За хаосом взрывов, земли изгибов, сквозь пороха облака
успей разглядеть, кто остался в живых из твоего полка,
попробуй осмыслить масштабы сраженья и цену
победы и поражения: сколько уже внесено,
а сколько придётся доплачивать, чашу весов склоняя
в нужную тебе сторону, если вообще оно
возможно и достижимо — кровь тебе не вино,
можно и не дождаться следующего урожая.
Что бы ты ни увидел, знай: у тебя есть миг,
прежде чем, грянув оземь Финистом — соколом ясным,
окажешься в гуще боя, хорошо бы среди своих;
но всяко бывает. Бог знает, какой гамбит
разыгрался в мире, сейчас, на глазах твоих,
становящемся из чёрно-белого чёрно-красным!
Допустим, пройдя сквозь пекло бомбёжек и штыковых —
лоб в лоб — атак, на последней горизонтали
ты встретишь победу в числе немногих живых,
даже, возможно, выбившись из рядовых,
не в орденах пускай, но и не без медалей.
Тогда и настанет время вспомнить, что ты поэт.
Раны, ожоги, рубцы, испещрившие память, —
это и есть судьба, — даже если желанья нет,
если талант угас, ты обязан извлечь на свет
не для того, чтобы вылечить и исправить;
это и невозможно. Но новых предостеречь,
дабы не повторяли, но были меж тем готовы
враз — по команде — встать, а по жребию — порознь лечь
за короля, за друзей, за родную речь,
за чёрно-белую землю — по предначальному Слову.
Но цену общей победы знает один Творец,
и, если тобою жертвуют, не выпускай оружие.
За други своя погибнуть, как воин и как боец,
не перестав быть поэтом, — эта судьба не хуже!
«„Мой завод древнее мамонтова говна“…»
«Мой завод древнее мамонтова говна» —
Так сказал остроумный механик. Я ему верю на
слово, ведь слово механика — весомее чугуна.
Это роднит механиков и поэтов.
Создавался завод в относительно мирные времена,
когда даже Русско-японская не планировалась война.
На волне индустриализации задач было до хрена.
Начинали с водопровода. Докатились до велосипедов.
Такие уж были люди, такая была страна:
делали что хотели, от крейсера до рядна.
Сам государь-император и (немка) его жена
не только не возражали, но и поощряли это.
Однако Русско-японская, за ней — мировая война,
заодно с войной — революция (да три ещё, не одна!)
ждать себя не заставили. Страну развалили на
хрен! А завод для фронта и для победы
вовсю собирал самолёты из фанеры и полотна.
И лучшие в мире лётчики, вчерашняя пацанва,
седлали их, как Пегаса: где узда там, где стремена? —
и кто в штопор, кто в пе́тлю (чем тебе не поэты)!
Страна полыхала годами, словно нетленная купина́.
Все пили и проливали кровь вместо вина.
Достигали, чего — неведомо. Почти что достигли дна.
Четырёхлетним Лазарем с того воротились света.
Подустали скакать, как по прерии краснокожие племена.
Как умели, вождя схоронили — Ульянова-Ленина,
а сменил его тот, в чьём имени воля была стальна
(и не надо дискуссий, рассказ вообще не про это).
Наступила мода на новые облики и имена.
Мой завод национализировали, окрестили его «Коммунар»[6]
(отличное имя для парня, не какой-то там ГлавЛётНар —
ХренПойми имени какого-нибудь предкомбеда)!
Я не желаю пафоса. Хватит и без меня
авторов, чья поэзия «ахами» пленена.
Если возможно, Отче, да мимоИдетъ она —
чаша Большого Стиля, Имперского бреда!
Но слова из песни не выкинешь, когда повторилась война,
завод не сказал народу: дело моё — сторона.
Обоим нужна победа, и — сколь ни огромна цена —
каждый вносил свою лепту, никто не «недо».
Чем ближе стоишь к истории, тем хуже она видна,
силён соблазн упростить, перепрыгнуть с пятого на
десятое, раз уж даты, свершения и имена
запросто узнаются из интернета.
Вспомните Петю Нестерова, Юру Гагарина,
перечитайте заслуги, потрогайте ордена.
История продолжается. Ссылка прикреплена[7].
Я, как умел, сказал. Что хотел, поведал.
