Из Пскова, в 13 д. июня 1706.
Вид Большого каскада в Петергофе. Гравюра И. В. Чесского по оригиналу М. И. Шотошникова. 1805–1806
18 июня 1706 г. (т. е. через 5 дней по отправлении письма Петром) Шафиров высылает ему нужные книги.
Требования Петра выслать в Петербург фонтанных мастеров, подыскать их в Париже, как и садовников, идут постоянно[218]. Любопытно, что Петру в 1712 г. был «куплен модель саду версальскому»[219].
Традиции русского барокко XVII в. частично сохранялись впоследствии в течение всего XVIII в. Т. Б. Дубяго правильно отметила, что «в XVIII в. по-прежнему устраивались висячие сады. Так, в середине XVIII в. висячие сады были устроены на галереях Екатерининского дворца в Царском Селе, а в конце XVIII в. – у Камероновой галереи рядом с комнатами Екатерины II в том же дворце и висячий сад Малого Эрмитажа в Зимнем дворце»[220]. К этому списку можно было бы добавить и висячий сад в доме Бецкого рядом с Летним садом в Петербурге. Не отметила Т. Б. Дубяго той важной черты, что висячие сады всегда устраивались либо как «комнатные» (в здании Эрмитажа), либо вблизи большого водного пространства (над Невой, Большим озером в Царском и пр.). Это была важная черта русского барокко, заимствованная из римской традиции и продолжающая русские традиции XVII в., а затем перешедшая и в более поздние стили.
Садовое искусство при Петре I носило ярко своеобразный отпечаток личных петровских вкусов, петровской энергии и петровского подчинения всего им производимого единому преобразовательному плану.
Говоря о голландском и просветительском характере садов Петровской эпохи, мы в значительной мере уже коснулись личных вкусов Петра. Но эти «личные» вкусы были, с одной стороны, обусловлены традицией, сложившейся еще во второй половине XVII в., а с другой – вызваны преобразовательными потребностями эпохи: изменением всей знаковой системы культуры, переводом ее на общеевропейские рельсы.
Сейчас нам надлежит остановиться на «субъективных» вкусах Петра, сыгравших тем не менее значительную роль в садово-парковом искусстве и игнорировать которые мы не имеем права.
Петр заботился о насаждении садов, о выписке деревьев, кустарников, цветов, трав, входил во все детали садового строительства, составлял планы и чертежи, делал к ним подробные пояснения[221], непрерывно отдавал распоряжения о садах – где бы ни находился, давал указания перед отъездом и из-за границы. И эти указания касались не одних только петербургских садов, но также Москвы и Таганрога, Риги и Украины.
Проекты Петра строились на основе виденного им в Москве и за границей, а также на основе книг по садоводству, которые он выписывал[222].
Вид павильона Марли в Нижнем саду Петергофа. Гравюра С. Ф. Галактионова по оригиналу С. Ф. Щедрина. 1804–1805
Петр любил деревья, по преимуществу большие, старые, и жестоко наказывал за их вырубку в садах. Судя по его бумагам, он выписывал деревья из-за границы (что облегчалось их доставкой по морю), из Москвы[223], из Львова, из Острога, из Голландии через Ревель, из Амстердама, из Сибирской губернии, из Гарлема, с Украины (из «черкаских городов»), из Путивля и т. д. Больше всего заботился Петр о привозе лип, особенно тех, которые привыкли к «нордским (северным. – Д. Л.) местам», и каштанов.
Характерны подробные указания Петра и забота о том, чтобы вывоз деревьев шел под наблюдением садоводов. Вот, например, его письмо от 25 апреля 1712 г. Б. И. Куракину:
Господин подполковник.
Понеже в Галандии около Гарлема есть липовые деревья от семен (а не из диких) в песочных местах, которыя продают и отвозят в Штокхольм и протчия нордские места, и о таких потрудитесь, дабы достать тысячи две, толщиною в 6 дуймов вкруг, или в 3 дуйма в диаметр и чтоб от корени отсечены были вверх 10 футов. И, посадя с коренем на карабль в песок, которой для баласту клодетца, и прислать в Петербург тою же осенью, а лучше сам осведомся, когда лутче. И для того надобно у Статов исходатайствовать пас тому шипору, которой на карабле с теми деревьями поедет, чтоб свободно оной от неприятеля мог доехать до Санкт-Петерсбурга. Буде же в Санкт-Петерсбург привесть невозможно, то хотя б в Ревель, по самой нужде[224].
На это письмо Б. И. Куракин отвечал 28 октября 1712 г. из Гааги:
…P. S. Деревья липовые 1300 отправлены на карабле до Ревеля и третьяго дня в путь свой тот карабль пошел. Кондиции с тем шкипером определены, чтоб ему волно соль свою продать беспошлинно, также и оттуль хлеба было свободно купить. А бес того охотников не было. А досталные 700 дерев ныне отправляются в Копенгаген к господину Синявину, которые могут без вреду быть перегружены[225].
