15.1.Поэтический словарь
Словарь поэзии, то есть поэтический лексикон, как правило, отличается от словаря повседневной речи, и в разные эпохи это различие может выражаться по-разному. Отличия поэзии от других видов речи в значительной мере состоят в том, что в поэзии слова работают не совсем так, как нам привычно. Необычным может быть выбор отдельного слова или выражения (15.1. Поэтизмы) или весь набор слов в словаре поэта или направления, который не совпадает не только с повседневным словарем, но даже со словарем художественной прозы эпохи. И если первое очень легко показать на отдельных примерах, то второе можно скорее почувствовать или определить при помощи специальных подсчетов.
В поэзии новые смыслы возникают не в словах по отдельности, а в их сочетаниях друг с другом. Поэзия расширяет значения слов, позволяет воспринимать их во всем многообразии. Это происходит благодаря тому, что слова в поэзии более свободны, чем в общеупотребительном языке, менее связаны устойчивыми сочетаниями, клише и штампами. Это следствие того, что одна из главных задач поэзии — увидеть непривычное в привычном, раскрыть подлинные возможности языка и богатство мира.
Стремясь к точности и яркости выражений, поэт может создавать собственные слова (15.3. Неология), а может использовать общеупотребительные, но не так, как это делают все. Это касается и отдельных слов, и их сочетаний. Например, если мы увидим или услышим словосочетание острое железо, оно, скорее всего, наведет нас на мысль о ноже или оружии, а не о коньках, однако в пушкинском стихотворении «Осень» оно значит именно это: Как весело, обув железом острым ноги, / Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!
В поэзии часто встречаются необычные сочетания существительных и прилагательных, и, как правило, они оказываются метафорами, которые при желании можно разъяснить или интерпретировать:
***
Август — астры,
Август — звезды,
Август — грозди
Винограда и рябины
Ржавой — август!
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август. [334]
В этом стихотворении Марины Цветаевой рябина получает определение ржавая, а яблоко — имперское. Каждое из этих определений можно объяснить: первое возникает из-за того, что цвет зреющих гроздьев рябины похож на цвет ржавого металла, а второе — из-за сходства яблока с державой, одним из символов императорской власти (вместе со скипетром).
Необычные выражения далеко не всегда создают впечатление «трудного» текста или осложняют его восприятие. Например, сочетание прорези туч не используется в обыденной речи, но вряд ли строка Владислава Ходасевича Быстро месяц бежит в прорезях белых туч покажется «трудной»: перед взглядом читателя возникает отчетливая картина подгоняемых ветром туч и выглядывающего из-за них месяца.
Гораздо интереснее такие сочетания слов, которые нельзя однозначно понять как метафору. Например, в стихотворении Пастернака «Сестра моя — жизнь.» есть строка И пахнет сырой резедой горизонт, которую расшифровать уже не так просто. Мало кто знает, что такое резеда, и уж тем более, как пахнет сырая резеда. Вопрос же о том, как может быть так, что пахнет горизонт, может поставить в тупик читателя, который предполагает, что все вещи и понятия связаны каким-либо привычным и объяснимым образом.
Однако именно таким путем часто идет поэтический язык: слова в нем могут сочетаться с особой свободой. В поэзии все может сочетаться со всем, и ограничивать себя вправе лишь сам автор, который может при этом исходить из собственных предпочтений или из того, что принято в конкретную эпоху или внутри конкретного направления.
Так, футуристы провозглашали, что хотят сбросить классиков с корабля современности, и это, естественно, проявлялось в особенностях их словаря: они не только отказывались от традиционной поэтической лексики, но и активно использовали слова, которых раньше поэты избегали, — те, что считались «грубыми» или не вполне литературными.
Особенно много таких слов в поэзии Маяковского, почти каждое раннее стихотворение которого — вызов привычному для читателя того времени поэтическому словарю. Когда поэт пишет По морям, играя, носится / с миноносцем миноносица, он осознает, что читателя будет шокировать не только неологизм миноносица, но и на первый взгляд более привычное слово миноносец, которое ни при каких обстоятельствах не могло возникнуть в классической поэзии. Тем более немыслимым казалось сочетание этих слов с особой «игривой» интонацией, невозможной в стихах на военную тему.
