как наша Русь, железную орду?
Кто виноват, что в грустных униженьях
как тяжкий сон тянулись времена,
что на изобретеньях и прозреньях
тень первородной слабости видна?
И нас без вас, и вас без нас убудет,
но, отвергая всех сомнений рать,
я так скажу: что быть должно — да будет,
вам есть где жить, а нам — где умирать…
Оно было написано в начале 70-х годов в поезде "Иркутск— Москва", когда я возвращался с охоты из иркутских северов, из милого Ербогачёна, но впервые напечатано в книге "Солнечные ночи" в 1980 году.
…По возвращении из Сибири я вскоре попал на день рождения поэта Вадима Кузнецова, где познакомился с тогдашним редактором "Комсомольской правды" Валерием Ганичевым. Под ним тогда земля горела, его убирали из "Комсомолки", по слухам, якобы за то, что где-то в бане во время застолья друзья подняли за него тост как за будущего генсека, а он благосклонно выслушал эти пожелания. Услышав во время нашей встречи несколько моих стихотворений, Ганичев срочно предложил мне напечатать их в "Комсомолке", что я и сделал. Подборка, что и говорить, по тем временам получилась оглушительная, тем более что в ней тоже было стихотворение, нарушающее табу на русско-еврейский вопрос.
Для тебя территория, а для меня
это родина, сукин ты сын,
да исторгнет тебя,
как с похмелья, земля
с тяжким стоном берез и осин…
Я с тобою делил и надежду, и хлеб,
и плохую и добрую весть,
но последние главы из Книги Судеб
ты не дал мне до срока прочесть.
Что ж, я сам прозреваю, не требуя долг,
оставайся с отравой в крови.
В языке и в народе известно, что волк
смотрит в лес, как его ни корми.
Впрочем, волк — это серый и сказочный зверь,
защищающий волю свою.
Все давно мне понятно, но даже теперь
много чести тебе воздаю.
Гнев за гнев, коль не можешь любовь за любовь.
Так скитайся, как вечная тень,
ненадолго насытивший ветхую кровь
исчезающий оборотень.
Стихотворение "Разговор с покинувшим Родину" вызвало обильную почту, среди которой попадались весьма интересные письма от весьма проницательных читателей, умевших разглядывать и читать сквозь лупу не то что каждую строчку, но каждое слово, выходившее из-под моего пера.
"Уважаемые товарищи!
В рубрике "Поэтические встречи " в номере от 12 октября с. г. "Комсомольская правда " опубликовала подборку стихов Станислава Куняева. Меня крайне удивило (и огорчило) стихотворение "Разговор с покинувшим Родину".
Стихотворение на такую острую и сложную тему опубликовано в молодежной газете (сама я, увы, уже комсомолка 40-х годов, но газету читает молодежь в нашей семье, а я люблю стихи), а начинается оно площадной руганью и весьма непоэтическими сравнениями. Ведь если автор делил с адресатом стихотворения "и надежду, и хлеб, и плохую и добрую весть", то, вероятно, знал и мать своего бывшего друга. Зачем оке оскорблять женщину, называя ее сукой? Стыдно! Ведь С. Куняев претендует на звание поэта. Впрочем, это становится сомнительным после чтения строк "Да исторгнет тебя, как с похмелья, земля с тяжким стоном берез и осин". Хотел С. Куняев уязвить своего бывшего друга, но оскорбил этими строками и землю, которую тот покинул, сравнив ее с пьяницей, страдающим от похмелья. Оскорбил и не заметил. Может быть, для автора это привычный образ?
А дальше еще хуже — автор пишет: "В языке и в народе известно, что волк смотрит в лес, как его ни корми". Что же "волчьего" было в бывшем друге С. Куняева? Его национальность? Это имел в виду автор, говоря "так скитайся, как вечная тень"? Ведь "в языке и в народе известно", что скитался "вечный жид " — Агасфер. Это, что ли, имел в виду взбешенный автор? Понимает ли С. Куняев, что он оскорбил сравнением всех советских людей еврейской национальности и вооружил всех антисемитов? Ежели оке этого не понял С. Куняев, то кажется странным, что ему не объяснил этого редактор, сдавший материал в набор.
Я написала письмо под свежим впечатлением, около месяца тому назад, не послала его сразу и раздумала было его посылать. Но вчера произошел такой эпизод. Возле дома, где живу, я, возвращаясь с работы, услышала отборный мат пьяного гражданина, прогуливавшего свою овчарку. Направлен мат был по адресу рабочих аварийной машины. Невдалеке гуляли старушки-пенсионерки. Когда я попросила его прекратить ругань, он обозвал меня, в полном соответствии с "поэзией " С. Куняева, "старой сукой " и посоветовал "ехать в свой Израиль".
Я решила после этого все-таки послать это письмо и спросить у С. Куняева, хорошо ли он подумал, прежде чем разрешил печатать свой "Разговор".
Если я не получу ответа на свое письмо, то буду считать это молчание знаком согласия со всем, что написала.
С уважением
Авербух Бася Израилевна —
ветеран Великой Отечественной войны,
москвичка со дня рождения
и, надеюсь, до самой смерти, экономист, старший научный сотрудник".
