10.1. Звучание и значение
Когда говорят о звучании стиха, часто задаются вопросом — как звучание связано со значением. Неверно было бы утверждать, что «такой-то звук или звуки значат следующее.», то есть рассматривать звучание и значение изолированно, а не внутри стихотворения как целого. В любом стихотворении звучание во многом определяет значение, воздействует на него, и, напротив, не существует никакого значения «самого по себе» — за пределами звукового облика конкретного текста.
Звучание важно для любого поэта, независимо от того, насколько он предполагает, что его стихи должны быть «озвучены», — должны обязательно читаться вслух. Любое стихотворение читается внутренним голосом (про себя, беззвучным чтением, в результате которого создается некий целостный образ звучащего поэтического текста). Такой внутренний голос есть и у поэта, и у читателя.
Многие поэты слышат и пытаются передать звучание вещей и звучание пространства. Часто поэты, описывая возникновение стихотворения, говорят о том, что ему предшествует шум, гул или некий звучащий ритм. Об этом писали, например, Александр Блок и Владимир Маяковский. Австрийский поэт Райнер Мария Рильке писал, что первоначальный шум-гул связывает поэта с мелодией мира.
Соотношение звучания и значения переосмысляется поэтами каждый раз заново. Это может относиться к восприятию звучания даже, казалось бы, обычных вещей — бряцающих ключей, открывающихся дверей, городских шумов, — которое может превращаться в звуковой облик стихотворения. Даниил Хармс писал о том, как именно поэт превращает различные звуки в понятия:
Есть звуки, даже довольно громкие, но мало отличающиеся от тишины. Все вещи располагаются вокруг меня некими формами. Но некоторые формы отсутствуют. Так, например, отсутствуют формы тех звуков, которые издают своим криком или игрой дети. Поэтому я не люблю детей.
Важную роль в звуковом устройстве стиха может играть эвфония (в переводе с греческого «благозвучие») — преобладание приятных для слуха звуковых сочетаний. Когда-то она была критерием оценки поэтического мастерства, однако уже в XX веке поэты перестали руководствоваться этим критерием как безусловным. Более того, иногда они стали намеренно прибегать к неблагозвучию или к контрастному соединению неблагозвучия с эвфонией: важно, чтобы звучащий стих был выделен, так или иначе противопоставлен нейтральному, не влияющему на значение звуку обычной речи.
Звучание — это мощное средство остранения, оно противопоставляет стих обыденной речи. Так, в поэзии XIX века поэты часто пользовались вариативностью ударения в некоторых русских словах, чтобы делать звучание текста более непривычным, далеким от повседневной речи:
***
Где ты скрываешься, Мечта, моя богиня?
Где тот счастли́вый край, та мирная пустыня,
К которым ты стремишь таинственный полет?..
Младенец сча́стливый, уже любимец Феба,
Он с жадностью взирал на свет лазурный неба,
На зелень, на цветы, на зыбку сень древес,
На воды быстрые и полный мрака лес. [38]
В этом отрывке слово счастливый употребляется два раза с разным ударением: в первом случае (счастли́вый) используется более современная форма, до сих пор существующая в русском языке, а во втором — форма более старая, восходящая к церковно-славянскому языку и характерная для поэтических текстов XVIII века (сча́стливый). Использование подобной вариативности помогало придавать поэтическому тексту большую гибкость по сравнению с повседневным языком и языком прозы.
Другим способом остранения может быть намеренная архаизация стиха — например, комбинаций ч и щ, которые создают образ древнерусского или даже старославянского языка. К такому приему часто прибегал символист Вячеслав Иванов:
О души дремные безропотных дерев,
Нам сестры темные — Дриады!
Обличья зыбкие зеленооких дев,
Зеленовейные прохлады,
Ковчеги легких душ, святилища дерев! [145]
В современном стихе сильный остраняющий эффект может создаваться иноязычными вставками, которые вводятся непосредственно в текст и даются без перевода, причем поэт в этом случае может обращаться как к такому языку, что потенциально известен читателю (например, английскому), так и к тому, что вряд ли будет ему понятен (22.2. Межъязыковое взаимодействие).
Читаем и размышляем 10.1
БОГ
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах Божества!
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: Б о г.
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет
Хотя и мог бы ум высокий, —
Тебе числа и меры нет!
Не могут духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,
В Твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
Хаоса бытность довременну
Из бездн Ты вечности воззвал;
А вечность, прежде век рожденну,
В себе самом Ты основал:
Себя собою составляя,
Собою из себя сияя,
Ты свет, откуда свет истек.
Создавый все единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!
Ты цепь существ в себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся;
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют:
Так звезды в безднах под Тобой.
Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут,
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют.
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры —
Перед Тобой, — как нощь пред днем.
Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед Тобой сия.
Но что мной зримая вселенна?
И что перед Тобою я? —
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, — и то,
Когда дерзну сравнить с Тобою,
Лишь будет точкою одною:
А я перед Тобой — ничто.
