Я глушу мотор и, выбравшись из машины, подхожу к багажнику, где меняю свою офисную сумку на полевую и надеваю обувь на плоской подошве, которую держу специально для подобных случаев. После этого ставлю машину на сигнализацию и иду по шумной улице. Тут и там суетятся люди, а мое любимое итальянское заведение на углу переполнено публикой в ожидании столиков, за которыми можно будет поблаженствовать. Для меня это всегда на грани сюрреализма: как может беспечно течь их жизнь без какого-либо осознания, что чья-то жизнь только что угасла…
Я как раз прохожу мимо небольшого жилого комплекса в квартале от места преступления, когда вновь начинаю ощущать неизъяснимое покалывание – верный признак того, что за мной наблюдают. Оно крепнет одновременно с тем, как я миную небольшой, подлежащий ремонту многоквартирник. Мой ищущий взгляд невольно устремляется вверх, в сторону пожарной лестницы – туда, где загадочно сгустились тени. И, клянусь, на моих глазах кто-то там вкрадчиво исчезает во тьме.
Рука непроизвольно опускается на оружие, но на оживленной улице я противлюсь инстинкту его вытащить, из опасения вызвать панику. Вместо этого достаю из сумки фонарик, в белесом круге которого осматриваю пожарную лестницу, где, разумеется, никого нет. «Ты просто на взводе», – внушаю я себе. Вот и вся причина. Я чертовски взвинчена. Позволяю ему до меня достучаться, и это бесит. Мне нужно быть на месте преступления, а не играть в прятки с пустой пожарной лестницей.
Фонарик соскальзывает обратно в сумку, а я устремляюсь вперед, где впереди на тротуаре у заграждения колышется толпа из тридцати или более зевак. Готовясь к давке, я прикрываю ладонью свой значок и приопускаю плечо, действуя им как тараном. В руке у меня ай-ди.
– Уголовная полиция! – вынуждена я крикнуть с полдесятка раз, пока наконец не оказываюсь у первой линии оцепления. Здесь я в последний раз показываю свой значок офицеру, который жестом указывает мне пройти.
Вырвавшись от толпы, я иду к одному из отдельно стоящих домов. Сейчас здесь тесно от правоохранителей с разными эмблемами. Пересекаю освещенный передний двор, направляясь к ступеням крыльца. Там дежурит офицер Джексон, легко различимый по своей рыжине и внушительному росту. Сохраняя свой обычный стоический вид, он явно ждет меня.
– Криминалисты и коронер еще не прибыли, – докладывает Джексон. – Место происшествия мы оцепили и сделали несколько предварительных снимков. Так что картина довольно свежая. Тело в спальне.
– Кто нашел?
– Анонимный звонок. То же самое, что и с делом Саммера, если я верно припоминаю.
– Любопытно. – Из сумки я достаю перчатки и бахилы, один комплект протягивая ему. – Предлагаю составить мне компанию.
Он выгибает бровь.
– Хотите, чтобы я присоединился?
– Отчего бы нет. Хотите побыть детективом?
– Охотно, черт возьми.
– Тогда облачайтесь и следуйте за мной, только не разговаривайте. Пусть вас не удивляет, но для меня это важно. Нужно многое обдумать, и вам тоже. А утром ждем вас в участке. Вы по этому делу прикрепляетесь к нашей команде.
– Вот как?
– Да, именно так. Сегодня все утвердили.
Я тоже одеваюсь в спецодежду, а также вооружаюсь камерой съемки, которую прихватила с собой как дополнительную пару глаз.
– Нам известно, как убийца проник в дом?
– Задняя дверь была не заперта, – отвечает Джексон. – Но это на уровне предположений. Следов взлома не выявлено.
Насколько помнится, взлома не было и во время предыдущего убийства.
– Интересно, пускали ли его жертвы внутрь добровольно? – размышляю я вслух, но ответа не жду. Я просто все обыгрываю – и уже отворачиваюсь от своего спутника.
Входная дверь открывается с довольно громким скрипом, который подсказывает, что вряд ли это была точка проникновения, если только Поэта не приглашали внутрь, как я предположила. Или он просто караулил здесь и ждал? А что, действие не лишено логики. Убийца – планировщик. А планировщикам свойственно идти впереди игры, готовить сцену и разыгрывать на ней последующее убийство.
Джексон закрывает за нами дверь, и еще до того, как я вхожу в дом, меня пробирает жгучий холод кондиционера, выставленного на максимум. Мысленно я возвращаюсь к досье Саммера и сноске, которая почти вылетела у меня из головы. В той квартире стоял жуткий холод. Вероятно, это было ухищрением Поэта сохранить тело для более полной оценки его работы. Или же он, прежде чем убить, таким образом пытал жертву. Саммера нашли голым. Возможно, что и нынешняя жертва предстанет такой же. Я превозмогаю холод и через небольшую комнату прохожу к стенке. Центральное место на ней занимает изображение скелета в рамке. Во мне что-то шевелится – что-то темное и неприятное, чему я не могу дать названия.