Я подойду к механику, давай, скажу, старина,
достанем из сейфа спирт, разведём на два стакана́,
чтоб Горбачёву с Ельциным ни покрышки, ни дна:
такую страну похерили, дерьмоеды!
Шутка ли: славим Бога, что снова пришла война,
и, может, от нас потребуют стали и чугуна.
Хотя бы такою ценою выберутся из говна
русские люди, механики и поэты!
Я работаю на заводе десятый год
и общаюсь с людьми, что служили ему полвека.
Чем сильнее обида за сердце меня берёт,
тем острее в себе я чувствую человека.
Обходя корпуса, забираясь на чердаки,
в полутёмных подвалах тягая воздуховоды,
вижу на расстоянии вытянутой руки
я историю и судьбу своего народа.
«Русской армии слава и сила…»
Русской армии слава и сила
предводима рукой Михаила
и укрыта его же крылом.
Он хранит нас на море, на суше,
Он спасает и жизни, и души.
Сатана же идёт напролом.
Он не знает ни дружбы, ни чести,
но при помощи страха и лести
собирает ватагу свою.
Для него вы не воины — мясо,
и не даст никому из вас он
победить ни в каком бою.
«Эта битва не будет легка…»
Эта битва не будет легка:
Царство Божие силой берётся.
Но и вашим полкам пока
лишь сдаваться и удаётся.
Уж такая это война,
что приходится повторяться:
снова наша родная страна
пострадала от оккупации.
Вам не стыдно, славяне, гей,
охренели вы, муха-бляха:
позволять на земле своей
пановать немчуре да ляхам?!
«Даже если мы предадим…»
Даже если мы предадим,
всё равно они победят.
Просто будет труднее им,
просто больше убьют ребят.
Но когда кровавый их труд
наша высмеет сволота —
не окажется ли им тут
горше, чем показалось там.
Пасхальное
Тот, по чьей молитве Лазарь воскрес —
верь не верь, но так говорят, —
Он один как перст, Он несёт свой крест
и будет на нём распят.
Раздралась завеса, и тьма окре́ст,
и камень гробов разъят.
Но Иуда выдаст, а дьявол — съест,
и Он отправится в ад.
Он каждый год в одну из суббот
оказывался внутри.
Хозяин щерил зубастый рот
и требовал: «Говори!»
Но, сомкнув уста — суббота свята, —
Он дожидался утра,
а дальше: свет! И смерти нет!
И вынесены врата!
Две тысячи лет Он один ходил,
а сегодня ведёт десант.
Их не остановят ни Javelin,
ни Bayraktar, ни нацбат.
Они опустятся в глубь глубин,
достигнут сумрачных врат.
«Батя, заходим! Гиви, прикрыл!
Работаем, брат Ахмат!»
И днесь не дрогнет ничья рука,
сжимающая АК.
А смерть никому из них не страшна,
поскольку всего одна!
Засовы сбив, раскидав щиты,
они ворвутся во двор.
И гарнизон подожмёт хвосты,
кто мешкает — тех в упор!
Посадят в автобусы весь мирняк,
пленных возьмут в кольцо.
И ад опустеет. Аминь, будет так!
Пасха, в конце концов.
«Кончились негры — сойдут и укра́инцы…»
Кончились негры — сойдут и укра́инцы.
Сдохнете — купят кого-то ещё.
Белая раса не ведает крайностей,
как поживиться на чей-нибудь счёт.
Зря дожидаетесь, пасти раззявив,
хлеба и сала пожрать до пупа́:
высшая раса — раса хозяев —
на подаянье скупа.
Если решите, что в царстве порока
и без жратвы хорошо, —
братья-славяне придут от востока,
вас и хозяев накажут жестоко!
И угадайте: за шо?
«Не ваши ли прадеды резали их на Волыни…»
Не ваши ли прадеды резали их на Волыни?
С чего вы решили, что кровь эта — с гуся вода?
Никто ничего не забыл ни тогда, ни доныне,
никто ничего не простит никому никогда!
Конечно же, пан европейчик незлой и пушистый.
Не надо иллюзий, вы сами подали пример.
Нашлись в Украине — найдутся и в Польше фашисты,
да только на свой, исключительно польский манер.
Вы проситесь в Польшу, вам кажется: милая пани
встречает приветливо и никогда не предаст?
Да лет через двадцать детей ваших будут серпами
по горлу кромсать, как сейчас вы пытаетесь — нас!