И на правом его плече
Звезду Бетельгейзе.
В моей Новороссии,
Где всё так неясно,
Где будущее — туманность,
А прошлое поломалось,
Где гуляют ночные волки
И контрабасы
Прячут нал и обрезы,
Это всё, что у меня осталось:
Пуля, лира и звезда Бетельгейзе.
В моей Новороссии,
Не нанесённой на Google Карты,
Где всё так просто
И так понятно,
Где полевые командиры
Отправляются в космос
На лифте,
Где терриконы безумия
Страшнее, чем у Лавкрафта,
Здесь есть место
Для подвига и для мести.
Наведи свой зум —
Поглядим на звезду
Бетельгейзе вместе,
Мой команданте!
Когда же она взорвётся,
То вспыхнут в небе два солнца!
Потому что таким, как мы,
Одного мало!
На Саур-Могиле
На Саур-Могиле
Опять его убили.
Его убили снова.
Красивого, родного,
С глазами, как у мамки…
Арта. Пехота. Танки.
Как в страшном 43-м,
Уже в другом столетье.
Там, где отцы и деды
Сражались за победу,
Он там же пал, он с ними
Теперь в одной могиле.
На высоте контрольной
Героем стал невольно.
Кругом лишь степь да поле
Да русское раздолье.
Земли нет в мире краше.
В ней спят солдаты наши.
Мантра снайпера
То т, что напротив
сквозь оптику
смотрит на осень.
Зреют колосья
на поле, разъеденном оспой
воронок,
и солнце,
скрипя расколовшейся
осью,
закатится скоро,
на дальних форпостах
сверкнут, будто слёзы,
холодные звёзды,
и ворон,
на пугало сев, прокричит Nevermore.
Никто не вернётся.
Но девушка в хоре
поёт и поёт нам.
И голос высокий
зовёт заглянуть в мир иной,
называемый горним.
А вдруг там ни По нет,
ни Блока, ни Бога,
ни смысла, ни толка!
И мне остаётся
последний патрон
и винтовка
СВ Драгунова,
и тот, что напротив,
и осень,
что входит в меня
через дырочку в горле.
Как небо моей Новороссии
близко, черно и бездонно.
И падают звёзды.
Кому на погоны.
А нам на погосты.
Новая заря
Душа моя, о чём ты плачешь?
О ком ты плачешь и болишь,
Не веря, что убитый мальчик —
Убийца, нацик и фашист?
Что нет ни правды и ни кривды,
Есть только ярость и покой,
И все забудутся молитвы,
И были порастут быльём.
Колючие степные ветры,
Свидетели ночных атак,
Как прежде, отпоют отпетых
Сорвиголов и забияк,
И ты исчезнешь в тёмной бездне,
Погаснет тонкая свеча.
Зачем же ты слагаешь песни,
Болишь, светла и горяча?
Зачем заранее прощаешь
Всех каинов, проливших кровь?
Так, общей болью причащаясь,
Ты узнаёшь, что есть любовь.
И ею, как щитом, хранима
Вся наша русская земля.
Уходит ночь. Над Третьим Римом
Восходит новая заря.
Мой город
Какие сны? Какие снятся сны
Тебе, мой город, медленно и верно
Сползающий в распахнутую бездну войны?
Здесь на границе мира и инферно
Мы все обречены.
А может быть, нам нечего терять,
И потому мы искренне беспечны?
Здесь сразу за крылечком — вечность,
Но точки зрения её нам не понять.
А может быть, мы стражи этих мест?
И чтобы не росла воронка ада,
Как часовые мы застыли здесь?
А может быть, мы вечные номады?
Скитальцы, воины, мы сыновья степей,
Апологеты ветра и раздолья.
Всегда в пути. И этот путь к себе.
И потому нигде нам нет покоя.
Степная птица
Мне снятся сны. В них тоже нет покоя.
Врут, будто сон есть маленькая смерть!
Мне снится поле. Это поле боя.
И снится степь.
Мне снятся лица тех, кто с нею слился.
Горел! Пылал. И в миг один остыл.
Душа моя проносится, как птица,
Над разнотравьем полевых могил.
