Зачастую самое важное в поэзии происходит на границах, в конце и в начале — строки (11. Метрика), строфы (13. Строфика). Это верно и для всего стихотворения в целом: его первая и последняя строки благодаря своему выделенному положению часто приобретают особое значение и притягивают больше внимания.
Первая строка стихотворения прежде всего задает ритмический импульс, настраивая читателя на то, что в этом тексте мы будем иметь дело с метрическим или более или менее свободным стихом. Разумеется, этот импульс может и обмануть, так что для текста в целом очень важно, насколько велика оказалась предсказательная сила первой строки, и это относится не только к ритмике, но и тематике, и к языковому строю. Если у стихотворения есть название, то первая строка вступает с ним в сильные отношения притяжения и отталкивания, напрямую вытекая из названия или задавая масштаб контраста.
Если же названия нет, то первый стих отчасти принимает на себя его функцию: по первой строчке стихотворение будет обозначаться в содержании книги, в критической статье, а зачастую и просто в разговоре. В этом случае первая строка нередко обладает собственной цельностью и завершенностью, это уже почти моностих (18.3.2. Моностих), представитель всего текста.
Я помню чудное мгновенье… — ровно об этом идет речь во всем пушкинском стихотворении: то, что когда-то прежде восхитило и очаровало, теперь столь же важно и восхитительно. Но бывает и иначе: Я вас любил: любовь еще, быть может… — первая строка демонстративно неполна, незавершена, оборвана на полуфразе, как будто поэт еще не знает, к чему он ведет. И в самом деле концовка стихотворения весьма неоднозначна: Как дай вам бог любимой быть другим.
Что это, пожелание новой любви или уверенность в том, что новой любви у адресата не будет? Последняя строка напрямую перекликается с первой, замыкая стихотворение, возвращая читателя к началу. Замечено, в частности, что текст начинается со слова я, а заканчивается словом другой, и в образованную этими полюсами рамку заключена вся гамма чувств, направленных на адресата.
Такой эффект рамки нередко возникает в сравнительно коротких стихах, где все происходящее таким образом «закольцовывается». Это впечатление усиливается, если поэт прибегает в концовке к повтору какого-то начального элемента: слова, рифмы, ритмического рисунка, а иногда и всей строки целиком.
Последняя строка — предшествует тишине, финальному осмыслению стихотворения как завершенного, целого. Марина Цветаева в мемуарном очерке воспроизводит свой разговор с Михаилом Кузминым о том, что именно последняя строка — главная в стихотворении (и нередко она и приходит к поэту первой). Такое понимание логики развития текста заставляет поэта приберечь для последней строки какую-то особенно эффектную метафору, неожиданный поворот в теме или взгляде на нее, иногда (как у Дмитрия Александровича Пригова) резкую иронию, фактически отменяющую все прежде сказанное.
Такую ударную концовку иногда называют пуант (от французского «укол», точный удар в фехтовальном поединке). Нередко пуант выделяется и ритмически: последний стих укорочен по отношению к другим или (как любила та же Цветаева) вынесен за пределы строфы. В этих случаях выделенность последнего стиха проявляется и графически (отбивкой или отступом). С первым стихом это случается реже, но и его поэты иногда выделяют (например, курсивом).
Читаем и размышляем 9.2
Из цикла «ЖИЗНИ»
Не возьмешь моего румянца —
Сильного — как разливы рек!
Ты охотник, но я не дамся,
Ты погоня, но я есмь бег.
Не возьмешь мою душу живу!
Так, на полном скаку погонь —
Пригибающийся — и жилу
Перекусывающий конь
Аравийский. [334]
ПОЛИТИКА
Дщерь гордости властолюбивой,
Обманов и коварства мать,
Все виды можешь принимать:
Казаться мирною, правдивой,
Покойною в опасный час,
Но сон вовеки не смыкает
Ее глубоко впавших глаз;
Она трудится, вымышляет,
Печать у Истины берет
И взоры обольщает ею,
За небо будто восстает,
Но адской злобою своею
Разит лишь собственных врагов. [154]
ГОЙЯ
Я — Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог,
слетая на поле нагое.
Я — Горе.
Я — голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года.
Я — Голод.
Я — горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью голой…
Я — Гойя!
О, грозди
Возмездья! Взвил залпом на Запад —
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие звезды —
как гвозди.
Я — Гойя. [64]
БАБОЧКА
Я стоял на посту,
на котором стреляют на шорох,
если желают живыми вернуться домой.
В воздухе стало странно мерцать и блестеть,
и я уловил в нем дыхание лишнего звука.
По долине катился
копошащийся шепот, шуршание, шелест и плеск
туго сцепившихся бабочек.
