Он Бога искушал: «Чего Ты сто́ишь?»
И Бог ему ответил в этот раз:
«Где твои братья?» — он услышал Глас
и завизжал, как баба: «Я не сторож!»
А смута всё кружилась и неслась,
покуда ей предел не положила —
на этот раз (увы, на первый раз) —
при Альте Ярославова дружина.
Братоубийца бе́гом побежал,
боясь верёвки, яда и ножа,
толкаемый неведомою силой.
Его уже Земля не выносила
и мёртвого в себя не приняла:
из Польши, где, как падаль, он лежал,
до сей поры смердящая могила
смрад воплощает в речи и дела.
Но гнев его, и дерзость, и порыв
над Городом остались чёрной тенью,
грядущие смущая поколенья,
к предательству лазейку приоткрыв,
и Землю, и народы, и селенья
Рекою на́ две части разделив.
Предатель ты иль родичеубийца?
Ищи приют на правом берегу.
Тебя там ждут и место берегут.
На западной Отечества границе
ты сможешь послужить его врагу
и кровию собратьев причаститься.
И то не сказки про Бабу-ягу,
а быль про Вавилонскую Блудницу!
Спасала Русь ту Землю как могла:
молитвой старцев, жертвенною кровью,
солдатским подвигом и братскою любовью,
прощала, защищала, берегла,
теплом делилась и давала кров ей,
питала пищей с общего стола.
Но поклонился каждому врагу
и в каждой смуте принимал участье —
не весь народ, но той своею частью,
что дом нашла на правом берегу.
Кто выю и хребет согнул в дугу
не пред Христом, а перед папской властью,
кто на Отчизну лает всею пастью,
а про своих хозяев — ни гугу.
Лишь те, кто не желал борьбы такой:
предательства, гордыни, произвола —
с другой Землёю и другой Рекой
судьбу связали своего престола,
свою столицу и её права.
В глуши, в болотах, вдалеке от славы
ростком ещё невиданной державы
уверенно проклюнулась Москва.
Тут чистый лист, тут новая глава,
святой лампады свет и след кровавый.
Но никому ни дня не задолжала
и никому ни пяди не должна,
росла новорождённая держава,
к врагам сурова, с чадами нежна,
и в годы мира мальчиков рожала,
чтоб рати созывать, когда война.
Своя земля, вода, такой же хлеб.
За что на нас оттуда смотрят волком?
У них воняет стерво Святополка.
Сражаются за нас Борис и Глеб.
Великие курганы и холмы,
священные могилы и пещеры
не можем ни забыть, ни бросить мы:
в них корни нашей силы, нашей веры,
что тянутся превыше всякой меры
и свыше всякой меры сплетены.
Но там, в степях на правом берегу,
где смрадный ветер злее и упорней,
он вырывает или гнёт в дугу
всё, что посмеет вырасти из корня.
Происходило так во все века
и продолжалось каждый раз до срока,
покуда свежий ветер от востока
не подопрёт убогого ростка
и не погонит, как мякину с тока,
ксендзо́в, жидов, мятежные войска.
Но снова, братской кровью полита́,
младая поросль наполняет Землю
и, гласу благодарности не внемля,
не производит доброго плода.
Начальная повадка их тиха,
но нет опасней и смертельней яда:
у нераскаянного нет греха
полупрощенья, как полураспада.
А этот грех не только не забыт:
он каждый раз ярится новой силой.
То князя окаянного могила,
и тень его над Городом смердит.
С веками всё трагичней эта драма,
личина гаже нового вождя,
путём Иуды, Каина и Хама
людей, народ всё дальше заводя.
В дни мира приулягутся под спудом,
в дни смуты зачинают новый рух:
предательства, братоубийства, блу́да —
един в трёх лицах — Каин, Хам, Иуда,
тень Святополка и Нечистый Дух.
Я упрощаю, вольно или нет,
по недостатку знаний и таланта
и всех не исчерпаю вариантов,
но я ищу и нахожу ответ:
каким же духом злым заражена,
в бреду, в болезни, в нестроенье крайнем,
из сердца не идущая страна
с красивым русским именем Украйна?
