душу безнадежными приближениями? «Обычно он выбирал самый легкий этический путь(точно так же, как выбирал самый трудный – эстетический) просто потому, что такбыло ближе до выбранной цели; и он был слишком ленив в обыденной жизни (точнотак же, как слишком тяжко трудился в артистической), чтобы возиться свопросами, которые ставили и решали другие»[2].
Чертог
К тому же существовало еще ижилище вечное, и то уж была не просто комната, но чертог: русская литература –«Мне-то, конечно, легче, чем другому, жить вне России, потому что я наверняказнаю, что вернусь, – во-первых, потому что увез с собой от нее ключи, а во-вторых, потому что все равно когда, через сто, через двести лет, – будужить там в своих книгах, или хотя бы в подстрочном примечании исследователя».
Русская литература, и прежде всего– Пушкин. В начале сороковых Набоков сделал рифмованный перевод на английскийдвух пушкинских стихотворений и нескольких строф из «Онегина». Затем, впятидесятых, началась продлившаяся около десяти лет работа над переводом икомментированием «Евгения Онегина». Работа, ради которой он пожертвовал другимипланами. Если б не она, мы бы, возможно, читали сейчас еще несколько егороманов. Но долг есть долг, и к человеку, его исполняющему, без уваженияотноситься нельзя.
От рифмы Набоков, переводя«Онегина», отказался сразу, выбрав «разум», но сохранив, однако ж, ямбическийразмер, поскольку полагал, что тот «скорее способствует, нежели мешает верностиперевода». Впоследствии он отказался, буквализма ради, и от размера.
«В сущности, меня будут помнитьблагодаря «Лолите» и моему труду о «Евгении Онегине», – сказал Набоков в 1966году, имея при этом в виду английского читателя – русскому он будет памятен,что естественно, иными его сочинениями. Можно, я думаю, предположить , что дведатированные 1955 годом онегинских строфы «На перевод ‘Евгения Онегина’» былинаписаны по завершении собственно перевода пушкинского романа и вдохновленызнакомым всякому переводчику, вообще всякому завершившему некий труд человеку,настроением, вызывающим потребность воскликнуть вслед за классиком: «Ай даПушкин! Ай да сукин сын!».
Начальные четыре строки однажды втрехминутном моем присутствии замечательно переложил Сергей Гандлевский:
Сутьперевода? Чуть живая
Наблюде голова певца,
Мартышкинвздор, речь попугая
Иопошленье мертвеца.
На один из напечатанных здесь переводов я, ползая поИнтернету, натолкнулся случайно. Наверное, есть и другие. Какие-то вещиделаются для себя, и остаются иным неизвестными. А сколько-нибудь точноепредставление о чужеязычном стихотворении может, повторюсь, дать лишь свод егопереложений. Каждому переводчику падает на душу что-то свое, то, что он ипытается передать в переводе. Каковое высказывание применимо, вообще говоря,также к прозе. Люди, эти «усредненные сосуды», они ведь разные, чем,собственно, и интересны. Как и стихотворения – и переводы.
«Нет,усредненные сосуды вовсе не так просты, как кажутся;
это кувшины, запечатанные магом, и никто –
даже сам заклинатель –
не знает, что в них содержится
и в каких количествах»[3].
Будемчитать.
СергейИльин
Дальнейшее можно прочитать поадресу:
http://magazines.russ.ru/inostran/2001/10/nabokov.html
Подписи под фотографиями:
3. Май 1964, Набоков в его комнате в Монтре-Палас снаслаждением рассматривает один из четырех заключенных в коробку томов «ЕвгенияОнегина», только что изданных – через восемь лет после завершения работы надрукописью.
[1] Перевод А. Глебовской.
[2] В. Набоков. «Подлинная жизнь Себастьяна Найта».
[3] В. Набоков. «Под знаком незаконнорожденных».