Циклон насекомых накрыл меня с головой.
Я задохся, ослеп и упал,
но, вспоминаю, стрелял —
три раза, и все наугад.
Как только рассеялось,
я обнаружил в долине
три длинные тени расстрелянных бабочек,
отброшенных от меня.
Две уходили вдаль,
а третья была покороче
и обрывалась о темный предмет.
Я подошел по нити запекшихся тварей
я подошел.
Это был человек,
в его теле порхала последняя бабочка. [182]
1967
***
И над каждою крышей звезда,
И шоссе золотое от крови.
Нетвердо очерченный берег морской
Глядит государственной границей.
На самых дальних на дистанциях
Блестят зеркала нержавеющей стали.
Овраги немногочисленны, за столетнею дамбою
Раскинулся авиационный полк.
Приютские девушки варят кулеш,
На сердце, очевидно, нелегко.
Причалы бездействуют, девушки различают
Пение гидр под землей.
Живая душа не имеет глагола,
Обеды в поле не страшны.
Форштадтская улица есть преднамеренный Млечный Путь,
И каждый суп накормит человека. [264]
ТАКЖЕ СМ.:
Михаил Лермонтов (4),
Данила Давыдов (4),
Ян Сатуновский (6.4),
Михаил Кузмин (7.1),
Осип Мандельштам (7.2),
Леонид Мартынов (7.2),
Осип Мандельштам (10.5)
Михаил Кузмин (11.2),
Леонид Аронзон (13),
Игорь Чиннов (15.2),
Александр Блок (16.2),
Игорь Булатовский (17),
Николай Заболоцкий (23.1).
9.3. Связность поэтического текста
Часто элементы поэтического текста связаны друг с другом бо́льшим количеством связей, чем элементы текста прозаического. В прозе слова как бы выстраиваются в линию: каждое слово связано только с последующими или предшествующими. Нам трудно установить такие связи между словами, которые находятся друг от друга на больших расстояниях — на соседней странице или через несколько страниц. Поэтический текст в отличие от прозаического делится на строки. Каждое слово в строке может быть связано не только с предыдущими и последующими словами в той же строке, но и со словами предыдущих и следующих строк.
Иначе говоря, для поэтического текста характерна не только горизонтальная, но и вертикальная связность.
ПОСВЯЩЕНИЕ
белеют снега
без меня перечти уже взрослой
о ты моя айкакая
(это слово твое в твоем доме второе)
тьмой головы ныне ширится
тьма без умов нашей бедной Земли
книжечку эту и снова
белеют снега [10]
В этом стихотворении Геннадия Айги есть связи, которые можно встретить в любом прозаическом тексте. Подлежащее здесь соединяется со сказуемым (белеют снега), слова повторяются (тьмой — тьма, твое — в твоем), противопоставляются по смыслу (белизна сне́га и чернота тьмы), однако некоторые связи, которые присутствуют в этом тексте, не могут быть воспроизведены в прозе. Так, только поэтический текст можно прочесть вертикально, перескочив через строки и соединив слово перечти из второй строки со словами книжечку эту из седьмой строки.
В приведенном стихотворении Айги сразу заметно совпадение первой и последней строк, однако не каждый читатель с первого раза заметит, как именно повторяется здесь звук о. Стихотворение называется «Посвящение», и этот звук может пониматься как междометие О! предваряющее обращение. При этом звука о становится больше или меньше вместе с увеличением или уменьшением длины строки. Так, в самой длинной строке ощущается избыток этого звука — все полнозначные слова здесь имеют ударное о (это слово твое в твоем доме второе). В поэтическом тексте заложена возможность и необходимость перечитывания. При многократном прочтении обнаруживаются все новые и новые связи, неочевидные при первом знакомстве с текстом.
Вертикальная связность, отличающая поэтический текст от других типов текста, может проявляться в совершенно разных его элементах: в графике, в звуковом оформлении и в выборе слов. Благодаря вертикальным связям стихотворение можно читать не только слева направо, но и сверху вниз. В результате такого чтения выявляются неочевидные отношения между словами. Это свойство стихотворного текста нередко используется в игровых целях (см. акростих в разделе 14. Графика стиха).
Один из наиболее распространенных способов организации вертикальной связи — это рифма. Все слова, находящиеся в рифменной позиции, соединены благодаря звуковому подобию. В поэтическом тексте любой повтор может означать появление новых смыслов. Он не обладает смыслом сам по себе, но в стихотворении благодаря повторам близкие по звучанию слова сближаются по смыслу. Так, особая связь может возникать между словами, которые не связаны друг с другом ни по своему значению, ни по происхождению.
