И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже!
Может быть… Да исполнится
Слово клятвы святой! —
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг, —
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.
Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос наш мыслимый.
Братья, в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, —
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За Советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?
В городах миллионных,
В селах, дома в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу…
Я вам жить завещаю, —
Что я больше могу?
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать — горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.
И беречь ее свято,
Братья, счастье свое —
В память воина-брата,
Что погиб за нее.[311]
ЭТО Я
1. Это я.
2. Это тоже я.
3. И это я.
4. Это родители. Кажется, в Кисловодске. Надпись: «1952».
5. Миша с волейбольным мячом.
6. Я с санками.
7. Галя с двумя котятами. Надпись: «Наш живой уголок».
8. Третий слева — я.
9. Рынок в Уфе. Надпись: «Рынок в Уфе. 1940 г.»
10. Неизвестный. Надпись: «Дорогой Ёлочке на память от М. В., г. Харьков».
11. А это отец в пижаме и с тяпкой в руке. Надпись: «Кипит работа». Почерк мой.
12. Мама с глухой портнихой Татьяной. Обе в купальниках. Надпись: «Жарко. Лето 54».
13. А это я в трусах и в майке.
<…>
104. А это утро золотое, когда пускался наутек от разъяренной тети Зои простой соседский паренек.
105. А это я.
106. А это Ларичевой Раи полузабытый силуэт. Мои очки в простой оправе. Мне девять, ей двенадцать лет.
107. А это я.
108. А это те четыре слова, которые сказал Санек, когда Колян согнул подкову, а разогнуть уже не смог.
109. А это я.
110. А это праздничной столицы краснознаменное «ура» и свежевымытые лица девчонок с нашего двора.
111. А это я.
112. А это гимна звук прелестный в шесть ровно, будто и не спал. Наверное, радиоточку кто-либо выключить забыл.
113. А это я.
114. А это я в трусах и в майке.
115. А это я в трусах и в майке под одеялом с головой.
116. А это я в трусах и в майке под одеялом с головой бегу по солнечной лужайке.
117. А это я в трусах и в майке под одеялом с головой бегу по солнечной лужайке, и мой сурок со мной.
118. И мой сурок со мной.
119. (Уходит.) [266]
***
Я в мыслях подержу другого человека
Чуть-чуть на краткий миг… и снова отпущу
И редко-редко есть такие люди
Чтоб полчаса их в голове держать
Все остальное время я есть сам
Баюкаю себя — ласкаю — глажу
Для поцелуя подношу
И издали собой любуюсь
И вещь любую на себе я досконально рассмотрю
Рубашку
я до шовчиков излажу
и даже на спину пытаюсь заглянуть
Тянусь тянусь
но зеркало поможет
взаимодействуя двумя
Увижу родинку искомую на коже
Давно уж гладил я ее любя
Нет положительно другими невозможно
мне занятому быть
Ну что другой?!
Скользнул своим лицом, взмахнул рукой
И что-то белое куда-то удалилось
А я всегда с собой [192]
***
Куриный суп, бывает, варишь
А в супе курица лежит
И сердце у тебя дрожит
И ты ей говоришь: Товарищь! —
Тамбовский волк тебе товарищ! —
И губы у нее дрожат
Мне имя есть Анавелах
И жаркий аравийский прах —
Мне товарищ [253]
***
воистину хочу но сам не понимаю
зачем все это близко принимаю
мне скучно без но не сказать чего
ушли намеренья повыпали слова
когда перед тобою совокупность
представлена как шелестящий еж
ты смотришь строго так и неподкупно
на просыпающийся неуклонно дождь
нет мысли ни о чем не дрогнут инструменты
не колыхнется шторы механизм
вот разве что на зов ленивые секунды
сползаются по плоскости волос
свет электрический почти как свет дневной
и тот и тот побрезговали мной [104]
***
Женщины в черном, с биноклями наблюдают за ходом
войны.
Мы идем по парку так быстро,
потому что мы влюблены.
Мальчики красное солнце пасуют средь маргариток, травы.
Вратарь накрывает его собой,
намокает, темнея, подмышек его зверобой.
Подземные наступления он слышит,
лежа вот так в траве.
Слышит, как землетрясения двигают недвижимость.
И как армию в зыбких траншеях засыпают пески.
Девушка в исчезающем светляке такси
трет виски, хмурится.
Вот и со мной что-то случилось.
Я, что ли, ветру и улицам, не рассказать,
что,
не найду ничего похожего
на тех, что были.
Женщины зажигают деревья в парке,
чтоб видеть, как мы идем,
словно прохожие,
медленно, потому что
гул голосов доносит: «кажется, разлюбили». [243]
***
Нежный май стал вдруг горшим из празднеств
в сонном воздухе кру́жится пыль
уксус лакомей крови ли разве
этот вкус я уже позабыл
Ты как нищий цыганский ребенок
целуй руку коснувшись земли
в теневых мы и мокрых знаменах
поминальное солнце зажгли
Подожженный бумажный корабль
тонет в облаке жарких небес
нежный май ли стеклянный октябрь
мы сегодня хороним невест [142]
ПОЕЗДКА
Черный опель 30-х годов
укрыл нашу сумрачную компанию,
ребят с растрепанными прическами
и девушек в черных чулках
и высоких ботинках
завоевательниц.
Мы ехали по утренним улицам
после бессонной ночи,
как какая-то ночная служба,
возвращающаяся на отдых.
Но мы потерялись. И кружили
в нашем лакированном жуке,
прильнув лицами к овальным стеклам,
как раскрашенные рыбы,
поднявшиеся из такой глубины,
где ничего не происходит,
кроме замкнутой игры теней
и пузырьков воздуха.
Мы корчили такие печальные рожи,
что нас никто не замечал.
Все строили планы на этот
начинающийся день
и глядели на небо
в ожидании солнца.
Нам ничего не оставалось,
как проскользнуть еще раз
по главной улице
и скрыться
в одном из бесчисленных переулков,
сразу утихнув
и прижавшись друг к другу.
Наш маленький автомобиль
скользил
по еще полутемной дороге.[312]
ТАКЖЕ СМ.:
Лев Оборин (2.1),
Федор Тютчев (3.2),
Михаил Лермонтов (10.4),
Гали-Дана Зингер (10.5),
Эдуард Багрицкий (11.2),
Михаил Айзенберг (11.2),
Афанасий Фет (13),
Михаил Кузмин (11.5),
Станислав Красовицкий (16.2),
Борис Пастернак (17),
Осип Мандельштам (18.2.2),
Илья Эренбург (18.2.3)
Владимир Высоцкий (19.1),
Александр Введенский (20.1),
Михаил Лермонтов (21.1.4).