявол!» – убежденно восклицает Стриндберг.
Так превращается жизнь в глазах интеллигента, мечтавшего о роли «правителя», встретившего на самом деле лишь одни тернии, в сумрачный ад, населенный демонами и управляемый дьяволом.
По мере роста капитализма, накоплялась в больших городах многочисленная богема, интеллигентный пролетариат, обреченный на нищенское существование, на голод и мрак.
В мозгу этих нищих интеллигентов, этих пасынков общества, жизнь, естественно, отражается, как безумная и дикая фантасмагория[160].
В новеллах норвежского писателя Т. Крага[161] «Тубал-изгнанник» (по-русски – «Ночные тени») выведена целая вереница таких неудачников: тут и учитель провинциальной гимназии, в юности мечтавший об ученой карьере, но затертый конкуренцией, и потомок старой знати, неизвестно как и чем существующий, и актер, опустившийся на дно.
Все они люди странно-болезненные, страдающие навязчивыми «страхами», преследуемые «призраками».
Писателю, становящемуся на точку зрения этих нищих интеллигентов, творящему из глубины духа этой общественной группы, мир, естественно, также представляется каким-то кошмаром ужаса и безумия…
В одном рассказе Крага («Дьявольское наваждение») обедневший аристократ, отвергнутый «денежными мешками», хочет мстить, мысленно поджигает благотворительный базар, видит ясно, как он идет туда, как разбивает лампу, как огонь охватывает все здание, потом убеждается, что это все только галлюцинация, отправляется на самом деле в помещение базара и видит – здание горит. В другом рассказе («Поцелуй») жена учителя-неудачника кончает с собою, чтобы освободить мужа от будничных и семейных забот. Он тщетно пытается создать нечто крупное, все более приходит в ненормальное состояние, и вот, ночью к нему является покойная, целует его руку, а на другое утро на этом месте – красное пятно, которое все разрастается, отравляет его кровь, приводит к параличу руки.
Неудачник-актер, опустившийся на дно, ночует в амбаре и сходится здесь с нищей, как он, девушкой, с «девушкой-крысой», а она незаметно превращается в его глазах в олицетворение его темной и серой доли. Истощенный недоеданием, разбитый и подавленный, он находится в каком-то полудремотном состоянии, не понимая, бодрствует ли он или спит.
И вот однажды ему кажется, будто он видит сон: «Помню, это было во мгле, в серой, прозрачной мгле. Я схватил девушку за горло и услышал резкий, продолжительный крик: «Ты должна умереть!
Я хочу выйти из серого мрака! К солнцу! К свету!» И мне казалось, что вдали стоит пурпурная радость и манит меня».
На самом деле то был не сон.
Но убив «девушку-крысу», неудачник-интеллигент не убил вместе с ней тяжелой доли интеллигентного пролетария.
Весь уклад современной жизни давит интеллигента, как крышка гроба.
И он, естественно, недоволен существующим положением вещей.
«Странная земля! – философствует учитель Крага. – Все люди куда-то вечно спешат. Богачи охвачены лихорадкой наживы и равнодушны ко всему, что не касается rouge et noir прибыли. Большинство людей – чиновники, сборщики податей, менялы. Юность и зрелый возраст превращаются в одно сплошное состязание не из-за счастья или почестей – а из-за поддержки жизни».
И постепенно это отрицательное отношение интеллигентного пролетария к современному обществу переходит в открытый анархический бунт.
Пасынки буржуазии становятся – «детьми сатаны». Так озаглавлен один из романов Пшибышевского. Правда, дьявол in persona здесь не выступает, зато действует его главный приказчик, его уполномоченный министр – Гордон. Гордон собирает вокруг себя всех, кого «терзает страх, убивает отчаяние, кто скрежещет зубами от бессильного бешенства, кто терпит голод и унижение… литераторов без успеха и освистанных актеров».
Все они помогают ему «работать». Все они сеют «отчаяние, возмущение и анархию». Все они строят царство дьявола.
Один из этих поклонившихся князю тьмы, Вронский, провел молодость, полную лишений и невзгод. Порой он питался корками хлеба, подобранными в отхожем месте. В нем накипают злоба и ненависть к несправедливому и жестокому укладу современной жизни. Он хочет мстить, уничтожить вселенную, хочет «вырывать дома из земли и бросать их в огонь», «весь мир охватить пожаром».