Русско-еврейская тема с каждым годом все глубже, все сильнее, как клин, раздваивала общественное сознание, и все чаще и чаще я стал получать письма от читателей, негодующих на то, что поэт нарушает негласное табу и прикасается к взрывоопасному вопросу.
Многие из писем такого рода были неумными, хотя и искренними, не то что серьезное письмо (наконец-то я дошел до него!), полученное мной в 1981 году из Владивостока от Вассермана.
"Станислав Юрьевич!
Третий день сижу над Вашими "Солнечными ночами", книгой очень талантливой, лучшей из всего, что Вы написали. Впрочем, после первых же Ваших стихов я понял, что Вы настоящий поэт. Но разговор сейчас не только об этом. Я третий день перечитываю одно Ваше стихотворение, как будто растравляю рану. Причем, хочу предупредить, я не знаю, кто из нас прав. У меня есть, наверно, все, написанное Вами. Есть и "Свободная стихия". Поэтому я знаю, что рыбьей крови в полемике Вы не любите. Ну, и я ее не люблю, и поэтому можпо вести разговор напрямую. Мне пятьдесят лет. До тридцати пяти я работал инструктором альпинизма в разных горных системах. С тех пор — профессиональный моряк, работаю в Дальневосточном пароходстве. Я — представитель того "племени", которое "когда-то бросило отчизну". Хочу сказать, что строчкой "вам есть где жить, а нам — где умирать " Вы оскорбляете память моего отца, командира в бригаде Котовского, а в Отечественную зам. ком. 211 стр. дивизии, оскорбляете меня. Кто Вам дал право отнимать у всех, подобных мне, Родину? Ведь за кордон уезжают не только евреи. А. Кузнецов, А. Солженицын, В. Некрасов и С. Сталина евреями не были. Значит, есть причины социального, а не национального характера. Может быть, забвение этих причин привело к тенденции (и не только у Вас), когда понятием "русский " подменяется понятие "советский". Не думаю, что Ваши стихи являются выражением государственной политики.
Поэтому я решил ответить Вам стихами. Правда, аудитории у нас разные. Вы говорите на весь Советский Союз, а я, в силу определенных причин, только с Вами. Но это меня не пугает. Потому что я говорю с настоящим поэтом".
К письму было приложено стихотворение, которое необходимо привести целиком.
И где найдешь еще такие
Березы, как в моем краю…
Я б сдох, как пес, от ностальгии
В любом кокосовом раю.
Да, я видел их резко и близко
На просторах родимой страны,
Тех, кто в кожу мне, словно редиску,
Сеял предощущенье вины.
Что, мол, держит тебя? Осторожность?
Ты чужой, ты нездешний листок,
Ты, конечно, лелеешь возможность
Гнать лошадок на Ближний Восток.
Мол, признайся, дружок мой сердечный,
Обнажив сокровенную нить:
Сможешь к звездочке пятиконечной
Дополнительный лучик пришить?
Ненавистны мне эти дебаты,
Я ответить по-русски хочу,
Ведь, как взрыв трехэтажного мата,
В переводе я не прозвучу.
Я снимаю рыбацкую робу,
Что под солнцем таскал, под луной,
И в ответ им свинцовую злобу
Вырываю из клетки грудной.
Ваши фразы меня не растлили,
Вашу хитрость видал я в гробу,
Мне не нужно во славу России
Дуть при всех в жестяную трубу.
Я рожден на Подоле картавом,
Я — от плоти родимой земли,
И под киевским, тихим каштаном
И отец мой, и мама легли.
Я прошел по волнам и по травам,
Я работал и дрался, как мог,
Ив пролившемся море кровавом
Мой семейный течет ручеек.
Так что знайте, "дружки дорогие",
Очень четкое мненье мое:
Мне там не испытать ностальгии —
Здесь умру, не дождавшись ее…
Стихи слабые, но искренние и по-своему впечатляющие. Одна беда — последняя строчка, как показала жизнь, оказалась фальшива. Так же, как у Межирова — "я родился в России и умру здесь". Ян Вассерман умер не в России.
Мой ответ, естественно, не замедлил себя ждать, и между нами началась переписка, по-моему, не менее серьезная, нежели между Астафьевым и Эйдельманом.
"Здравствуйте, Ян!
Вот Вам первый вариант ответа на Ваше письмо: это стихотворение и строчка "Вам есть где жить, а нам — где умирать" имеет отношение только к тем, кто оставляет родину. Ни памяти Вашего отца, ни Вас лично она не касается. Так что излишне нагнетать страсти фразами, подобной: "кто Вам дал право отнимать у всех, подобных мне, родину? " Родину отнять никто ни у кого не может. Человек отнимает ее у себя сам. В крайнем случае, у него всегда есть выход — прочитайте еще раз эпиграф к моему стихотворению из Ахматовой ("и ложимся в нее и становимся ею — потому-то ее называем своею "). Кстати, в конкретных примерах, споря со мной, Вы не точны. Солженицын уехал не по своей воле, его "выдворили", как было сказано в официальном сообщении.