Как правило, когда мы читаем стихотворение, мы воспринимаем его как отдельный, самостоятельный текст — так же, как мы читаем и воспринимаем, например, короткие рассказы или новеллы. Это действительно самый распространенный случай: его можно назвать случаем «самодостаточного» стихотворения. Конечно, и такое стихотворение, как и всякое другое, существует в контексте творчества автора, определенной эпохи, определенного литературного направления и т. п., но это — его «внешние» связи, те связи, которые всегда возникают между одним самостоятельным законченным произведением и другими произведениями того же автора и той же эпохи.
Но бывает и по-другому: стихотворение, обладающее всеми признаками самостоятельности, еще и входит как отдельная часть в более сложный текст, состоящий из нескольких стихотворений. Такое объединение отдельных стихотворений, образующее некоторое новое целое, принято называть циклом.
Циклы могут быть короче и длиннее (обычно от двух до двадцати стихотворений). Почти всегда циклу дается собственное название (например, «Снежная маска» у Блока или «Шиповник цветет» у Ахматовой), а стихотворения внутри цикла могут нумероваться или иметь свои названия.
Следует сказать, что циклы встречаются не только в поэзии, но и в прозе, где особенно характерны циклы коротких рассказов, но возможны и циклы из более длинных произведений (например, романов). Более того, нечто похожее мы находим в живописи, где несколько картин могут быть объединены художником в особое единство, в музыке и т. п. Во всех случаях цикл — это собрание самостоятельных произведений, которые в совокупности воспринимаются как более сложное целое и порождают новые смыслы, каких отдельные произведения в составе цикла могли и не иметь.
Таким образом, стихотворение, входящее в цикл, имеет двойственную природу: с одной стороны, оно может читаться и восприниматься как совершенно самостоятельный законченный текст (в отличие, например, от главы в поэме) — но, с другой стороны, оно выступает частью другого, более сложного текста и в этом качестве может восприниматься как обогащенное особыми смыслами, возникающими уже только в составе цикла.
Но что именно объединяет стихотворения, входящие в цикл? На этот вопрос трудно дать простой ответ, который бы годился абсолютно для всех циклов. Приходится признать, что главный мотив для объединения стихотворений в циклы — воля автора. Конечно, в большинстве случаев между стихотворениями цикла действительно имеется нечто общее. Если же мы этого общего не видим, то сам факт объединения автором ряда стихотворений в цикл так или иначе побуждает нас это общее искать.
Так, один из ранних циклов Ахматовой называется просто «Два стихотворения» (это, кстати, довольно распространенный прием при выборе названия цикла — указание числа его элементов). В этот цикл входят стихотворения «Подушка уже горяча.» (описание бессонной ночи) и «Тот же голос, тот же взгляд.» (описание неожиданной — или, напротив, давно ожидаемой — встречи). Читая эти два стихотворения в составе цикла, мы можем предполагать, что речь идет о следующих друг за другом эпизодах, — и пытаться восстановить «пропущенные звенья».
Иногда — при отсутствии явной содержательной общности стихотворений в цикле — на первый план выступают их общие формальные особенности. Они могут быть совсем простыми, даже механическими (например, стихотворения начинаются на разные буквы алфавита), могут быть более сложными: у стихотворений цикла может быть общий размер, общая строфика, они могут содержать какие-то «сквозные» повторяющиеся слова и сочетания слов и т. п. Например, «Два романса» Сергея Гандлевского (любопытно, что они написаны с промежутком в пять лет и соединены в цикл 0 задним числом) связаны друг с другом не только трехстопным анапестом и характерным сентиментально-меланхолическим («романсовым») настроением, но и тем, что оба текста насыщены географическими названиями.
Но все же самым распространенным случаем общности элементов цикла является какая-то достаточно очевидная содержательная общность. Стихотворения цикла объединяются сквозной темой, часто в них присутствуют повторяющиеся персонажи или обстоятельства (конечно, если в стихотворениях речь идет о событиях и обстоятельствах, что, как мы знаем, бывает далеко не всегда). У цикла может быть также общий адресат, которому цикл — явно или неявно — посвящен. При этом такое объединение, как правило, не жесткое: для цикла нетипичен единый связный сюжет, скорее речь может идти о вариациях какого-то общего мотива. Предельно упрощая, можно сказать, что разные стихотворения цикла, как правило, воспринимаются как написанные «на одну и ту же тему», но не более того.
