«Творчество», 1918, – 9 7, стр. 4.
117 Гастев так называет сознательного, передового участника культурной революции.
118 А. Гастев. Снаряжение современной культуры. С приложением статьи А. Луначарского «Новый русский человек». Госиздат Украины, 1923, стр. 13, 19, 20, 23.
119 Там же, стр. 36, 37.
120 См. Б. Арватов. Алексей Гастев. «Пачка ордеров», Рига, 1921 г. – «Леф», 1923, № 1.
121 См. А. Гастев. О тенденциях пролетарской культуры. – «Пролетарская культура», 1919, № 9-10, стр. 45. Статья вошла в брошюру: А. Г астев. Индустриальный мир. Харьков. 1919.
122 По свидетельству К. Зелинского, Гастев своим главным художественным произведением называл организацию ЦИТа (Корнелий Зели некий. На рубеже двух эпох. Литературные встречи 1917-1920 годов. М., 1959, стр. 64).
123 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 19. Любопытно, что Маяковский перекликается в этом стихотворении с самой фразеологией Гастева, рассматривавшего культуру как искусство «обработки», как способность делать из мертвого материала полезную «активную вещь». В той воспитательной функции, которую выполняет поэзия, Маяковский также подчеркивает момент «обработки», «переделкрг» (конечно, не вещей, а сознания): «А мы не деревообделочники разве? Голов людских обделываем дубы…»; шлифуем рашпилем языка». Заметны в этой позиции и утилитаризм, тяготение к практической «выгоде», которую может и должно приносить искусство, что нашло развитие в позднейших стихах и статьях Маяковского и противостояло «бесцельному», «самоцельному» искусству декадентов.
124 А. Безыменский. К солнцу. Книга стихов вторая. Пб., 1921, стр. 27-28. Сила и убедительность таких неожиданных сближений, разумеется, во многом зависела от поэтического такта, умения, мастерства того или иного автора. Так Маяковский, индустриализируя «душу», «сердце», «поэзию» и другие возвышенные понятия, часто прибегает к юмору, смягчающему слишком прямые и опасные аналогии, что хорошо заметно в стихотворении «Поэт рабочий». Ср. также в стихотворении «Протестую!» (1924): «Не завидую ни Пушкину, ни Шекспиру Биллю. Завидую только блиндированному автомобилю!»; «Пусть сердце, даже душа, но такая, чтоб жила, паровозом дыша, никакой весне никак не потакая». Вместе с тем этого типа метафоры очень устойчивы в его поэзии и, можно сказать, имеют принципиальное значение. Из «поэзии-фабрики» 1918 года выросли образы знаменитого стихотворения «Домой!» (1925): «Я себя советским чувствую заводом, вырабатывающим счастье…»
125 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 34.
126 «На посту», 1923, № 4, стр. 64.
127 «Грядущее», 1918, – 2, стр. 4.
128 С. Обрадович. Окраина. Стихи. М., 1922, стр. 12.
129 «Творчество», 1918, 1№ 7, стр. 4. Интересно отметить близость Гастева Маяковскому, для которого наша эпоха в известном смысле тоже была «эпохой моста»:
борьба за конструкции вместо стилей,
расчет суровый гаек и стали.
В стихотворении «Бруклинский мост» (1925) Маяковский писал, что по одному этому чуду современной индустриальной культуры можно было бы воссоздать, восстановить всю картину нашей эпохи.
130 Н. Асеев. Собрание стихотворений, т. 1. М. – Л., 1928, стр. 183.
131 П. Орешин. Радуга. Стихи. М., 1922, стр. 168.
132 П. Орешин. Алый храм. Стихи. М., 1922, стр. 136.
133 Александр Блок. Собр. соч., т. 8, стр. 48.
134 См. там же, т. 12, стр. 181.
135 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 12, стр. 256
136 Там же, т. 2, стр. 127-128
137 С. Обрадович. Взмах. Пг., 1919, стр. 28.
138 С. Малашкин. Мускулы. Изд. второе (Н. – Новгород), 1919, стр. 15.
139 «Пламя», 1918, № 9, стр. 2.
140 М. Волошин. Демоны глухонемые. Изд. 2-е. Берлин, 1923, стр. 41.
141 В. Кириллов. Зори грядущего. Пг., 1919, стр. 34.
142 А. Луначарский. Мысли о коммунистической драматургии. – «Печать и революция», 1921, кн. 2, стр. 32.
143 «Кузница», 1920, № 5-6, стр. 39.
144 Валерий Брюсов. Среди стихов. – «Печать и революция», 1922, кн. 2, стр. 149
145 Г. Адамович. Чистилище. Пб., 1922, стр. 19.
146 «Печать и революция», 1922, кн. 2, стр. 143.
147 Андрей Белый. Христос Воскрес. Пб., «Алконост», 1918, стр. 54-55.