Делаю снимок этой картинки, а затем окидываю взглядом коридор, ведущий направо, к спальне. Видеть тело я еще не вполне готова. Даже не знаю, почему. Ум словно противится, хотя на самом деле этого не должно быть. Тогда я бросаю взгляд налево, где совмещены жилая и кухонная зоны. Там видна коричневатая дешевая мебель, по виду взятая с распродажи. Явно съемное жилье какого-нибудь студента. Саммер же был респектабельным бизнесменом. На первый взгляд у этих двоих не могло быть ничего общего, кроме одного: он. Они оба удостоились его внимания, приведшего их к трагическому концу.
Мое внимание привлекает книжная полка – единственный здесь предмет меблировки, помимо дивана и журнального столика. Я подхожу туда и изучаю скудный рядок из шести книг. Все, как одна, на медицинскую тематику. То темное, болезненное чувство возвращается, словно по мне змеей скользит некое осознание, которого я страшусь вперемешку с почти тошнотворной уверенностью. Стряхиваю это чувство вместе с пробегающим по телу ознобом и сосредотачиваюсь на фотографировании книжной полки, так чтобы было зафиксировано каждое название.
Когда я с этим справляюсь, в уме у меня кристаллизуются два четких наблюдения: а) я здесь чуть не закоченела; б) полки в квартире у Саммера заставлены литературными изданиями, преимущественно известных и почитаемых поэтов. Я возвращаюсь к тому, что могло объединять этих двух жертв: получается, он.
Поворачиваясь, я щелкаю объективом во всех ракурсах, сдерживая желание поскорей пройти на кухню. Спальню и тело надо бы осмотреть до прибытия криминалистов; я уже и так потратила излишне много времени, топчась здесь. Где-то на периферийной линии различаю Джексона, но не смотрю на него. Он здесь затем, чтобы наблюдать. Я, собственно, для того же, и мое внимание он не привлекает. Пересекаю комнату, и как раз в тот момент, когда думаю двинуться дальше, в квартиру вваливаются криминалисты – причем не один, а сразу трое, в бахилах и защитных комбезах.
– Детектив Джаз, – представляюсь им я. – Старшая по объекту. Ждите здесь, пока офицер Джексон не даст вам добро. – Бросаю на него взгляд. – Дальше коридора никого не пускать.
Он кивает, а я направляюсь по узкому коридорчику, уже не обращая внимания на холод; прилив адреналина заставляет сердце учащенно трепетать. У единственной, глухо молчащей двери я невольно замираю. Стиснув зубы от внезапного страха (вздор какой-то – ты из полиции или как?), заставляю себя шагнуть в спальню. Остановившись сразу за дверью, окидываю взглядом простую комнату с кроватью, тумбочкой и бурым ковровым покрытием. И – само собой – с обнаженным телом мужчины, на стуле перед кроватью.
Подхожу, чтобы получше рассмотреть этого человека, который уже и не человек. Он – всего лишь оболочка. Ноги и талия привязаны к деревянному стулу. Голова свесилась на грудь. Пол внизу чистый. Если несчастный и был отравлен, его не вырвало.
Присев перед ним, я вглядываюсь, пытаясь подробней рассмотреть лицо – и тут у меня перехватывает дыхание. Я узнаю, что (вернее, кого) я нашла. Передо мной Дэйв из кофейни. Сразу же в ином свете предстают те медицинские книги на полке; дурное предчувствие обретает смысл. То, что это жилье Дэйва, я поняла сразу, как только увидела на стене изображение скелета в рамке.
Я вскакиваю, и разум сам собой воспроизводит нашу с Дэйвом вчерашнюю встречу, сразу после того, как из динамика моего мобильника рванулась аудиозапись стихов:
«Поэзия?» – с улыбкой спрашивает тот, обрабатывая мой заказ.
«Слова для души», – машинально повторяю я присказку своих студенческих лет, когда руководила пен-клубом, который был моим детищем лишь потому, что я не отличалась прилежанием в колледже. Руководство клубом куратор вменил мне как наказание с шансом исправиться, но для меня оно, наоборот, оказалось отдушиной. Загадки в стихах интриговали меня и создавали живую связь с моим дедушкой, который не жалел бессчетных часов, помогая мне с подготовкой к собраниям клуба.
«Для души? – Дэйв насмешливо фыркает. – Больше похоже на белиберду из слов, сметенных в кучу: по отдельности ничего не значат, но в совокупности для каждого свои».
«Приобретенный вкус, – соглашаюсь я, принимая обратно карточку. – Вполне сравнимо с анализом прихотей чьего-нибудь кишечника: как раз то, что врачи делают за деньги. Между прочим, залог твоей будущей профессии».
Он был убит из-за этой самой встречи.
Фактически убит из-за меня.
Изо рта у Дэйва торчит клочок бумаги. Надев на руку вынутый из сумки пакетик, я осторожно извлекаю эту бумажку – и, конечно же, нахожу отрывок стихотворения. Всего две строки, которые я хорошо знаю. Концовка Шестидесятого сонета Шекспира:
Но время не сметет моей строки,
Где ты пребудешь смерти вопреки[7].
Это стихотворение, помнится, мы в колледже даже анализировали. И не только мы. Для большинства оно о жизни и смерти, о течении времени. Для некоторых – о нетленности бессмертия.
А для меня оно опять же о судьбе. Еще один способ Поэта донести до меня, что этот человек должен был умереть. В силу необходимости. Ради более великой, возвышенной цели: его цели.