«Редкие» слова встречаются в поэзии гораздо чаще, чем в прозе: это касается самых разных типов слов — устаревших, диалектных, терминологических. В некоторых случаях в стихотворении может быть много таких слов (в поэзии Валерия Брюсова, Алексея Парщикова или Андрея Таврова). Гораздо чаще одно-два таких слова употребляются в каком-либо важном и заметном месте текста. Так, в начале стихотворения Николая Гумилева все рифмы подобраны на редкие и необычные для русского языка слова:
В ночном кафе мы молча пили кьянти,
Когда вошел, спросивши шерри-бренди,
Высокий и седеющий эффенди,
Враг злейший христиан на всем Леванте. [101]
Кьянти и шерри-бренди — это названия напитков (одно по происхождению итальянское, другое — английское), эффенди — то же самое, что господин или сэр по-турецки, а Левант — обозначение восточного побережья Средиземного моря, на котором сейчас находятся Израиль, Сирия, Турция, Палестина и Ливан (само это слово латинского происхождения). За счет того, что все эти слова находятся в финальных позициях строк, они воспринимаются ярче, запоминаются сильнее и, кроме того, создают объемное изображение крайне разнообразного восточного мира начала ХХ века.
Как заметно на примере стихотворения Гумилева, значение употребляемых поэтом слов иногда непонятно без обращения к словарю. Например, у Бориса Пастернака встречаются такие слова, как вестингауз (железнодорожный тормоз), гордень (снасть для подборки парусов), у Велимира Хлебникова — белага (балахон у каспийских поморов), у Анны Ахматовой — лайм-лайт (тип сценического освещения), у Владимира Маяковского — шаири (стихотворный размер в грузинской поэзии), у Андрея Таврова — мальштрем (норвежское название водоворота).
Существуют поэты, для которых подобные «редкие» слова имеют особое значение и составляют основу поэтики. Например, многие стихи Михаила Еремина похожи на перечни слов, непонятных без обращения к словарю. Поэт использует их, чтобы более точно и сжато выразить те смыслы, которые его интересуют. Чаще всего эти слова заимствованы из естественных и гуманитарных наук (21.4. Поэзия и наука):
***
Грозить ли пеллагрическим
Костлявым гладом или мором — трансмиссивными
Нуклеопротеидами,
Прельщать ли джойстрингом и прочими эфирами —
Какое слово не во благо консументам?
Не дальновидней ли
Казнить провидцев,
А не пророков? [120]
В этом стихотворении можно разобраться только после расшифровки значения всех использованных в нем непонятных и редких слов. Пеллагра — тяжелое заболевание, при котором страшно изменяется вид человеческого тела, особенно конечностей. Но здесь она свидетельствует о тленности человеческого тела вообще, поэтому рядом возникают обобщенные, взятые из старинной поэзии или летописи глад и мор. Трансмиссивными называются болезни, передающиеся инфекционным путем, а нуклеопротеиды — химические соединения, из которых в значительной мере состоят клетки живых организмов; трансмиссивными нуклеопротеидами иногда называют вирусы. Джойстринг — редчайшее слово из области компьютерных технологий: это устройство, которое не только позволяет управлять какими-либо дигитальными объектами (как джойстик), но и предусматривает обратную связь, возможность передать человеческому телу сгенерированные компьютером ощущения. Эфир здесь, вероятно, — понятие из древней науки и позднейшей алхимии, мифический «пятый элемент», который превыше четырех основных (воды, воздуха, огня и земли), но который почти невозможно получить. Консументы — живые существа, питающиеся органической пищей, то есть в том числе и человек.
Первые пять строк, таким образом, описывают то, о чем могут говорить пророки, либо грозящие человечеству карами (например, распространением неизлечимых болезней), либо прельщающие невероятными достижениями технического прогресса, которые должны радикально изменить жизнь людей. Отсюда становится ясным значение последних трех строк: по Еремину, человечеству лучше не знать реальных перспектив, которые его ожидают и которые могут увидеть провидцы, в то время как говорить о будущем, в том числе и на языке науки, быть пророком, не так опасно, потому что человечество не очень прислушивается к словам (Какое слово не во благо консументам?).
Когда читатель сталкивается с текстом, содержащим непривычные сочетания знакомых слов, он, скорее всего, будет искать в этих словах поэтические смыслы. И этим сознательно пользуются многие поэты (19.8. Поэзия в связи с изменением технических средств).