И бегая в бессильной злобе по комнате, он упивается кошмарной картиной всеобщего уничтожения:
«Земля дает тысячи трещин, из каждого угла, из каждой щели, вырывается пламя, оно растет, трещины становятся бездонными пропастями, вся земля стала кратером вулкана, тяжелыми массами плывут потоки огня, пожирают леса, города, – шум, грохот, треск!»
И, закрывая глаза, он восхищался «безбрежным океаном уничтожения».
Краг озаглавил свои кошмарные рассказы «Тубал-изгнанник».
Этим именем автор окрестил таинственного незнакомца, которого он однажды встретил в большом европейском городе, а потом видел и во всех столицах. Это нечто, в роде «человека толпы» Эдгара По. Он был отмечен «печатью невроза» и днем производил впечатление «ночной тени».
«И мне показалось, – говорит Краг, – что этот незнакомец есть олицетворение всех бесчисленных масс людей, сбившихся с дороги». Он – олицетворение «большого мирового города», его «закоулков и трущоб», его «широких улиц, ресторанов и увеселительных заведений».
Большой промышленный город с его резкой противоположностью между богатством и бедностью, его лихорадочным темпом жизни, его жестокой конкуренцией, – вот новый источник кошмарных видений.
И это впечатление невыразимого ужаса будет тем сильнее, чем меньше приспособлена в силу наследственности психика человека к городской обстановке. Оно превратится в ужасную галлюцинацию, если, например предки данного человека испокон веков сидели на земле, дышали воздухом полей и лесов, росли в атмосфере деревенского уклада.
Такой чисто крестьянской психикой обладает польский писатель В. Реймонт, автор в своем роде классических «Мужиков».
Большой город – центр современной культурной жизни, – всегда вызывал в его душе отвращение и негодование. Иначе, как черным по черному, Реймонт[162] не рисовал его.
В романе «Мечтатель» железнодорожный служащий скучает на маленькой станции и мысленно уносится в большие европейские города, где жизнь должна быть такой интересной и блестящей, а когда ему удается осуществить свою мечту, он видит, что они не более как вертепы разврата и, не имея возможности вернуться к полям и нивам, кончает с собой. В «Обетованной земле» Реймонт изображает крупный, фабричный город (Лодзь) – как царство эксплуатации и наживы, и не видит в нем ни одной светлой стороны. И только когда на земле не будет больше городов, когда исчезнут последние заводы и фабрики, воцарятся, по его мнению, здоровье, довольство и счастье: такова мысль рассказа-поэмы «Смерть города».
Чем внимательнее вглядывался Реймонт в лик современного города, тем все страшнее казался он ему, тем все больше походил он в его глазах на дьявольскую гримасу.
Из этого безнадежно-пессимистического настроения вырос роман Реймонта «Вампир».
Польский эмигрант Зенон, как и сам автор, сросся всеми фибрами своего существа с деревенским бытом, с миром лугов и полей. Он всей душой любит своих «мужиков» и задумал сделать их героями драмы. И однако, Зенон смутно чувствует, что время земледельческой культуры прошло, что всюду города вытесняют нивы, что патриархальный деревенский мир осужден на гибель. В его драме крестьяне поднимают восстание против современных «властителей мира», т. е. буржуа-горожан и – гибнут… Им уже нет места на земле, занятой «фабриками и торговыми амбарами».
Очутившись в Лондоне, этом городе par excellence, Зенон чувствует себя здесь «чужим и одиноким»: под напором устрашающего уклада городской жизни душа его разлагается, нервы не выдерживают, и ум мутится от кошмарных видений.
Снующие по улицам люди производят на него впечатление каких-то «пресмыкающихся чудовищ», а Лондон превращается в какую-то «фантастическую пущу, населенную призраками», в фантасмагорию «таинственных и странных явлений, смысла которых он не понимает».
Везде он видел «губы, искривленные страданием, лица с печатью хищности и жестокости», «жадности и эгоизма». Везде и во всем он чувствовал «трагический гнет существования», «грубую безысходность рока».
Его ошеломляло это «бесконечное движение», эти «тысячи и тысячи, которые топчутся на одном месте, словно в каком-то безумии», эта «дикая борьба всех против всех», эти «бесчисленные орды, постоянно ищущие добычи», эта «неописуемая нищета», а рядом с ней «неимоверное богатство», эти «грязные дома, подобные прогнившим гробам», это «небо, нависшее над ними, как бы насыщенное гноем».