Порою безымянные герои:
Иваны, Сашки, Мишки, имярек
Одной судьбою и одной землёю
Уж связаны навек.
А я? А как же я? Скажите?
Мне остаётся груз моей вины
И память, как небесный Вседержитель,
И эти сны.
Разведка боем
Эта ночь бесконечна,
Как бездна без дна.
В ней остался навечно
Пожилой старшина,
А сержант изувечен,
Совсем молодой,
Всё качал, будто кречет,
Седой головой.
Эта ночь бесконечна.
Где ходит заря?
Пуля-дура щебечет
Веселей соловья.
Пулемётные гнёзда
Средь застройки жилой.
И уже слишком поздно
Говорить: я живой.
Эта ночь бесконечна.
Средь огня и свинца
Я как русский разведчик
Иду до конца.
Нету лучше разведки:
Дайте больше огня!
Пусть восходит над смертью
Солнце нового дня.
Игорь Караулов
«С холма открывается город Марии…»
С холма открывается город Марии:
приморские липы в начале тепла.
Мы только недавно с тобой говорили
про город, откуда Мария ушла.
Мария ушла до начала обстрела,
схватила детей, повязала платок.
Она, получается, чудом успела,
уборку и борщ отложив на потом.
Незримо прошла по предместьям садовым,
едва ощущая сгущение зла,
в то утро, когда обернулся Содомом
тот город, откуда Мария ушла.
Разбитые стены и окна пустые,
обломки бетона, осколки стекла.
Как будто уже не вернётся Мария
в свой ласковый город, сожжённый дотла.
Но разве удержится горе навеки,
когда засинеют сквозь дым небеса
и в море уйдут бородатые греки,
вверяя Марии свои паруса?
«Русские убивают русских…»
Русские убивают русских
в городе и в селе.
Русские открывают русских
в вороге и в себе.
«Русское убивает» —
на пачке сигарет.
Русское убывает,
было оно и нет.
Русские — это снова
встать и перебороть.
Русское — это слово,
что обретает плоть.
Если русские немы,
за них поют соловьи.
Русское — это небо,
в котором все свои.
«На войне убивают…»
На войне убивают.
Раз, и нету бойца.
А в тылу умирают
просто так, без конца.
От какой-то истомы,
от предвестья беды.
От лимфомы, саркомы —
в общем, от ерунды.
Умирают нагими
на соседской жене.
На войне только гибель,
смерти нет на войне.
Смерть заводится в тёмных
и прохладных местах.
Обитателя комнат
соблазняет в мечтах.
Заползает по-змейски
обречённому в рот.
И бывает, от смерти
убегают на фронт.
Где стальные богини,
огневая страда.
Где зерно, что погибнет,
не умрёт никогда.
«Я русский — это значит „рашен“…»
Я русский — это значит «рашен»,
и ход событий мне не страшен.
Не унесёт река времён
меня во вражеский полон.
Я смесь кровей из анекдота:
и немец, и поляк, и кто-то
ещё, кого здесь больше нет, —
обычный русский винегрет.
Я думал о себе так много:
и бог, и царь, и шут, и вор.
А оказалось, вот дорога
и вот дорожный разговор.
У нас с собой запасы браги,
мои попутчики — варяги,
бритоголовый Едигей[2],
поэт из бывших хиппарей.
И важный чин из Петербурга,
и кандидаты всех наук.
И нас уносит Сивка-Бурка,
переходя на гиперзвук.
«Скоро войне конец…»
Скоро войне конец,
скоро придёт отец,
скоро воскреснет мать.
Видно, недолго ждать.
Скоро конец боям,
скоро воскресну сам.
Встану, пойду домой.
Кто тут ещё живой?
«Нынче правды в мире стало больше…»
Нынче правды в мире стало больше,
и она на нашей стороне.
А французы или, скажем, боши —
что они поймут в чужой войне?
Наша правда крепнет с каждым залпом,
прорастает в песнях и умах.
Это то, чего не сможет Запад
наскрести в армейских закромах.
То, чем не владеют англосаксы,
исстари народец воровской.
Есть у них лишь фунты или баксы,
правды нет за ними никакой.