Ничто! — Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Ничто! — Но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем в высоты;
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь; — конечно, есть и Ты!
Ты есть! — Природы чин вещает.
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет —
Ты есть; — и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты духо́в небесных,
И цепь существ связал всех мной.
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь, — я раб, — я червь, — я Б о г!
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? — безвестен;
А сам собой я быть не мог.
Твое созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ Податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
3 Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! — в бессмертие Твое.
Неизъяснимый, Непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать Твоей;
Но если славословить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к Тебе лишь возвышаться,
В безмерной разности теряться
И благодарны слезы лить. [111]
КУКАРЕКУ
Сократ был контрреволюционером,
За что и принял смерти приз.
Плюнь, трижды плюнь. Стократ — другим манером
Горячей жизни прикоснись.
Высокопоэтические мысли
(Благоразумью ль вопреки?)
Поглубже прячь; в глухой архив отчисли:
Чтоб корень вырос, режь ростки.
На выспреннее вытараща зенки,
О сверхсознанье не трубя,
Строй смирно домиков и замков стенки —
Да не поставят к ней тебя.
Да благо будет ти, да многодетным
Покинешь ты курятник свой,
Когда пожмет, отмыв грядущий свет нам,
Рука руку — твоей рукой. [232]
Из «СТИХОВ ОДНОГО ЦИКЛА»
когда из двух углов,
из двух углов друг к другу бросятся,
одежды вороха́,
зверь двухголов,
когда из двух углов, из двух углов
друг к другу бросятся, друг к другу,
одежды вороха́, обрывки слов,
одежды вороха́, обрывки слов,
когда кричат, кричат,
как бы до этого не быв,
изнанкой кожи ознобив
ночное небо с выводком волчат,
как сдергивают кожуру,
и апельсина эпителий,
тот белый хоботок меж долек в теле
не помнит, выдернутый, жизнь, жару,
так те разлепятся на локоть,
ступню, на локоть, на ступню,
теперь взгляни, Безумный, сквозь стекло хоть —
ты сотворил их — значит, знаешь похоть —
на мертвую свою стряпню,
пыль улицы гони, гони пыль,
закручивая смерч дворов,
нет ничего естественней, чем гибель,
когда из двух углов [70]
ОРФЕЙ
На пути обратном Стало страшно —
Сзади хрипело, свистело,
Хрюкало, кашляло.
Эвридика: По сторонам не смотри, не смей,
Край — дикий.
Орфей: Не узнаю в этом шипе голос своей
Эвридики.
Эвридика: Знай, что, пока я из тьмы не вышла, —
Хуже дракона.
Прежней я стану — когда увижу
Синь небосклона.
Прежней я стану — когда задышит
Грудь — с непривычки больно.
Кажется, близко, кажется, слышно —
Ветер и море.
Голос был задышливый, дикий.
Шелестела в воздухе борода.
Орфей: Жутко мне — вдруг не тебя, Эвридика,
К звездам выведу, а.
Он взял — обернулся, сомненьем томим, —
Змеища с мольбою в глазах,
С бревно толщиною, спешила за ним,
И он отскочил, объял его страх.
Из мерзкого брюха
Тянулись родимые тонкие руки
Со шрамом родимым — к нему.
Он робко ногтей розоватых коснулся.
— Нет, сердце твое не узнало,
Меня ты не любишь, —
С улыбкою горькой змея прошептала. —
Не надо! не надо! —
И с дымом растаяла в сумерках ада. [344]
И проступал в нем лик Сковороды.
***
Умножение радости умножает скорбь.
Рыба плывет, красуясь в россыпи своего блеска,
В каждой волне звенит прозрачная леска,
Каждой волны прозрачен мутно-зеленый горб.
Каждый день начинается с того,
Что мир переминается у двери.
Несчастлив, кто ему не открывал,
И счастлив, кто ему не открывал.
О дуброва, о зелена,
Не могу я опрокинуть
Чашку с радостью земной,
Она вся в трещинках, в изъянах,
Но узор на ней родной.
В тебе жизнь увеселенна.
Как легок, как тих голос того,
Кто мир ловил и не поймал,
Как избушка на курьей ножке, он стоит,
Обратив лицо к лесу, в зеленый провал.
Умножение радости умножает скорбь.
Хочется отвернуться от этого блеска.
Так зверь, уходя в чащу, унося в лопатке росчерк огня
и дробь,
Хранит на губах запах малины, на веках светлый ситец
страшного переплеска. [210]
ТАКЖЕ СМ.:
Виктор Iванiв (4),
Вениамин Блаженный (11.5),
Алексей Крученых (15.1),
Борис Пастернак (16.1),
Алексей Парщиков (18.2.1),
Иннокентий Анненский (19.3),
Елена Гуро (21.1.5),
Всеволод Зельченко (23.3),
Даниил Хармс (18.2.4).