***
Два года ждем,
И много лет мы ждем,
И без платков —
под снегом и дождем,
и без пальто —
под снегом и дождем,
и без плащей —
под снегом и дождем. [96]
В приведенном фрагменте дважды повторяется слово ждем, а в следующих строках звуки этого слова трижды полностью повторены в слове дождем. Возникает впечатление, что эти слова связаны и по смыслу. Дождем начинает восприниматься как глагол, что-то среднее между подождем и дождемся.
В современной поэзии пишется почти столько же стихов с рифмой, сколько стихов без рифмы. Иногда рифма может возникать в стихотворении, которое кажется нерифмованным, — в этих случаях она привлекает особое внимание читателя, который должен понять причину неожиданного появления рифмы. Часто такой причиной оказывается сближение смыслов рифмующихся слов (12. Рифма).
Уподобляться могут не только завершения, но и начала стихотворных строк. В началах строк чаще встречаются не точные совпадения звуков, а повтор структуры строки, при котором в разных строчках члены предложения располагаются одинаково по отношению друг к другу:
[Из поэмы «ДЕРЕВЬЯ»]
Г о л о с а
— Я листьев солнечная сила.
— Желудок я цветка.
— Я пестика паникадило.
— Я тонкий стебелек смиренного левкоя.
— Я корешок судьбы.
— А я лопух покоя. [131]
В этом фрагменте все строки устроены сходным образом: за подлежащим, выраженным личным местоимением я, следует именное сказуемое (листьев солнечная сила, пестика паникадило и т. д.).
Для классической поэзии важно не столько определенное расположение слов в строке, сколько отождествление конца строки и конца фразы. Иначе говоря, предложение или словосочетание должны помещаться в строку, и переход фразы из одной строки в другую, в отличие от поэзии ХХ века, встречается только в исключительных случаях.
Поэт может намеренно нарушить это правило для придания определенному фрагменту большей выразительности. Так, когда Татьяна убегает от Онегина, она падает, а вместе с ней сказуемое последней строки «падает» в следующую строфу:
Татьяна прыг в другие сени,
<…>
Кусты сирен переломала,
По цветникам летя к ручью,
И задыхаясь на скамью
XXXIX
Упала… [257]
В целом поэтический текст по сравнению с другими видами текстов оказывается «сверхсвязным»: создающие связность повторы можно найти в любом тексте, однако только в поэтическом формальные и смысловые повторы встречаются столь часто, что становятся одной из примет стиха.
В силу этого в стихах возможны отклонения от привычных способов сочетания слов и построения фразы. Эта особенность ярко проявляется в сравнениях. В поэтическом тексте могут сравниваться вещи и понятия, несопоставимые в повседневной жизни: сердце, горящее, как вырез у арбуза (Владимир Аристов); Небо пегое сегодня реяло / Пробежавшим рысаком (Мария Степанова) и т. д.
Отклонения от общепринятых правил соединения слов не могут сделать стихотворение бессвязным:
Печален старичок, допив настой на травке,
И думает коту, лежащему на лавке.
В этом стихотворении используется деепричастный оборот, не связанный со сказуемым, и оборот «думать кому», противоречащие нормам русского языка. Этот сбой связности преодолевается тем, что в стихотворении проявляются другие виды связности, а не только грамматическая, — например, связность, обеспеченная размером и рифмой.
Ощущение связности часто возникает от самого того факта, что мы читаем стихотворение: стихи воспринимаются как связные по определению. В тех случаях, когда смысловая связь слов и строк в стихотворении неочевидна, неясность преодолевается при помощи каких-либо повторяющихся элементов структуры текста.
К у л у н д о в:
Где мой чепец? Где мой чепец?
Р о д и м о в:
Надменный конь сидел в часах.
К у л у н д о в:
Куда затылком я воткнусь?
Р о д и м о в:
За ночью день, за днем сестра. [329]
Даниил Хармс
В этом стихотворении непонятно, как связаны по смыслу реплики Кулундова и Родимова, но строгое чередование вопросов и ответов, повторение имен и слов структурируют этот фрагмент и делают его связным.
Такое преодоление непонятности при помощи повторяющихся элементов структуры нередко и в современной поэзии.
***
На форточках солнце дрожит и д-раз-нит
на корточки крошечный шар к ним
на коньках а кино по экрану шаркнет
сиреневою папиросою пахнет слезы
убитых, и яблоку негде упасть [141]
В этом стихотворении отдельные фразы и словосочетания, не связанные горизонтально, приобретают вертикальную связность: соотносимые фрагменты строк выделены пробелами, связаны созвучиями (нит — ним — нет) и повторами (на форточках — на корточки — на коньках). Такие способы образования связей выглядят естественно в поэтическом тексте, однако за его пределами почти не встречаются.
