, то есть такие, которые описывают вышедшие из употребления предметы, исторические события и людей, знакомых современникам поэта, но неизвестных новым читателям. Такие комментарии лежат в центре культурно-исторического подхода, последователей которого объединяет представление о том, что ход истории и особенности культуры предопределяют особенности художественного произведения и для адекватного понимания текста нужно стремиться как можно полнее восстановить историко-культурный контекст.
Близкими родственниками культурно-исторического подхода можно считать биографический и социологический подходы. Для биографического центральный объект — это фигура автора. Именно особенности жизненного пути и характера автора текста признаются ключевыми для интерпретации и понимания. Действительно, дополнительная информация об авторе стихотворения может объяснить те или иные элементы текста, которые до этого были не совсем очевидны. Так, филолог Р. Д. Тименчик в книге «Анна Ахматова в 1960-е годы» с исключительной тщательностью восстанавливает круг знакомств и жизненных обстоятельств поэтессы в последние годы ее жизни, связывая это и с ее творчеством, и с особенностями русской культуры этого времени.
Сильные стороны такого подхода очевидны, но очевидны и его минусы. Биографический подход неудобно использовать при работе с текстами авторов, о которых нам известно мало, но даже если нам прекрасно известны обстоятельства жизни поэта или момент создания стихотворения, многое в тексте нельзя объяснить с точки зрения биографии, и это касается не только метрических особенностей или графического оформления текста, но и сочетания слов и образов.
На биографический подход во многом похож подход социологический. Его отличие в том, что за точку отсчета при интерпретации текста берется не личная жизнь поэта, а его социальная среда. С другой стороны, социология литературы применяет методы социологического анализа к литературе как продукту человеческой деятельности, что позволяет рассматривать ее в категориях идеологии, производства, потребления, а также с точки зрения успешности или способов распространения книжной продукции.
В основе формального метода, появившегося в России в начале ХХ века, лежит другая концепция. Главным вопросом для формалистов был вопрос, как написано произведение, а не о чем в нем написано. Для своего времени этот вопрос выглядел революционно, ведь в XIX веке форма стихов казалась сама собой разумеющейся, обусловленной содержанием. С точки зрения формалистов форма и содержание были едины: форма диктовала содержание, а содержание требовало определенной формы. Наиболее крупными учеными-формалистами были Ю. Н. Тынянов, В. Б. Шкловский, Б. М. Эйхенбаум и В. М. Жирмунский. Русский формализм оказал огромное влияние не только на русскую, но и на мировую науку. Работы ученых-формалистов до сих пор являются предметом интереса исследователей во всем мире.
На основе формализма возникло еще одно влиятельное направление, во многом определившее облик всей гуманитарной науки в ХХ веке, — структурализм. Структурализм также интересовался вопросом, как сделано то или иное произведение, но отвечал на этот вопрос по-своему. Для ученых этого направления самые важные особенности текстов или других объектов культуры крылись в языке и структуре текста.
Структуралисты, начиная с Фердинанда де Соссюра, рассматривали язык как единую систему, состоящую из противопоставленных друг другу элементов (оппозиций), которые находятся друг с другом в определенных отношениях. По такому же принципу эти ученые анализировали и другие объекты — системы родства (Клод Леви-Стросс), народные сказки (В. Я. Пропп), моду (Ролан Барт) и, наконец, поэтические тексты (Роман Якобсон, Ю. М. Лотман, Вяч. Вс. Иванов, А. К. Жолковский, О. Г. Ревзина и другие). В русском структурализме самой влиятельной и известной была Московско-Тартуская школа, которая существовала в 1960—1980-е годы и во главе которой стоял Ю. М. Лотман, написавший множество значительных работ о поэзии (например, комментарий к «Евгению Онегину»). Сильная сторона структурализма в том, что он позволяет анализировать достаточно далекие друг от друга объекты (например, стихи, созданные в разное время и в разных местах и никак не связанные друг с другом), угадывая в них общность структуры, свидетельствующую о единых основаниях человеческой культуры и мышления.
Другим ответвлением формализма было точное, или квантитативное литературоведение. Создатель этого направления Б. И. Ярхо полагал, что наиболее значительных результатов при анализе литературных текстов можно добиться математическими методами, которые обычно при анализе литературы не используются. Ярхо работал над тем, чтобы сблизить филологию с точными науками, где результаты исследований чаще всего объективны и проверяемы.
Более всего влияние этих идей чувствуется в современном стиховедении, науке об устройстве стиха. Так, один из наиболее ярких стиховедов XX века М. Л. Гаспаров последовательно использовал математические методы для описания сначала ритма русского стиха, а затем его грамматических структур. Дальнейшее развитие этот метод получил в работах М. И. Шапира и других ученых. Точные методы для анализа поэтического текста продолжают использоваться и сейчас, когда исследователи получили инструменты работы с большими массивами текста, лингвистическими корпусами.
ПРИЛОЖЕНИЕСтатья с сайта Литература
Недавно вышедший учебник «Поэзия» (сост. Н. М. Азарова, К. М. Корчагин, Д. В. Кузьмин, В. А. Плунгян и др. — М.: ОГИ, 2016, 886 с.) стал заметным событием в литературном мире. Мы попросили нескольких поэтов, редакторов, литературных критиков высказаться об учебнике, предложив респондентам выбрать интересующий их аспект темы.
В опросе участвуют Андрей Тавров, Игорь Шайтанов, Игорь Караулов, Владимир Козлов, Юлия Подлубнова, Евгений Абдуллаев, Андрей Пермяков, Владимир Березин, Евгений Ермолин, Евгений Никитин, Ольга Балла-Гертман
_____________________
Андрей Тавров, поэт, прозаик, член редколлегии издательства «Русский Гулливер» и журнала «Гвидеон»:
Книга «Поэзия», с подзаголовком «Учебник», печатается по решению Ученого совета Института языкознания РАН, написана нарочито и даже демонстративно «простым» языком, рассчитанным на тех, кто хочет научиться читать стихи и понять, что такое поэзия. Предназначена книга для старших классов школы и студентов-гуманитариев. Я рад, что она вышла, и рад, что разговор о поэзии как таковой, а тем более современной, продолжается, рад, что в качестве антологии/хрестоматии книга представляет тексты многих современных авторов и делает серьезную попытку описания и определения того, что уже несколько тысячелетий известно людям под именем «поэзия». Правда, взгляд на смысл и историю поэзии и, конечно же, на современную поэзию ограничен концепциями, возникшими за «последние десятилетия», как поясняет автор Предисловия. И этому есть причины.
Именно в последние десятилетия подход к поэзии в филологической среде изменился, свелся, в основном, к изучению просчитываемых единиц поэтического языка, к их систематизации и описанию, к анализу структурных элементов и к рассмотрению функционирования поэзии в обществе как некоторой области языковой технологии. Лишь на одной странице Предисловия (10 стр.) слово «язык» и производные от него встречаются больше 10 раз, такое ощущение, что мы стоим на пороге лингвистического исследования, а не учебника поэзии. И это тоже понятно: авторы учебника, в основном, лингвисты, а поэзия «хороший материал для лингвистики», как выразился один из выступавших со стороны президиума на презентации Учебника.
Но не содержится ли в таком методе рассмотрения поэтической деятельности заведомое и предваряющее ограничение ответа на вопрос, что такое поэзия? Ведь помимо метода чтения, которым пользуется ученый/лингвист и при помощи которого он волей-неволей определяет дальнейшие выводы по поводу того, что такое поэзия и каковы ее атрибуты (ибо способ виденья творит картину), существуют и иные, «неученые» возможности входа в поэтический текст. Например, медитативный, на котором взросла дальневосточная поэзия и о котором, кстати, в учебнике нет ни слова, а также другие, требующие вовлеченности в процесс участия в стихотворении — всего человека. Кроме того, при названном подходе предсказуемо обходится вопрос об этической составляющей поэзии, о ее сущности в стихосложении.
Однако вся история поэзии не мыслилась ее создателями и читателями вне сферы этического, с которым стихотворение или поэма вступали в те или иные отношения. Поэзия открывалась как особый «канал» откровения о правде и красоте, слитых воедино, как мост к человеческой цельности и неповрежденности. Именно через этот канал проходила та терапевтическая сила («прикосновение к Раю», по выражению Вл. Соловьева), противостоящая социальной и физической энтропии, та живая энергия, к передаче которой при помощи слова, погруженного в ритм, и был призван поэт.
Поэты, формулирует автор предисловия, это — «передовые носители языка своего времени» (ну конечно, а что же еще интересно лингвисту!), и их роль — помочь сформировать читателям творческое мышление.
Насколько я понимаю, творческое мышление можно сформировать и без поэзии, да и язык кто-то из поэтов развивает, а кто-то просто использует и ухудшает. Конечно же, лучшие из пишущих формируют язык, но не это, как мне кажется, основная цель поэтического творчества. А вот то, без чего поэзия не может быть поэзией, то без чего она просто немыслима — это, на мой взгляд, дело выражения невыразимого. То несловесное стиха, подобное итоговому «послевкусию», к которому стихотворение подводит и каким-то невероятным образом дает этому внерациональному, вневременному, радостному откровению, полному силы, родиться в читателе поверх слов, прибавляя жизни жизнь и осуществляя тем самым терапию общества, — и есть, кажется, суть поэзии, ее предельная возможность и незаменимое качество.