Например, один из наиболее известных циклов начала ХХ века, «Снежная маска» Александра Блока (1907), представляет собой не просто совокупность стихотворений. Цикл разделен автором на две части, как бы два «малых цикла». Первый из них называется «Снега» и содержит 16 отдельных стихотворений, второй — «Маски» и содержит 14 стихотворений; хорошо видно, что название всего цикла образуется из названий этих частей. Цикл имеет общее посвящение (Н. Н. В. — под этими инициалами скрыта актриса Н. Н. Волохова) и отчетливые общие мотивы, но не сюжет — большинство стихотворений этого цикла являются лирическими бессюжетными миниатюрами. Мотивы цикла обыгрывают ряд повторяющихся символов, важных для всего творчества Блока: заснеженные пространства, метель, мрак, ночное небо, звезды, предчувствие несчастья и гибели, зловещий силуэт женщины, лицо которой скрыто под маской. В каждом из стихотворений цикла эти элементы так или иначе присутствуют.
Цикл — во многом переходное явление с не вполне ясными границами. В поэзии начала ХХ века цикл сближался, с одной стороны, со слабо структурированной поэмой, отдельные главы или части которой могли быть написаны разными размерами и не иметь особого содержательного единства (таковы, например, «Поэма горы» и «Поэма конца» Марины Цветаевой). С другой стороны, к понятию цикла близко понятие поэтической книги, которую, начиная по крайней мере с рубежа XIX–XX веков, было принято оформлять не как простой перечень стихотворений, а как своего рода сложный цикл: с делением на разделы и подразделы (часто озаглавленные), с неслучайной группировкой стихов внутри разделов. Один из ранних примеров такой книги — «Сумерки» Евгения Баратынского (1842), однако популярным такой способ составления поэтических книг стал значительно позже.
Образцом такой книги, вырастающей из циклов и образующей особый сложный сверхцикл, может считаться уже упомянутый «Кипарисовый ларец» Иннокентия Анненского (опубликован посмертно в 1910 году, но с учетом авторского плана). В эту книгу, помимо 25 «трилистников», входят также «складни» (циклы из двух стихотворений) и несколько отдельных стихотворений, не входящих в циклы, но объединенных в раздел «Разметанные листы».
Сходным образом устроено большинство поэтических книг Андрея Белого, Александра Блока, Валерия Брюсова, Михаила Кузмина, Николая Гумилева, Анны Ахматовой и других поэтов. Современные поэты также часто следуют этой практике: можно сказать, что та или иная циклизация, скорее вышедшая из моды в середине XX века, для современной поэтической книги вполне обычна (хотя, разумеется, не строго обязательна).
Из новейших русских поэтов исключительная приверженность циклизации характерна для Андрея Сен-Сенькова: в его книгах почти нельзя встретить «самодостаточных» стихотворений. Как правило, такие стихи объединяет общая тема: например, в цикле «Независимое чайное кино» каждое стихотворение посвящено поэтическому описанию одного из сортов китайского чая, а в цикле «Долгие, роскошные размышления при выборе самого коварного из альбомов Portishead» — разным альбомам этого британского музыкального коллектива.
Поэтический цикл, как правило, появляется в результате сознательной работы автора по объединению и структурированию собственных стихов, и это далеко не всегда стихи, написанные в рамках единого замысла и на протяжении короткого периода времени. Довольно часто в цикл объединяются тексты, написанные в разные годы и первоначально не мыслившиеся в составе общего целого. Так, «трилистники» Анненского во многих случаях были собраны поэтом из стихов разных лет (хотя иногда и сразу возникали как единое целое). Таковы же и многие циклы Ахматовой, созданные ею при подготовке поэтических книг из разнородного материала (стихи одного цикла иногда разделяют даже десятилетия, существует несколько вариантов разбиения на циклы и т. п.).