У слов в поэзии своя история, и даже если слово существует в языке, совершенно необязательно, что оно встречается в стихах. В какие-то периоды определенное слово может стать особенно популярным или, наоборот, не будет использоваться совсем. Часто это связано с тем, как за это время меняется жизнь человечества: так, слова извозчик и кучер куда более частотны в поэзии XIX века, когда гужевой транспорт
был основным средством передвижения, а в поэзии ХХ века встречаются значительно реже и почти только в стилизациях или произведениях на исторические темы. Старые реалии уходят, но вместо них приходят новые — например, телефон или автомобиль появляются в поэзии в ХХ веке вместе с распространением этих технических приспособлений.
Бывают и такие слова, которые давно существовали в языке, но стали популярными только в определенных исторических условиях. Таково, например, слово космос, встречавшееся в философских сочинениях XVIII–XIX веков, но не в поэзии. В ХХ веке покорение космоса человеком становится важной темой для всех искусств, в том числе и для поэзии, и частотность этого слова растет. Так, поэт Игорь Холин в конце 1950-х годов в ответ на распространение этой тематики написал довольно большой цикл «космических» стихов, где обывательские фантазии о космосе изображались в ироническом ключе.
Поэтов нередко хвалят за богатство и разнообразие словаря. Так, часто можно встретить оценки объемов словарей разных авторов: например, объем словаря Пушкина для поэтических текстов примерно 13 тысяч слов, Дельвига — 5 тысяч, Лермонтова — 10 тысяч, Тютчева — 6 тысяч, Фета — 5 тысяч. Однако из этих цифр сложно сделать какие-либо выводы о значении этих поэтов. Исследования показывают, что словарь поэта XIX века Николая Огарева (10 тысяч слов) богаче и больше, чем словарь Тютчева и Фета, и приближается к словарю Лермонтова и Пушкина. Едва ли можно на этом основании утверждать, что Огарев — поэт лучший, чем Тютчев и Фет.
Расширение или сужение словаря — черты индивидуального стиля или стратегии целого направления, а не показатели качества. В русской поэзии это хорошо заметно при сопоставлении словаря символистов и акмеистов. Известно, что символисты намеренно сужали свой поэтический словарь, избегая «лишних» слов, ненужных подробностей и отдавая предпочтение наиболее абстрактным понятиям. Именно поэтому в стихах символистов куда чаще, чем в стихах других поэтов, встречаются существительные на — ость (вечность, невозможность, бесконечность и т. д.), которые обозначают такие понятия.
Общий словарь акмеистов был существенно шире словаря символистов: они расширяли словарь за счет бытовой, предметной и профессиональной лексики, которой избегали символисты, но при этом многие значимые для символистов слова (такие как лазурь или лазурный, золотой, синий и слова на — ость) либо вообще не употреблялись акмеистами, либо употреблялись существенно реже.
Таким образом, важным показателем для словаря поэта или поэтического направления становится частотность употребления тех или иных слов. Такие сведения сообщаются в частотных словарях писателей и поэтов (существуют словари языка Антона Дельвига, Михаила Лермонтова и других поэтов) или выясняются при помощи специальных компьютерных программ, подсчитывающих частотность слов.
Слова, которые играют особую роль в построении текста и формировании его смысла, называются ключевыми: они довольно часто употребляются поэтом и, как правило, появляются в тех местах стихотворения, где привлекают внимание (например, в начале или конце строки). Ключевые слова обычно встречаются во многих стихах поэта и характерны именно для его манеры.
При этом важно отделять те слова, которые частотны для большинства поэтов эпохи, от слов, которые характерны только для конкретного поэта. Так, было подсчитано, что в поэзии Георгия Иванова наиболее частотны слова ад, бог, весна, вечность, дом, душа, жизнь, закат, заря, звезда, лететь, музыка, нежный, поэзия, рай, роза, Россия, синий, сиянье, смерть, снег, судьба, счастье, торжество, черный. Среди этих слов есть слова, характерные для многих поэтов (душа, заря, закат), но есть и слова, которые важны именно для Иванова (синий, снег, черный) и которые делают его манеру узнаваемой.
Фразеология также важная часть словаря поэта. Поэты часто преобразовывают распространенные фразеологизмы (устойчивые словосочетания), соединяют их друг с другом или используют в измененной форме. В этих случаях читатель ожидает увидеть привычную последовательность слов, которую можно воспринимать не задумываясь, но вместо этого он сталкивается с тем, что одновременно и похоже на привычный фразеологизм, и отличается от него.