Выписка липовых деревьев из Голландии производилась партиями в сотни и тысячи экземпляров. Так, 30 декабря 1712 г. из Амстердама было доставлено сразу 1300 лип[226].
Из других деревьев Петр выписывал еще кроме каштанов – бук, вяз, кедр, граб, лиственницу. Дубы Петр, по-видимому, не ввозил из далеких мест, а приказывал пересаживать в петербургские сады из окрестных лесов (наличие дубов на севере новгородских владений зафиксировано документами).
Вот выписка из письма Кикина из Санкт-Петербурга от 30 сентября 1708 г.: «В доме вашего величествия зде все благополучно, и что надлежит в строении – исправляем: огород землею насыпан, ныне стали возить из лесу дубовые деревья»[227].
Понимая, что не всякое дерево привьется в новой для него местности, Петр заботился о сохранении в новых садах тех деревьев, которые здесь уже росли до садовых работ. Сохранялись целые участки леса, что, впрочем, соответствовало принципам голландского барокко. Так, при Петре Летний дворец часто назывался «домом в еловой роще», ибо стоял он в естественном, материковом еловом лесу.
Особенно заботился Петр о том, чтобы пересаживаемые деревья были возможно более взрослыми и большими. В связи с этим он ищет технические средства выкапывать и перевозить деревья.
21 июня 1706 г. Петр пишет Ф. М. Скляеву: «Таже вели зделать несколко распусков на пушечных колесах, чтоб на оных возможно возить липины, которыя толстотою кругом дюймов в 12 или в 15, с кореньем и з землею»[228].
Те же заботы о перевозке больших деревьев продолжаются и в последующие годы. В связи с распоряжением Петра сыскать в «черкаских городах» дерево граб и прислать в Воронеж, Г. И. Головкин 8 мая 1708 г. пишет письмо голландскому купцу X. Бранту:
Мой господине. Прошлаго 1707-го году писал я к вам, моему господину, о присылке из Галандии мастера, которой бы мог болшие деревья инструментами с места на место пересаживать. И по тому моему писму прислан от вас садовник, которой толко молодые деревья звычайно пересаживать может. Однако ж царское величество принять его указал и жалованье ему дается. Указал же его величество еще к вам писать, дабы вы потрудились и сыскали такого мастера, которой бы мог болшие и вырослые деревья инструментами пересаживать без повреждения оных, как сказывают, что при дворе француском так делают. Буде же в Галандии такова мастера не сыщется, то б хотя из Франции такого чрез корреспондентов ваших приговорить и такожде его с инструментами, к тому потребными, прислать[229].
В письме к Я. Брюсу (декабрь 1712 г.) Петр велел ему найти живописца, «который бы умел писать в огородах прешпективы и прочия фигуры», и постараться нанять «огородника, который в Потсдаме и в других королевских огородах пересаживает большие деревья, которому имя Мартын Гендер»[230].
Усвоил себе Петр и барочное пристрастие к различным раритетам флоры. 17 августа 1708 г. Петр писал из Мстиславля Петру Матвеевичу Апраксину:
Господин Апраксин.
По получении сего письма пошли кого в Гилянь и вели там купить молодых дерев помаранцовых, лимонных и прочих, которыя здесь в диковинку, ста два или больше. И вели их, выкопав из земли, поставить в ящики, чтоб мочно их с места на место переставливать и вывесть их будущею весною в Астрахань. И для того пошли туды из Астрахани морские судны, на которых те деревья в Астрахань вывесть, а из Астрахани отправить в верх Волгою с садовником столь высоко, пока морозы не захватят. А где им зимовать, вели сделать теплыя избы, чтоб не позябли.
Очень много проявлял Петр заботы о выписке кроме померанцевых деревьев – фиговых, особых сортов виноградных черенков (из Венгерской земли) и об устройстве для них «теплых анбаров» (оранжерей).
При этом Петр ценил и старое русское садоводство, приказывал доставлять в Петербург из подмосковных и других русских садов семена всяких трав и цветов: из Алексеевского (28 июля 1706 г.), Троицкой (5 февраля 1709 г.), Нежина (28 июля 1706 г.; в Нежине он просит сыскать и привесть «вееръглас»). Обращается он за семенами и кореньями в Коломенское и Измайлово. Особенно любил Петр душистые цветы и травы. Мяту и ромашку сажали по садовым дорожкам. В письме к Тихону Никитичу Стрешневу от 24 или 25 марта 1704 г., т. е. при самом начале строительства новой столицы, Петр пишет: