С тяжким грузом огня
на плечах.
Рассвет. И видит во сне сержант:
Гитлер! Вот он, к стене прижат!
Залп. Гитлер падает у стены.
(Утром самые сладкие сны.)
Рассвет — это значит:
раз — свет!
Два — свет!
Три — свет!
Во имя света для всей земли
По темноте — пли!
Солнце!
Всеми лучами грянь!
Ветер!
Всеми лучами грянь!
Ветер!
Суши росу!
...Ах, какая бывает рань
В прифронтовом лесу!
1945
АЛЕКСАНДР РЕШЕТОВ
* * *
Огонь войны не сжег в душе, не выжег
Ни нежных чувств,
Ни дорогих имен.
Как темен путь!
Вот орудийных вспышек
Мгновенным блеском озарился он.
И в этот миг, взнесенные высоко,
Предстали этажи передо мной
И глянули ряды дрожащих окон
С огромных стен, израненных войной.
Рванулось сердце,
Словно ждало знака.
Но мы в строю —
И все, что мне дано:
Из тысяч окон, глянувших из мрака,
Лишь различить заветное окно
И прошагать в ночи осенней мимо,
Во имя встреч благословляя ту,
Что, может, в этот час,
Тоской томима,
В грохочущую смотрит темноту,
1942
ЛЕОНИД РЕШЕТНИКОВ
НОЧНАЯ АТАКА
Прожектор, холодный и резкий,
Как меч, извлеченный из тьмы,
Сверкнул над чертой перелеска,
Помедлил и пал на холмы.
И в свете его обнаженном,
В сиянии дымном, вдали,
Лежали молчащие склоны
По краю покатой земли.
Сверкая росой нестерпимо,
Белесая, будто мертва,
За еле струящимся дымом
Недвижно стояла трава.
Вся ночь, притаившись, молчала.
Еще не настала пора.
И вдруг вдалеке зазвучало
Протяжно и тихо: «Ура-а-а!»
Как будто за сопкою дальней
Вдруг кто-то большой застонал,
И звук тот, глухой и печальный,
До слуха едва долетал.
Но ближе, все ближе по полю
Катился он. И, как игла,
Щемящая ниточка боли
Сквозь сердце внезапно прошла...
Но рядом — с хрипеньем и хрустом
Бежали, дыша горячо,
И сам я летел через бруствер,
Вперед выдвигая плечо.
Качалась земля под ногами.
Моталась луна меж голов.
Да билось, пульсируя, пламя
На выходах черных стволов.
1959
НИКОЛАЙ ПАНОВ
ДОМ СТАРШИНЫ
После трудного боя достался матросам
Этот каменный полуразрушенный дом,
Что стоял у дороги, над самым откосом,
Озаренный огнем, на пригорке крутом.
С подоконника вражеский автоматчик
Мертвым рухнул на камни. Пришла тишина...
И снаружи, гранату за пазуху пряча,
В едкий комнатный дым ворвался старшина.
Возле детской кроватки игрушки стояли,
Опрокинулся плюшевый желтый медведь...
И в распахнутом взрывом крылатом рояле
Золотилась широкая струнная медь.
Старшина озирался — в надвинутой каске,
В полушубке бараньем, высокий, прямой,
От снегов Заполярья, предгорий кавказских
По дорогам войны он вернулся домой!
Он вернулся домой... Стены были, как в тире,
В пулевых отпечатках... Скрипело стекло...
Сколько времени не был он в этой квартире!
Сколько дней, как расстался он с ней, истекло!
Он любил говорить: «Вот добудем победу,
Мир подпишем, винтовки держа на весу,
И домой я к жене и к мальчонке приеду,
И хороших подарков семье навезу».
Но когда прочитал он короткую сводку,
Что враги подступили к родимым местам,
Отправляясь на юг, покидая подлодку,
Он совсем говорить о семье перестал.
С автоматом, на серых камнях у Моздока,
Поджидал он часами — и немцу каюк...
А потом мы рванулись на запад с востока,
Проходя опаленный, дымящийся юг.
Шли на запад морская пехота и танки.
Старшина не смотрел на счастливых людей,
Только будто от тайной мучительной ранки
Становился лицом все мрачней и худей.
И теперь вот — прострелены стены, как в тире,
И от крови врага подоконник намок...
