Вам, звери, ребрами сквозя,
забывшие о съеденном людьми овсе,
работавшие, кого-то и что-то возя,
пока исхлестанные не падали совсем.
Вам, расстрелянные на баррикадах духа,
чтоб дни сегодняшние были пропеты,
будущее ловившие в ненасытное ухо,
маляры, певцы, поэты12.
Картина, здесь нарисованная, воссоздает не менее страшные и трагические черты блокадного бытия, чем холодное московское утро в изображении Ходасевича. Но все как бы повернуто в другом ракурсе, одухотворено, озвучено будущим, которое поэт ловит «в ненасытное ухо». И потому женщины, «падавшие замертво в неисчислимых очередях», предстают здесь как мотив совершенно иного порядка, чем «длинные хвосты у лавок» в приведенном выше отрывке. У Маяковского даже самые, казалось бы, неприглядные детали быта исполнены значительности, героики, величия, тогда как Ходасевич мельчит, дегероизирует революционную действительность, стремится свести ее, условно говоря, к тому, «чтоб торговать сахарином».
Конечно, работать в масштабе, в диапазоне Маяковского мог далеко не каждый из революционных поэтов. В творческой практике поэтов Октября романтический пафос очень часто состоял лишь в том, что авторы, воодушевленные современностью, клокотали в колокола», создавая образы, хотя и эмоционально насыщенные, возвышенные, героические по своему складу, но легковесные, бесплотные, отражающие реальную жизнь в самых общих, приблизительных, смутных очертаниях. У Маяковского перед ними были преимущества, коренящиеся в особенностях его поэтики, мастерства. Земное, реальное начало всегда играло в его творчестве первостепенную роль. Материализация отвлеченных понятий, иносказаний характеризуют стиль Маяковского еще в дооктябрьский период. Закономерно, что его образы, вдохновленные революцией, несмотря на их возвышенность, фантастичность и даже отвлеченность, несли реальнейшее содержание, что его гиперболы были тяжеловесны, а метафоры «грубы», осязаемы.
Однако различия эти не сводятся к стилевой специфике. В литературной практике Маяковского революционных лет чрезвычайно важна та конкретная деловая нацеленность, которая и выделяла его среди других советских поэтов и вместе с тем роднила с некоторыми из них, в особенности сблизив его тогда с Демьяном Бедным. «Мы с Маяковским так работали, что временами казалось: нас только двое»13. В этом позднейшем высказывании Бедного нельзя не почувствовать общего в деятельности обоих авторов и, так сказать, магистрального для них направления, которое определялось и небывалым размахом совершаемой «работы» и ее особым утилитарным, «чернорабочим» характером. Такая направленность их творчества проявлялась не только в темах и жанрах, непосредственно посвященных выполнению конкретного боевого задания (Окна РОСТА, политические басни и т. д.). Она сказывалась повсеместно, накладывала отпечаток на весь образный строй их поэзии, определяла темп и стиль работы, становилась неотъемлемой чертой их авторского облика и художественного темперамента.
Эстетов и идеалистов отпугивала сказочная картина «Земли Обетованной», нарисованная в «Мистерии-буфф» и полная таких «элементарных» чудес, как булки, растущие на деревьях, услужливые вещи, машины, покорные людям. Эту мечту поэта о коммунистическом обществе, в котором рабочий человек, измученный войной и разрухой, найдет сытую жизнь, материальные удобства, свободный труд, идеалисты считали наивностью, мещанством и пренебрежительно называли «ананасным раем»14. Даже Блок был несколько шокирован прозаической «булкой», которую сулила «Земля Обетованная» изголодавшемуся человечеству15. Но Маяковский не стеснялся писать обо всем том, что другим казалось слишком простым, грубым, примитивным,. об удовлетворении самых необходимых, первейших потребностей трудового люда, от имени которого он провозглашал в «Мистерии»:
Нам надоели небесные сласти –
хлебище дайте жрать ржаной!
Нам надоели бумажные страсти –
дайте жить с живой женой!16.
Утверждения подобного рода нисколько не противоречили романтическому пафосу, воодушевлявшему поэта, но выражали, можно сказать, самую суть этого мироощущения, повышенно-активного, праздничного, проникнутого чувством близости к настоящему и будущему, жаждой жить и действовать «с удесятеренной силой». Они звучали как своего рода практическое применение романтизма к условиям и требованиям революции.
Столь тесную близость поэзии к политической борьбе, к реальным нуждам трудящихся масс в ту пору, помимо Маяковского, знал лишь Демьян Бедный, что и заставляет воспринимать их творчество революционных лет – при всех качественных различиях – как боевое содружество на поэтическом фронте. Но для Демьяна Бедного, имевшего за спиной большой опыт агитационной работы в «Правде», этот период, явившийся временем его творческого расцвета, не был связан с какими-то серьезными изменениями в характере лирического героя, в образной системе. Тогда как перед Маяковским только еще открывалась новая, не испытанная им ранее литературная стезя практического участия в повседневной борьбе рабочего класса, – Бедный уверенно заявлял в стихотворении «Мой стих», подводящем итоги его дореволюционному творчеству и написанном накануне Октябрьской революции:
Родной народ, страдалец трудовой,
Мне важен суд лишь твои,
Ты мне один судья прямой, нелицемерный,
Ты, чьих надежд и дум я – выразитель верный,
Ты, темных чьих углов я – «пес сторожевой»!17
Одной из первых книг Демьяна Бедного, вышедших вскоре после революции, была его стихотворная повесть «Про землю, про волю, про рабочую долю», написанная в основном перед Октябрем и знакомящая читателя с политической обстановкой последних лет (начиная с мировой войны), с ходом истории и революции, определившей новую «долю» трудового народа. И содержание, и композиция этой вещи, и образ рассказчика, ведущего повествование как бы вслед за происходящими в стране событиями, говорили о том, что Бедный создавал свою повесть, находясь в самой гуще народной жизни и классовой борьбы. Характерно, что в первом издании повесть заканчивалась главкой «Прощание», в которой автор расставался со своими героями и читателями, для того чтобы принять участие в Октябрьском сражении и уже потом – «если жив останется» – продолжить рассказ, прерванный развитием той самой борьбы, о которой он повествует:
Кончен, братцы, мой рассказ.