Это вызывает сильный эффект остранения. Таких «остра-ненных» фразеологизмов много у Цветаевой: Как из пушки — Пушкиным — по соловьям (вместо как из пушки по воробьям); Пустее места — нет! (соединение выражений пустое место и места нет); Вихрь с головы до пяточек! (вместо с головы до пят). Встречаются такие фразеологизмы и у других поэтов — например, Владимира Маяковского:
А теперь буржуазия!
Что делает она?
Ни тебе сапог,
ни ситец,
ни гвоздь!
Она —
из мухи делает слона
и после
продает слоновую кость. [211]
Словарь поэта со временем может меняться, и это, как правило, говорит об эволюции его поэтики. Так, исследователи заметили, что в поэзии Лермонтова от раннего периода к позднему падает частотность тех слов, которые обозначают сильные эмоциональные состояния (любовь, страдание, одиночество, страсть), а также слов устаревших (дева, краса, перси и т. д.). Обычно это связывают с тем, что поэт с возрастом отходит от романтизма, сосредоточенного на изображении чувств психологически неустойчивого субъекта, и в то же время порывает связи с классицистической традицией, для которой был характерен архаизированный язык, устремляясь к более свободной манере, предполагающей более «естественную» речь.
Одно из современных средств исследования поэтического словаря — лингвистический корпус, представляющий собой виртуальную среду, в которой поисковые инструменты соединены с большими собраниями текстов. Такие корпусы могут объединять тексты разного рода и включать разные инструменты для работы с ними. Специализированных поэтических корпусов в мире существует немного, и самый крупный из них — поэтический подкорпус Национального корпуса русского языка (ruscorpora.ru). В этом корпусе можно искать не только отдельные слова или фразы, но и сортировать тексты по дополнительным, специфическим для стиха параметрам — рифме, строфике, размеру (11. Метрика, 13. Строфика, 12. Рифма).
Корпус позволяет последовательно анализировать слова и выражения, встречающиеся в конкретном стихотворении, на фоне поэтического языка эпохи или русского языка в целом. Так, корпусный анализ стихотворения Тютчева «Проблеск» (1825) позволяет установить связь между этим стихотворением и поэтикой Василия Жуковского. В первой строчке этого текста мы встречаем сочетание в сумраке, на которое современный читатель, скорее всего, не обратит внимания. Но оказывается, что до Тютчева в стихах слово сумрак почти не употреблялось. Лишь один из предшественников Тютчева употреблял это слово довольно часто — Жуковский, у которого в стихах, написанных до «Проблеска», слово сумрак встречается 27 раз. Это составляет примерно пятую часть употреблений этого слова в русской поэзии до 1825 года вообще и несопоставимо с его употреблением ни у одного другого поэта. По всей видимости, читатель середины 1820-х годов должен был воспринимать слово сумрак как слово из творческого арсенала Жуковского, притом что нашему современнику требуется провести целое исследование, чтобы установить это.
Источники поэтического словаря могут быть очень разнообразны — поэты заимствуют новые слова из языка философии (20.1. Поэзия и философия), науки (20.2. Поэзия и наука), из бытовой речи. Среди других черт, характерных для поэтического языка, — использование большого количества имен собственных (15.4. Имя собственное), поэтизмов (15.2. Поэтизмы), неологизмов (14.3. Неология). Некоторые поэты предпочитают контрастно сталкивать различные типы лексики (например, философская и бытовая лексика встречаются друг с другом у Алексея Парщикова, Нины Ис-кренко, Дениса Ларионова) или, наоборот, стараются оставаться в рамках ограниченного словаря (Георгий Иванов, Геннадий Айги, Андрей Черкасов). В любом случае выбор «правильных» слов всегда остается для поэта одной из первоочередных задач.
Читаем и размышляем 15.1
***
Слово «нервный» сравнительно поздно
Появилось у нас в словаре
У некрасовской музы нервозной
В петербургском промозглом дворе.
Даже лошадь нервически скоро
В его желчном трехсложнике шла,
Разночинная пылкая ссора
И в любви его темой была.
Крупный счет от модистки, и слезы,
И больной, истерический смех.
Исторически эти неврозы
Объясняются болью за всех,
Переломным сознаньем и бытом.
Эту нервность, и бледность, и пыл,
Что неведомы сильным и сытым,
Позже в женщинах Чехов ценил,
Меж двух зол это зло выбирая,
Если помните… ветер в полях,
Коврин, Таня, в саду дымовая
Горечь, слезы и черный монах.
