Поэтизм — это такое слово, которое с первого взгляда опознается читателем как слово, характерное для поэзии, особенно уместное в ней. Такие слова в поэзии встречаются значительно (в несколько раз) чаще, чем в обыденной речи или в других типах текста, а некоторые из этих слов встречаются только в поэзии. При этом поэтические тексты состоят не только из поэтизмов — более того, поэтизмов в стихотворении может не быть вообще или быть очень мало. Однако за пределами поэзии такие слова, как правило, не употребляются.
В строке из стихотворения Осипа Мандельштама:
У южного моря, под сенью юга [207]
— слова у, южный, море, под, юг — вполне привычные и употребляются далеко не только в поэзии, например в газете: «Экосистема северных морей очень хрупкая, даже более хрупкая, чем у южных морей». А вот сень (укрытие, образуемое ветвями деревьев) — несомненный поэтизм, его трудно представить в непоэтическом тексте. Для того чтобы выразить этот же смысл, в обычной речи или в прозе мы скорее бы сказали на юге под деревом.
В основном поэтизмами бывают полнозначные слова, но в некоторых случаях ими могут быть и служебные. Например, поэты XIX века предпочитали особый вариант предлога перед — предо, который встречался в прозе гораздо реже и только в качестве напоминания о поэзии.
К поэтизмам относятся и многие архаичные слова, которые на протяжении истории литературы постепенно исчезали из прозы, но сохранялись в поэзии. В словарях такие слова имеют специальные пометы: «поэт.» или «трад. — поэт.». Вот некоторые из них: дол (долина), краса (красота), сладкогласный, песнопение (не в церковном употреблении), чаша (для вина), твердь (твердая поверхность земли, земля вообще), глас, неземной (потусторонний, сверхъестественный, небесный), румянить, фимиам, низойти, рать и т. д.
Также к поэтизмам относились слова, обозначающие деятельность самого поэта: например, глагол петь в значении «сочинять стихотворение» (особенно в первом лице: пою), гореть в значении «испытывать вдохновение», фразеологизм играть на лире (или на арфе), обращения к музе или к богу поэзии Аполлону/ Фебу.
Все эти поэтизмы, как правило, восходили к церковнославянскому языку или народной поэзии — из этих двух источников русские поэты XVIII–XIX веков заимствовали те слова, которые не встречались или почти не встречались в повседневном языке. Постепенно поэты стали отказываться от таких поэтизмов: они были слишком связаны со «старой» поэзией, слишком привычны и знакомы. Начиная с ХХ века поэты прибегали к «старым» поэтизмам лишь в тех случаях, когда им необходимо было напомнить читателю о предыдущей литературной эпохе.
Например, поэт Максим Амелин сознательно воскрешает многие слова и грамматические формы поэзии XVIII века, чтобы напомнить современным читателям об их выразительной силе:
***
Кто губительной силы Твоей
на себе не испытывал
и целящей не чувствовал мощи,
объяснить невозможно тому,
бесполезно доказывать,
хрусткий воздуха куст сотрясая,
что пловец, безущербно прошед
по волнам необузданным
на челне человеческой речи
меж звенящих высот и глубин
до внезапного, Господи!
брега, верой в скорбях утвердится. [14]
Но вместо старых поэтизмов в ХХ веке начинают рождаться новые — связанные с особенностями словаря тех или иных поэтических направлений. Такие слова, как правило, могли употребляться в повседневном языке, но в более узком значении. Например, слово золото вполне употребляется до сих пор, но в поэзии символизма оно воспринималось как поэтизм (8.3. Символ).
В поэзии конца ХХ — начала XXI века новыми поэтизмами становятся слова бытие, пустота, ничто и некоторые другие, пришедшие в поэзию из философских текстов (20.1. Поэзия и философия). Все эти слова указывают на особую, «над-мирную» природу поэтической речи, используются для того, чтобы отделить стихотворную речь от речи повседневной:
***
Нет ничего
Там — существо —
Пустота
рождающая
бытием
награждающая
Бытие [274]
Некоторые слова можно воспринимать как поэтизмы, только если мы встречаем их в стихах, а не в других текстах. Например, слово сердце в стихотворении может обозначать душу или субъекта целиком, но в медицинской или биологической литературе это слово будет обозначать реальный орган, часть кровеносной системы.
Таким образом, поэтизмы — это важная часть поэтического языка, и они всегда присутствуют в поэзии. В каких-то случаях это могут быть более привычные поэтизмы (как архаичные слова в старой поэзии), в каких-то — менее (как поэтизмы, рождающиеся из современных философских понятий). Однако важно то, что в поэзии всегда существует ’
особый класс слов, характерных только для нее и за ее пределами почти не употребляющихся или употребляющихся совсем по-другому.
Читаем и размышляем 15.2
ТЕНЬ ДРУГА
Sunt aliquid manes: letum non omnia finit;
Luridaque evictos effugit umbra rogos.
Propertius[17]
Я берег покидал туманный Альбиона:
Казалось, он в волнах свинцовых утопал.
За кораблем вилася Гальциона,
И тихий глас ее пловцев увеселял.
Вечерний ветр, валов плесканье,
Однообразный шум и трепет парусов,
И кормчего на палубе взыванье
Ко страже дремлющей под говором валов;
Все сладкую задумчивость питало.
Как очарованный у мачты я стоял,
И сквозь туман и ночи покрывало
Светила Севера любезного искал.
Вся мысль моя была в воспоминанье,
Под небом сладостным отеческой земли.
Но ветров шум и моря колыханье
На вежды томное забвенье навели.
Мечты сменялися мечтами
И вдруг… то был ли сон?… предстал товарищ мне,
Погибший в роковом огне
Завидной смертию, над Плейсскими струями.
Но вид не страшен был; чело
Глубоких ран не сохраняло,
Как утро Майское веселием цвело,
И все небесное душе напоминало.
«Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней!
Ты ль это? я вскричал, о воин вечно милой!
Не я ли над твоей безвременной могилой,
При страшном зареве Беллониных огней,
Не я ли с верными друзьями
Мечом на дереве твой подвиг начертал,
И тень в небесную отчизну провождал
С мольбой, рыданьем и слезами?
Тень незабвенного! ответствуй, милый брат!
8 Или протекшее все было сон, мечтанье;
Все, все, и бледный труп, могила и обряд,
Свершенный дружбою в твое воспоминанье?
О! молви слово мне! пускай знакомый звук
Еще мой жадный слух ласкает,
Пускай рука моя, о незабвенный друг!
Твою, с любовию сжимает…»
И я летел к нему… Но горний дух исчез
В бездонной синеве безоблачных небес,
Как дым, как метеор, как призрак полуночи,
Исчез, — и сон покинул очи. —
Все спало вкруг меня под кровом тишины.
Стихии грозные казалися безмолвны.
При свете облаком подернутой луны,
Чуть веял ветерок, едва сверкали волны,
Но сладостный покой бежал моих очей,
И все душа за призраком летела,
Все гостя горнего остановить хотела:
Тебя, о милый брат! о лучший из друзей! [38]
ТРИ ОСЕНИ
Мне летние просто невнятны улыбки,
И тайны в зиме не найду,
Но я наблюдала почти без ошибки
Три осени в каждом году.
И первая — праздничный беспорядок,
Вчерашнему лету назло,
И листья летят, словно клочья тетрадок,
И запах дымка так ладанно-сладок,
Все влажно, пестро и светло.
И первыми в танец вступают березы,
Накинув сквозной убор,
Стряхнув второпях мимолетные слезы
На соседку через забор.
Но эта бывает — чуть начата повесть.
Секунда, минута — и вот
Приходит вторая, бесстрастна, как совесть,
Мрачна, как воздушный налет.
Все кажутся сразу бледнее и старше,
Разграблен летний уют,
И труб золотых отдаленные марши
В пахучем тумане плывут.
И в волнах холодных его фимиама
Сокрыта высокая твердь,
Но ветер рванул, распахнулось — и прямо
Всем стало понятно: кончается драма,
И это не третья осень, а смерть. [27]
***
Но для меня свершился выдел,
И вот каким его я видел:
Злачено-белый —
прямо с елки —
Был кифарэд он и стрелец.
Звенели стрелы,
как иголки,
Грозой для кукольных сердец…
Дымились букли
из-под митры,
На струнах нежилась рука,
Но уж потухли звоны цитры
Меж пальцев лайковых божка.
Среди миражей не устану
Его искать — он нужен мне,
Тот безустанный мировражий,
Тот смех огня и смех в огне. [18]
***
Слава тебе Аполлон, слава!
Сердце мое великой любовью полно
Вот я сижу молодой и рокочут дубравы
Зреют плоды наливные и день голосит!
Жизнь полюбил не страшны мне вино и отравы
День отойдет вечер спокойно стучит.
Слабым я был но теперь сильнее быка молодого
Девушка добрая тут, что же мне надо еще!
Пусть на хладных брегах взвизгах сырого заката
Город погибнет где был старцем беспомощным я
Снял я браслеты и кольца, не крашу больше ланиты
По вечерам слушаю пение муз.
Слава, тебе Аполлон слава!
Тот распятый теперь не придет
Если придет вынесу хлеба и сыра
Слабый такой пусть подкрепится дружок. [55]
Из цикла «МЕРТВЫЕ КОРАБЛИ»
Между льдов затерты, спят в тиши морей
Остовы немые мертвых кораблей.
Ветер быстролетный, тронув паруса,
Прочь спешит в испуге, мчится в небеса.
Мчится — и не смеет бить дыханьем твердь,
Всюду видя только бледность, холод, смерть.
Точно саркофаги, глыбистые льды
Длинною толпою встали из воды.
Белый снег ложится, вьется над волной,
Воздух заполняя мертвой белизной.
Вьются хлопья, вьются, точно стаи птиц.
Царству белой смерти нет нигде границ.
Что ж вы здесь искали, выброски зыбей,
Остовы немые мертвых кораблей? [33]
***
Тополь полон волненья, и липа звучит, как лира.
На яблоке и на облаке ясный
Отблеск золота вечности.
Сердце, как бутон розы, раскроется скоро
От лазурной музыки мира.
Около озера ирисы, белые ибисы
(Точно маленький беленький архипелаг);
На светлом песке бело-сизый птичий помет.
А в небе жаворонок, будто якорь блаженных минут,
В светлую вечность закинутый якорь.
Ты ела изюм, золотистый, словно янтарь.
Твои зрачки были мелкие черные жемчужинки.
Завитки, как черный гиацинт, чернели над шеей.
Память! Навеки, точно голубенькая татуировка,
Знак на душе. [341]
ТАКЖЕ СМ.:
Евгений Баратынский (2.2),
Федор Тютчев (3.2),
Гали-Дана Зингер (7.2.3),
Вячеслав Иванов (8.3),
Гавриил Державин (10.1),
Евгений Баратынский (11.3),
Георгий Адамович (11.5),
Гавриил Державин (13),
Михаил Лермонтов (13),
Афанасий Фет (16.2).