Он стоял в разоренной, холодной квартире
И еще в свое горе поверить не мог.
Он буфет распахнул... Опустелые полки...
Он вдоль выбитых окон к столу пробежал.
На столе, на полу, где посуды осколки,
Лишь следы разоренья, следы грабежа.
Что искал он в вещах этих, некогда близких?
Что надеялся здесь увидать старшина?
Неужели двух строчек, короткой записки
Не могла на прощанье оставить жена?
Краснофлотцы входили, стараясь не топать,—
В блеске ближних пожаров, в мерцанье ракет.
И, с лица вытирая тяжелую копоть,
Кто-то вдруг наклонился, взглянув на паркет.
Из-под шкафа чуть видно бумажка торчала.
Старшине передали ее моряки.
Старшина посмотрел и не понял сначала
Торопливых каракулей детской руки.
Сын писал: «Угоняют в Германию, папа.
Мы не плачем. Мы ждем — ты придешь нам помочь».
...По широким ступеням парадного трапа
Мы спускались гурьбой в озаренную ночь.
Старшина отошел, успокоиться силясь.
Загремели гранаты на черном ремне.
Только щеки небритые перекосились...
И таким навсегда он запомнился мне.
Он смотрел на письмо неотрывно и странно,
И казалось, плывет под ногами земля.
И сказал чернобровый сигнальщик с «Тумана»,
С легендарного северного корабля:
— То, что мы увидали, товарищи, с вами,
Это горькое горе за сердце берет.
Невозможно помочь никакими словами,
Так поможем делами! На запад, вперед!
Чтоб о нашем походе слагалась былина,
Чтобы песни звенели о нем в вышине...
Если нужно, матросы, рванем до Берлина,
Но клянемся семью возвратить старшине!
И вошли мы в Берлин через битвы и муки,
Сквозь огонь, через смерть, на немолкнущий зов,
И сомкнулись детей исхудалые руки
На обветренных шеях суровых отцов.
Всех врагов краснозвездная сила сломила,
Разгромила оплот угнетенья и зла —
То Советская Армия, армия мира,
Человечеству новую жизнь принесла.
1943—1945
Северный флот
АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВ
ПАРТОРГ
Кончался шквальный артналет,
Когда, поднявшись перед взводом,
Парторг наш бросился на лед
И в ледяную прыгнул воду.
Я вслед за ним бежал, и вдруг
Накрыло нас одним снарядом:
Лишь блеск в глазах да ночь
вокруг...
Я встал, а он остался рядом.
Раскинув руки на снегу,
Едва ступил на берег правый,
Упал парторг на берегу
У знаменитой переправы.
Вскипела взрывами река,
И в бой по кручам каменистым
Бойцов гвардейского полка
Повел один из коммунистов.
Он первым бросился вперед...
Так ежедневно,
В каждом деле
Родная партия ведет
Народ к великой нашей цели.
ГЛЕБ ПАГИРЕВ
* * *
Остановясь на полуслове,
Встаю, бросаю карандаш.
Горит родное Подмосковье,
Гудит от выстрелов блиндаж.
Ну что, поэт? Бери гранаты,
Тяни латунное кольцо!
По фронту хлещут автоматы,
Песок и снег летят в лицо.
Умри, но стой! Назад ни шагу:
Ты эту землю не отдашь.
Здесь ценят стойкость и отвагу,
Здесь штык нужней, чем карандаш.
Забудь пристрастье к многословью,
К строке, что лирик сочинил.
Сегодня люди пишут кровью
За неимением чернил...
Земля, седая от мороза,
Окопы, надолбы, штыки.
Война, война — святая проза
И позабытые стихи.
НА ПЕПЕЛИЩЕ
Среди тряпья, немецких касок, ям
Здесь, у крыльца, валялось под ногами
Льняное полотенце, по краям
Расшитое большими петухами.
Веселое творенье женских рук:
Два петуха — косые гребни, шпоры
Они трубили зорю, а вокруг
Все заплели цветы, легли узоры.
Но полотенце было вмято в грязь,
И петухи убиты каблуками,
Они, последним криком подавясь,
Лежали с незакрывшимися ртами,
А в доме — тихо, пусто и темно,
Рассыпанные по полу патроны,
Заложенное бревнами окно
И на стене безликие иконы.
Я обошел с товарищами дом
По гильзам, черепкам и ржавой жести