А теперь и представить не в силах
Ровной жизни и мирной любви.
Что однажды блеснуло в чернилах,
То навеки осталось в крови.
Всех еще мы не знаем резервов,
Что еще обнаружат, бог весть,
Но спроси нас: — Нельзя ли без нервов?
— Как без нервов, когда они есть! —
Наши ссоры. Проклятые тряпки.
Сколько денег в июне ушло!
— Ты припомнил бы мне еще тапки.
— Ведь девятое только число, —
Это жизнь? Между прочим, и это.
И не самое худшее в ней.
Это жизнь, это душное лето,
Это шорох густых тополей,
Это гулкое хлопанье двери,
Это счастья неприбранный вид,
Это, кроме высоких материй,
То, что мучает всех и роднит. [186]
***
О, высок, весна, высок твой синий терем,
Твой душистый клевер полевой.
О, далек твой путь за звездами на север,
Снежный ветер, белый веер твой.
Вьется голубок. Надежда улетает.
Катится клубок… О, как земля мала.
О, глубок твой снег и никогда не тает.
Слишком мало на земле тепла. [146]
ЛУНАТИЗМ ВОКЗАЛА
ОТ ГРУСТИ
СТАНЦИИ ПОБЕЛЕЛИ
ЛУННОЙ ИЗВЕСТЬЮ
СТЕРШИЕСЯ НАДПИСИ
В ОСТЫВАЮЩЕМ ПАРУ
ПЕРЕПРЫГИВАЮТ НА ФАЯНСОВЫЕ ГНЕЗДА
ТЕЛЕГРАФНЫХ СТОЛБОВ…
КРАСНЫЙ ПАВЛИН СЕМАФОРА
ХЛОПАЕТ ПО ЗАТЫЛКУ
РАСШВЫРИВАЯ ПО МЕСТАМ
УЗЛОВЫХ ДЕЖУРНЫХ…
ЛУНАТИЗМ ВОКЗАЛОВ
РАЗДЕВАЮЩИХ ОГНЕННУЮ ДУШУ
ПОД ЗВУКИ БРЕВЕНЧАТОЙ ШЕСТЕРНИ
ПУГАЮЩЕЙПОНОЧАМ
НЕДВИЖНЫМ ПИРУЭТОМ…
———————
НЕРВНЫЙ СВИСТОК ЗЕВОТЫ.
НА МОСТУ
ВЫВОРОЧЕННАЯ ВОДОРОСЛЯ ДЕВУШКА
СЛУЧАЙНОУВИДЕННАЯ ОКОМ
БЛУЖДАЮЩЕГО ЭКСПРЕССА
ВЫПЛАКАЛА СВОИ РЕБРА
НА САПОГЕ
ПРИГВОЖДЕННОГО В СУМРАК СТРЕЛЬЦА
И ПАРНИКОВЫЙ САДОВНИК
С ОЛОВЯННЫМ ЛИЦОМ
ПРИЧИСЛИЛ ЕЕ К ЛИКУ
ТУМАННОЙ ДЕВЫ. [179]
***
За девками доглядывать, не скис
ли в жбане квас, оладьи не остыли ль,
Да перстни пересчитывать, анис
Ссыпая в узкогорлые бутыли,
Кудельную расправить бабке нить,
Да ладаном курить по дому росным,
Да под руку торжественно проплыть
Соборной площадью, гремя шелками, с крестным.
Кормилица с дородным петухом
В переднике — как ночь ее повойник! —
Докладывает древним шепотком,
Что молодой — в часовенке — покойник.
И ладанное облако углы
Унылой обволакивает ризой.
И яблони — что ангелы — белы́,
И голуби на них — что ладан — сизы.
И странница, потягивая квас
Из чайника, на краешке лежанки
О Разине досказывает сказ
И о его прекрасной персиянке. [334]
ЗВЕЗДА
Стар неба круг сверлит над космодромом
Как сквозь вуаль мерцает Эстуаль
Зеркально отраженная изломом
Уходит Стелла коридором вдаль
Штерн — лаковый журнал — редактор Фауст
Звезда над колокольней смотрит вниз
Юлдуз по всем кочевьям расплескалась
И сытою отрыжкою — Ылдыз!