Таким образом, можно различать «спонтанные» циклы (написанные на единую тему) и циклы, созданные «постфактум», где единство более слабое, возникающее вследствие самого объединения стихотворений под единым заголовком. Наконец, иногда выделяются и так называемые «редакторские» циклы, отражающие не волю автора, а волю публикатора стихотворений (как правило, речь в таких случаях идет о посмертных публикациях). Например, стихи Федора Тютчева, адресатом которых была Елена Денисьева, после смерти поэта стали объединять в особый «денисьевский» цикл. В этот цикл включают известное стихотворение «О, как убийственно мы любим.» и другие поздние стихи поэта. Другой пример такого цикла — «рождественские стихи» Иосифа Бродского. Бродский написал около двадцати стихотворений, приуроченных к празднику Рождества (это и «Рождественский романс» 1961 года, и «В рождество все немного волхвы.»), которые уже при его жизни начали восприниматься как отдельный цикл, но поэт сам никогда не публиковал их вместе.
Читаем и размышляем 9.4
ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ ИОСИФУ БРОДСКОМУ
1.
За нами не пропадет
— дымится сухая трава.
За нами не пропадет
— замерли жернова.
За нами ни шаг и ни вздох,
ни кровь, ни кровавый пот,
ни тяжкий кровавый долг
за нами не пропадет.
Огонь по траве пробежит,
огонь к деревам припадет,
и к тем, кто в листве возлежит,
расплаты пора придет.
Фанфара во мгле пропоет,
и нож на стекле проведет:
за нами не пропадет,
за нами не пропадет.
2.
Равнодушный Телеман,
дальночеловек,
отчужденья талисман
в этот черный век.
Телеграф и телефон
вон из головы,
отрешенья Пантеон
в кончиках травы.
И надежда, что свихнусь,
в венчиках цветков,
закричу и задохнусь
в тяжести венков.
Мне бы в воду, мне в огонь,
в музыке — пробел.
Глухо запертый вагон —
музыки предел.
3.
Мой сын мал. Он
говорит вместо «музыка» — му́ка.
Но как прав он
в решеньи лишенья звука.
Мой мир велик. Но и в нем
царит вместо музыки мука.
Над рампою лампой, огнем
меж правом и правдой разлука.
Мой мир не велик, но далек,
в нем выживут долгие ноты.
Протяжно ревет вертолет,
протяжно стучат пулеметы. [88]
МАРСИЙ, ПОЯВЛЕНИЕ КОМПОЗИТОРА
Сергею Невскому Борису Филановскому
* Сатир Марсий подобрал флейту, брошенную Афиной, потому что она увидела, как безобразно раздуваются щеки в момент игры.
теперь все изменилось
щеки современной афины —
бледные мячики гладкого неестественного волейбола
в который играют
только когда у пальчиков
наступает полное изнеможение
* Аполлон содрал с Марсия кожу, которая висит во Фригии и шевелится при звуках флейты, но недвижима при звуках в честь Аполлона.
давно уже шевелится не вся кожа
а только тот ее участок
что покрывал
комок в горле [355]
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ С ОДНИМ ЭПИГРАФОМ
Бог — это коробочка.
D. J.
1.
и там где неба вток
и там где света выток —
слитного снега свиток
размотанный в листок
а там где мрака вдох
и там где праха выдох —
светлого снега слиток
раскатанный в ледок
но там где справа мрак
и там где слева морок
какой-то все странный шорох
в светящихся шарах
и если снизу прах
то значит сверху порох
взрывается на го́рах
на белых — на гора́х
2.
пусть будет проклята звезда
рассу́ченная в провода
пронизанная сквозь кристаллы
недопроявленного льда
пусть будет проклята вода
не долетевшая сюда
недосиневшая до снега
недолютевшая до льда
пусть будут прокляты огни
ночей и не они одни
и неба склонное Онего
с пустыми башнями в тени
пусть будут прокляты и дни
что в дымном воздухе сини́
и тени что во тьме привстали
неразличимые в тени
ТАКЖЕ СМ.:
Сергей Завьялов (6.5),
Борис Пастернак (10.2),
Михаил Кузмин (11.2),
Александр Блок (12.3),
Александр Скидан (12.3),
Леонид Аронзон (13),
Андрей Тавров (15.4),
Иосиф Бродский (16.2),
Андрей Сен-Сеньков (19.5),
Игорь Жуков (19.5),
Александр Скидан (19.7),
Андрей Монастырский (23.3).