Будет, нет ли – продолженье?
Как сказать? Идет сраженье.
Не до повести. Спешу.
Жив останусь – допишу18.
Продолжение рассказа (Бедный дописал эту повесть в 1920 году) осуществлялось так, как будто автор только что пришел с поля боя и, «как ни в чем не бывало», взялся «досказывать», возвратясь к тому эпизоду, на котором его прервали. В этом присутствовала, конечно, доля литературной условности (свойственный Бедному прием занимательности), но вместе с тем выражалась и глубокая связь поэта с окружающей действительностью, с «текущим моментом». Бедный всецело жил «во времени» и писал по ходу меняющихся и развивающихся событий, и это придавало его поэзии удивительную оперативность и локальность, ставило его стихи в один ряд с газетным сообщением, военной сводкой, боевой публицистикой и во многом определяло их художественную структуру.
В той же повести «Про землю, про волю, про рабочую долю» Бедный следующим образом характеризует сюжет и композицию своего произведения:
Не за страх пишу – за совесть
Быль доподлинную, повесть,
Где нам в ровном ходе строк
Жизнь сама дает урок,
Где событие к событью
Жизнь пришила крепкой нитью,
Дав канву всему и связь.
«Ну, начнем, благословись!..»19
Этот «сшитый» жизнью сюжет развертывается как цепь исторических событий (вперемешку с эпизодами бытового порядка), что сообщает повести внутреннюю связь, единство и одновременно создает чрезвычайно гибкое, свободное построение, позволяющее автору вышивать по жизненной канве самые разнообразные поэтические рисунки. Основной каркас, вехи, по которым движется повествование, – прочны (война, Февральская революция и т. д.). Но «состав», материал повести весьма неоднороден и легко меняется в зависимости от того, на какие текущие события и каким образом счел нужным откликнуться автор. В повесть включены многие басни и стихотворения Бедного, существовавшие первоначально как вполне законченные самостоятельные вещи, и некоторые из них могут быть «вынуты» и замещены другими (как известно поэт не раз менял и обновлял свою подвижную композицию), без ущерба для ее структуры. Больше того, в принципе любое стихотворение Бедного той поры могло бы найти место в этой поэме, составив одну из ее главок, потому что каждое произведение поэта крепко «пришито» ко времени, к какому-либо актуальному событию и способно служить художественной характеристикой того или иного политического момента.
Нужно сказать, что все это обусловило и некоторые слабости повести «Про землю, про волю»: она растянута и напоминает местами литературный монтаж или хронику, составленную из разнородных откликов на злобу дня. Но нас в данном случае интересует не проблема сюжетостроения сама по себе, а выступающие в этой повести очень наглядно более общие черты Демьяна Бедного: поэт идет в ногу с временем, становится сподвижником исторического процесса, и каждое его стихотворение оказывается «на месте» в движущемся боевом строю.
В сходном направлении развивалась поэзия Маяковского, стремительно наращивая темпы и приобретая качества, не свойственные ей раньше или проявлявшиеся по-иному, не в столь полном и чистом виде: политическую действенность, динамику, «сиюминутность». Именно в этот период Маяковский складывается как поэт, «революцией мобилизованный и призванный». Он достигает такого рода оперативности в отношении текущих событий, что это приводит его и к некоторым совпадениям с опытом Бедного – в стиле, сюжете, жанре. В частности, в этой связи обращает на себя внимание перекличка «Мистерии-буфф» с повестью «Про землю, про волю». Здесь интересно отметить не сходство отдельных мотивов и ситуаций (которое объяснялось обращением авторов к общему материалу действительности или одинаковыми политическими убеждениями, – например, в сценах, посвященных разоблачению Временного правительства, «демократического надувательства»), а некое подобие в самом замысле и конструкции этих произведений, рассчитанных на включение проносящихся событий в сюжетную канву с «переменным», подвижным содержанием, которое подсказывается и дописывается со дня на день всем ходом политической жизни, движением истории. Пьеса Маяковского и повесть Бедного по-разному построены, но обе эти вещи обладают, так сказать, аппаратом для улавливания времени. Маяковский даже предусматривал непрерывные нововведения «по ходу пьесы», по мере развития жизни и возникновения в мире новых волнующих проблем. Он сам варьировал, «осовременивал» ее сюжет и призывал к тому же других: «В будущем все играющие, ставящие, читающие, печатающие „Мистерию-буфф“, меняйте содержание, – делайте содержание ее современным, сегодняшним, сиюминутным»; «„Мистерия-буфф“ – это каркас пьесы, это движение, ежедневно обрастающее событиями, ежедневно проходящее по новым фактам»