Мириады глоток произносят так
Здесь блеск и ужас и восторг и мрак
И падающий в космос одиночка
И звездам соответствует везде
Лучистый взрыв: ЗэДэ или эСТэ
Где эС есть свет, а Тэ есть точка [274]
***
Страшные где-то галактики,
Страшные звезды вселенной.
В парке бродяги горланили,
Пели (грустней, веселее.).
Был полон печалью осени
Весь парк (и липы, и клены).
Над ним разлетались в космосе
Фонтаны фотонов, волны.
Что ж, космос, накручивай эллипсы,
Вдаль улетай по спирали.
Полны надышанной прелести
Наши земные печали,
Точно уютные мелочи
В доме, где мы вырастали. [341]
ПРОБЛЕСК
Слыхал ли в сумраке глубоком
Воздушной арфы легкий звон,
Когда полуночь, ненароком,
Дремавших струн встревожит сон?..
То потрясающие звуки,
То замирающие вдруг…
Как бы последний ропот муки,
В них отозвавшися, потух!
Дыханье каждое Зефира
Взрывает скорбь в ее струнах…
Ты скажешь: ангельская лира
Грустит, в пыли, по небесах!
О, как тогда с земного круга
Душой к бессмертному летим!
Минувшее, как призрак друга,
Прижать к груди своей хотим.
Как верим верою живою,
Как сердцу радостно, светло!
Как бы эфирною струею
По жилам небо протекло!
Но ах, не нам его судили;
Мы в небе скоро устаем, —
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнем.
Едва усилием минутным
Прервем на час волшебный сон,
И взором трепетным и смутным,
Привстав, окинем небосклон, —
И отягченною главою,
Одним лучом ослеплены,
Вновь упадаем не к покою,
Но в утомительные сны. [317]
реже
дышим
идет
ремонт ветра
перемена
мер и весов
в утренней почте
первые письма
о переселении душ
в кожу и мех
какая удача
покинуть прохладу
летних
хранилищ
и помнить
они
здесь
слева и сверху
всегда на шаг
впереди [338]
***
из земель ярче огрызок
мы едем едем вдоль границ
то на ночь отвернувшись подсолнухом
то нарочной формулой каллиграфии
спор на скорость
мошкарой
буквы за клетки
зашкаливают
раззавязывание
зеркальные карпы
замочены в перцы
замолчали на пяти языках
либералы предпочитают звезды
диктаторы предпочитают солнце
хрум хрум хрум
луна снова-не занята
луны открытые рты
львы рассыпаны
по тыще лестниц
раззавязывание
я тебе спою ее хором
во весь храм планетария [8]
ТЕКСТ ЧУДОВИЩНОЙ СИЛЫ
неприлично рассказывать,
как как как ты кого-то любишь
неприлично рассказывать,
как тебе хороший человек сделал плохое
ему же еще с другими хорошими жить
жить
неприлично говорить, что тебе плохо
а может быть вообще неприлично,
что тебе плохо
ведь в это время кому-нибудь хорошо
а кому-то гораздо хуже
возможно, следует говорить мимими
или о мировых злоключеньях, несправедливости,
наших победах
неприлично говорить,
что осталось полпакета кефира
и полпачки сигарет, а это значит
по-хорошему — пусть бы и не хватало на сигареты
а то какой кашель
пора, брат и сестра, задуматься о здоровье
по-хорошему, мир переполнен любовью
иногда и неловко ускользать из-под уважаемых пальцев
сердца перегружены, работают в безопасном режиме
мимими
чаша переполняется, яд капает
земля содрогается
(а ему каково, ей каково было?)
текст чудовищной силы оказался очень слабым
и как следствие неприличным
не следует путать лирического героя с эпическим
это эпический он спускается в ад
он думает он исследователь
он спускается в ад без оглядки
вау [74]
ТАКЖЕ СМ.:
Эдуард Багрицкий (2.1),
Федор Сваровский (2.1),
Всеволод Некрасов (2.2),
Сергей Есенин (3.1),
Александр Миронов (5.2),
Осип Мандельштам (6.4),
Екатерина Соколова (6.5),
Алексей Парщиков (7.1),
Алексей Денисов (9.1.2),
Велимир Хлебников (9.3),
Аркадий Штыпель (10.3),
Алексей Парщиков (11.2),
Константин Ваги-нов (12.3),
Максим Амелин (13),
Георгий Оболдуев (11.2),
Владимир Соловьев (16.1),
Виктор Соснора (18.2.1),
Станислав Снытко (18.3.4),
Алексей Крученых (19.7).