Читаем и размышляем 9.3
***
И черный рак на белом блюде
Поймал колосья синей ржи.
И разговоры о простуде,
О море праздности и лжи.
Но вот нечаянный звонок:
«Мы погибоша, аки обре!»
Как Цезарь некогда, до ног
Закройся занавесью. Добре!
Умри, родной мой. Взоры если
Тебя внимательно откроют,
Ты скажешь, развалясь на кресле:
«Я тот, кого не беспокоят». [331]
***
Фонари, светящие среди бела дня
в этот серенький денек.
Ждущие, зовущие, не щадящие меня —
ну, что же ты умолк? — говори;
или нет, не так.
— Фонари, светящие среди бела дня
в этот серенький денек.
Ждущие, зовущие, не щадящие меня фонари, —
ну, опять умолк? [275]
РЕЛЬСЫ
В некой разлинованности нотной
Нежась наподобие простынь —
Железнодорожные полотна,
Рельсовая режущая синь!
Пушкинское: сколько их, куда их
Гонит! (Миновало — не поют!)
Это уезжают-покидают,
Это остывают-отстают.
Это — остаются. Боль как нота
Высящаяся… Поверх любви
Высящаяся… Женою Лота
Насыпью застывшие столбы…
Час, когда отчаяньем как свахой
Простыни разостланы. — Твоя! —
И обезголосившая Сафо
Плачет как последняя швея.
Плач безропотности! Плач болотной
Цапли, знающей уже… Глубок
Железнодорожные полотна
Ножницами режущий гудок.
Растекись напрасною зарею
Красное напрасное пятно!
…Молодые женщины порою
Льстятся на такое полотно. [334]
Л. Мартынову
***
Окно выходит в белые деревья.
Профессор долго смотрит на деревья.
Он очень долго смотрит на деревья
и очень долго мел крошит в руке.
Ведь это просто —
правила деленья!
А он забыл их —
правила деленья!
Забыл —
подумать —
правила деленья!
Ошибка!
Да!
Ошибка на доске!
Мы все сидим сегодня по-другому,
и слушаем и смотрим по-другому,
да и нельзя сейчас не по-другому,
и нам подсказка в этом не нужна.
Ушла жена профессора из дому.
Не знаем мы,
куда ушла из дому,
не знаем,
отчего ушла из дому,
а знаем только, что ушла она.
В костюме и немодном и неновом, —
как и всегда, немодном и неновом, —
да, как всегда, немодном и неновом, —
спускается профессор в гардероб.
Он долго по карманам ищет номер:
«Ну что такое?
Где же этот номер?
А может быть,
не брал у вас я номер?
Куда он делся? —
Трет рукою лоб. —
Ах, вот он!..
Что ж,
как видно, я старею,
Не спорьте, тетя Маша,
я старею.
И что уж тут поделаешь —
старею…»
Мы слышим —
дверь внизу скрипит за ним.
Окно выходит в белые деревья,
в большие и красивые деревья,
но мы сейчас глядим не на деревья,
мы молча на профессора глядим.
Уходит он,
сутулый,
неумелый,
какой-то беззащитно неумелый,
я бы сказал —
устало неумелый,
под снегом, мягко падающим в тишь.
Уже и сам он, как деревья, белый,
да,
как деревья,
совершенно белый,
еще немного —
и настолько белый,
что среди них его не разглядишь. [117]
***
Отойди от костра, отойди от костра, отойди
от костра, отойди от костра, отойди от костра.
Никогда, никогда, никогда не уйдешь от тайги,
одинокой тайги без конца, без конца, без конца.
От холодной воды отодвинь, отодвинь огоньки,
отодвинь огоньки, огоньки, огоньки от винта.
И туман, и туман в одинокую даль отгони,
где знакомая гарь на ветру не видна, не видна.
Где воняет собачья тропа и соболья листва,
и сорочья кедровка воняет, и волчья луна,
и воняет фанера гитары в объедках костра,
и консервная стонет струна… и туда, и туда,
и туда, и туда, и туда отойди, отвали,
отдуплись наконец и концерт оторви от творца.
Вот конверты твои, вот и версии, вот и твои
имена, иногда номера, иногда адреса. [30]
ТАКЖЕ СМ.:
Игорь Булатовский (2.4),
Андрей Белый (2.4),
Александр Блок (3.2),
Александр Твардовский (4),
Михаил Лермонтов (7.1),
Осип Мандельштам (7.1),
Виктор Iванiв (8.2),
Борис Пастернак (10.2),
Александр Кушнер (15.1),
Осип Мандельштам (18.2.2),
Геннадий Гор (23.1).