За что разобщена, разорена?
С чьей помощью готовил Сатана
её паденье и её закланье?
Дмитрий Мурзин
«У теории струн оборвав струну…»
У теории струн оборвав струну,
Афанасий Фет идёт на войну.
Фет идёт на войну, и дрожит планета
От тяжёлых шагов поэта.
Непривычно собран, изрядно лют,
Фет идёт туда, где ненаших бьют.
Чтобы мир воцарился среди Евразий,
На войну идёт Афанасий.
…
Так в какой руке у меня конфета?
Разожму кулак. Ни войны. Ни Фета.
«Старый виски в правильном бокале…»
Старый виски в правильном бокале,
На плече — партак с единорогом.
Ничего не знает о Байкале
Маугли, воспитанный тиктоком.
Кубик льда в бокале виски тает,
Но не растопить хандру и скуку.
Ничего не знает об Алтае
Маугли, воспитанный фейсбуком[8].
Ест окрошку только на кефире —
Как ему в отчизне одиноко…
Ничего не знает о Сибири
Маугли, воспитанный тиктоком.
Наплевать, что обстреляли Счастье,
Слышал лишь, что «лайнер сбили „Буком“».
Ничего не знает о Донбассе
Маугли, воспитанный фейсбуком.
На себя примерил роль мессии,
Гибель нашу скорую пророчит.
Ничего не знает о России
И, что характерно, знать не хочет…
«Лето было жаркое, мой друг…»
Лето было жаркое, мой друг.
Вот и зачесалось всё вокруг.
Чешется затылок и спина.
Чешется извилина одна.
Чешется язык у эфиопа,
Чешется немытая Европа.
Чешется заначка у прораба.
Чешется на картах у Генштаба.
Карта не обманет, не предаст.
Чешется на карте Гондурас.
Чешется тропинка в ближний лес.
Чешется созвездье Южный Крест.
Чешется компьютерная мышь,
Чешутся и Лондон, и Париж,
И совсем уж как чумной вагон
Чешутся Берлин и Вашингтон.
Если бы спросили мой народ,
Почесать иль, может, так пройдёт?
То народ сказал бы от души:
«ВКС возьми. И почеши».
«Что в Европе? Нам не рады…»
Что в Европе? Нам не рады?
Видимо, не вышли рожей.
У России две отрады:
Умники и бездорожье.
Если вздумает начальство
Баш на баш с врагом меняться,
У России есть два пальца —
Сунуть в рот, чтоб проблеваться.
Умники и бездорожье —
Впереди сто поворотов.
У начальства — вся надёжа —
На ссыкливых патриотов.
Но от Крыма до Нарыма —
Не извольте сомневаться —
У России два режима:
Побеждать и не сдаваться!
«Снимается наш Афоня на фоне Левиафана…»
Снимается наш Афоня на фоне Левиафана.
То трезвый, то в шлемофоне, то, извините, пьяный.
Снимается наш Афоня, да там этих снимков — с горкой,
В Берлине и на Афоне, да в Пальма-де-блин-Мальорке.
Афоня дерзит — но в меру, Афоня наш меру знает,
Терпеть не может премьера, но Путина — уважает.
Афоня такой спокойный, Афоня такой понятный,
Откроет окно Овертона, потом закроет обратно.
Афоня будильник вертит, ему на работу рано…
Пройдут и Левиафаны, Афоня и не заметит.
Пальцы блогера
Ваши пальцы пахнут…
Пальцы пахнут никотином,
Мышкою, клавиатурой,
Пальцы пахнут Украиной,
Кровью, гарью, миной-дурой.
Пальцы пахнут Волновахой,
Славянском, Донецком, Счастьем,
Пеплом, Горловкой и прахом
И расстрелянной медчастью.
Сиротой, убитым сыном
Да непризнанной виною.
Пальцы пахнут мертвечиной,
Мертвечиной и войною.
Олеся Николаева
Воин
На путях непролазных, дорогах кривых,
там, где страхом туманится взгляд,