148 Андрей Белый. Христос Воскрес, стр. 47-48.
149 Андрей Белый. Стихотворения. Берлин – Петербург – Москва, Изд-во Гржебина, 1923, стр. 350.
150 «Кузница», 1920, № 5-6, стр. 15.
151 Там же, стр. 21.
152 Василий Князев. Красное Евангелие. Пг., 1918, стр. 37.
153 Там же, стр. 13.
154 В. Перцов. Маяковский. Жизнь и творчество. После Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1956, стр. 67.
155 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 182-183.
156 Владимир Маяковский. Полное собр. соч., т. 2, стр. 212.
157 В. Перцов. Маяковский. Жизнь и творчество. После Великой Октябрьской социалистической революции, стр. 80 (Курсив наш. – А. М., А. С.).
158 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 8. М., 1957, стр. 119.
159 В. И. Ленин. Сочинения, т. 28, стр. 56.
160 «Вестник жизни», 1919, № 3-4, стр. 156.
161 Там же.
162 П. Керженцев. Переделывайте пьесы. – «Вестник театра», 19191 № 36.
163 «Репертуар. Сборник материалов». М. – Пб., 1919, стр. 65.
ГЛАВА III. ЛИРИКА. ПОЭМА. АГИТЖАНР
1
В 1922 году одна из новых литературных группировок намечала направление художественного развития следующим образом: «Группа пролетарских писателей
„Октябрь“ считает возможным выполнение этих требований (требований времени, эпохи. – А. М., А. С.) лишь при условии, когда наряду с лирикой, господствовавшей последние пять лет в пролетарской литературе, в основу будет положен эпический и драматический подход к творческому материалу»1. Достаточно было минимального отдаления во времени, чтобы предшествующий литературный период стал восприниматься как почти полное преобладание лирической поэзии. Такая оценка по существу своему была вполне справедливой. Поэтические отклики на Октябрьскую революцию и на весь круг явлений, ею порожденных, в подавляющем большинстве своем отмечены лирическими устремлениями, которые к тому же нередко вторгались в смежную область поэтического эпоса, переключая и здесь главное внимание с подробного повествования о событиях на непосредственное выражение эмоций, переживаний по их поводу.
Но в декларациях более позднего времени (вроде только что приведенной) невольно сглаживались большие трудности, встававшие на пути лирики, как и вся острота теоретических споров, возникавших в данной связи. Сама правомерность лирики в условиях нового общества нередко вызывала серьезные сомнения. В среде пролеткультовцев эти сомнения выражались особенно часто. Поскольку на первый план выдвигали «массовую психологию», а мотивы «индивидуального характера» рассматривали как помеху для успешного решения этой основной задачи, постольку, естественно, возможности лирики оказывались резко ограниченными, она легко объявлялась чем-то лишним, чуждым духу современности, не соответствующим облику ее главного героя. В одной из статей А. Гастева, на которую нам уже приходилось ссылаться, прямо утверждалось, что у пролетария «нет человеческого индивидуального лица, а есть ровные, нормализированные шаги, есть лица без экспрессий, душа, лишенная лирики… Мы идем к невиданно-объективной демонстрации вещей, механизированных толп и потрясающей открытой грандиозности, не знающей ничего интимного и лирического»2.
Подобные настроения, порой в несколько смягченной форме, получали широкое распространение. «Нами лирика в штыки неоднократно атакована», – писал позднее, с явной оглядкой на прошлое Маяковский, имея в виду позицию свою и организационно близких ему писателей («лефовцев», ранее – «комфутуристов»), но выражая, по существу, и некие общие веяния, которые особенно резко проявились именно в первые годы революции. Недоверие к «интимному» и «лирическому» не ограничивалось только сферой искусства. Не случайно сами эти понятия сплошь и рядом употреблялись в ходовом, так сказать, повседневном значении. Но такая подкрепленность «бытом» лишь придавала особую весомость атакам на лирику, которые, впрочем, преимущественно велись в декларациях и манифестах.
На практике все обстояло гораздо сложнее. Вопреки налагаемой на нее «схиме», лирика продолжала существовать и развиваться. Но вопрос об ее обновлении, перестройке в лад с современностью стоял очень остро. Одним из результатов таких преобразований явилось известное приглушение личного начала. Это не надо понимать слишком буквально. Даже когда воображением поэта целиком завладевали космические масштабы и изображение «гигантской сути» современности, казалось бы, исключало что-либо индивидуальное, личное, – даже и тогда возможности для проявления авторского «я» (независимо от того, наличествовало ли оно прямо или, наоборот, формально, было тщательно устранено) оставались достаточно широкими.
Рыжие
Головастые зори
И
Темень лесов
Рожь
И
Снопы за деревней –
Тело мое.
Два
Перекошенных глаза –
Два
Отдыхающих во мне океана.