На подходе к машине я щелчком дистанционного брелока открываю багажник. Лэнг держится рядом. Свою полевую сумку я меняю обратно на офисную, но «лодочки» не переобуваю, а просто запихиваю каблуки в сумку.
Лэнг захлопывает багажник.
– Я тебя провожу.
– До дома, – конкретизирую я. – У меня ты не остаешься. Мне нужно побыть одной.
Он хмурится, вздымаясь надо мной надутым устрашающим медведем, и я чувствую внутри него борьбу. Ладно, сделаем так, чтобы ему было полегче…
– Я не могу допустить, чтобы он чувствовал себя победителем. То, что ты останешься, равносильно как раз этому. Ты сам это знаешь.
В его чертах сквозит понимание. Он услышал.
Иногда после самых страшных мест преступлений необходимо перебарывать свой страх и побеждать его, иначе продолжать не получится. И делается это обычно в одиночку.
– Идем на компромисс, – предлагает Лэнг. – Я провожаю тебя до подъезда.
Такая легкость капитуляции даже слегка удивляет, но одновременно с тем приносит облегчение. Оставлять Лэнга у себя я не собиралась. Но и не нарывалась на ситуацию, когда мы начинаем бодаться. Так что я киваю, и совместный путь мы продолжаем в молчании. Нам еще много что придется сказать насчет нынешних событий, но эти слова подождут до завтра.
Вот мы уже и у дома, готовясь напоследок пожелать друг другу спокойной ночи. Лэнг делает это в приказном тоне:
– Сейчас звоню патрулю и сообщаю, что ты поднимаешься на этаж. В следующий раз, черт возьми, жми на спуск.
При этих словах во мне разливается горечь сожаления. Поэт совершит новое убийство. Хотя я могла его остановить…
– Так и сделаю, – обещаю я, протягивая руку к двери и быстро заходя в коридор.
Прогулка более утомительна, чем обычно. Узковатая лестница освещена достаточно хорошо, но я задыхаюсь в этом тесном пространстве. Оказывается, на часах уже почти полночь; вокруг, как и следовало ожидать, ни звука, кроме моего усталого шарканья.
При виде родной двери меня наполняет неизъяснимое облегчение, и я вставляю ключ в замок. Едва приоткрываю дверь, как свет говорит мне, что внутри кто-то есть. Срабатывает инстинкт, и я бросаю сумку, выхватываю оружие и пинком распахиваю дверь.
Глава 44
Я переступаю порог, и внезапно передо мной возникает мужчина с поднятыми руками.
Уэйд.
Ого. Ничего себе. Уэйд здесь.
– Тихо, тихо, детка, – воркует он, как будто это уменьшительно-ласкательное словцо каким-то образом его спасет. Мужики часто пускают его в ход именно с этой целью. Скажи бабе «детка» или «лапочка», она и растает. А спросите, это когда-нибудь срабатывает? Не знаю, но только не сейчас, и точно не для Уэйда. Во мне внезапно вскипает злость. Так и жжет, так и пышет.
Я захлопываю дверь ногой и, шагнув, утыкаю ему пистолет прямо в грудь. Уэйд симпатяга, в свои тридцать восемь напоминающий моложавого Брэда Питта. Однако сейчас внешность его не спасает. Тоже мне, расположился: пиджак брошен на столе у двери, синий галстук, в тон голубым глазам, расслабленно свисает с шеи. Уэйд-Питт разместился вполне себе вольготно. Хотя и немного стыдно портить ему выражение личика, но я, пожалуй, решусь на это безотлагательно.
– Уэйд, что ты делаешь в моей квартире?
– Как что? У меня же есть ключ. Ты это знаешь.
– Не помню, чтобы я его давала на хранение.
– А у тебя, слава богу, есть мой, хоть ты им и не пользовалась несколько месяцев. Но это можно обсудить попозже.
– Ты напугал меня до чертиков. Я тебе его верну. Разговор окончен. Зачем ты вообще здесь?
– Звонил Лэнгфорд. Рассказал о твоем ночном визитере, как тот ошивался у твоей двери. Я тогда взял продвинутую камеру-невидимку и установил тебе над дверью.
Я строю гримасу. Ах вон оно что… То-то Лэнг внизу так легко сдался.
– Он знает, что ты здесь?
– Да, знает. – Уэйд смотрит на мой пистолет, прижатый к его груди. – Ты думаешь меня застрелить?
– Вино и шоколад принес?
– Ну а как же. «Годиву» и итальянский сорт, твой любимый. А еще у меня на автодозвоне ночная пиццерия, готовая принять заказ.
Что ж, ставки высоки. Я опускаю ствол.
Очевидно, сегодня вечером мне никого не подстрелить, хотя, может, и следовало бы. Я выдвигаю ящик стола и кладу туда пистолет. Как только ящик закрывается, Уэйд притягивает меня к себе и обнимает. Я уже и забыла, как приятно иметь рядом кого-то, кто не считает тебя слабой лишь потому, что в данный момент ты чувствуешь себя в проигрыше. Уэйд отстраняется и внимательно меня оглядывает.
– Ну что, по пицце?
Этот человек знает, как хорошо пицца залечивает кислотный ожог дурной ночи. Я уже не так зла, как была еще минуту назад.
– Хорошо бы.
– Супер. Я сам умираю с голоду. Сейчас делаю заказ. Вино на столике.
Через несколько минут он показывает мне мою навороченную камеру с системой мониторинга, которую устанавливает на мой телефон.
– Спасибо, – растроганно говорю я, а немного погодя, когда мы усаживаемся за сервировочный столик с вином и пиццей, добавляю: – Ты в курсе, что не остаешься у меня на ночь?
Уэйд кривит губы, но ничего не говорит, а только делает глоток вина.
– Сегодня вечером он убил человека, с которым мы еще сегодня утром шутили и общались.
И понеслось. Слова, которые я подавляла в себе из-за того, что, высказанные вслух, они каким-то образом усилятся в реальности, теперь безудержно рвутся наружу. Это не похоже ни на одно другое дело, с которым мы когда-либо сталкивались. Этот убийца убивает ради меня.
– Уэйд, ты не можешь остаться.
Мой голос теперь мягче, но он вибрирует от эмоций, которые мне сейчас непозволительны. Это заявление Уэйд игнорирует и откусывает кусок пиццы.
– Ты ведь знаешь, что я изучал серийных убийц, верно? Ну так используй меня. С этой недели на мне учебный класс, который я веду. Так что с завтрашнего дня буду связан по рукам и ногам. Остается только сегодня.
Я откусываю кусочек пиццы и обдумываю его предложение. В этой теме он действительно спец – из-за того что давно, еще до нашего знакомства, вплотную занимался поимкой одного неуловимого, матерого серийщика. Уэйд его нашел и поймал, чем сделал себе карьеру. С тех пор он консультирует по таким делам по всей стране. И не обсудить с ним мое было бы верхом глупости.
– Мы ж не для протокола, – заверяет Уэйд. – Кроме нас, здесь никого нет. Сядем и обсудим все детали, как в старые добрые времена.
– Да, конечно. Было бы здорово. Давай все проговорим.
– Давай. – Он доливает бокалы вином. – Выкладывай, что там у тебя.
Я рассказываю ему все о Поэте и о своей уверенности в том, что Ньюман Смит – наш человек.
– Он читал курс, увязывавший серийных убийц с поэзией, но это все косвенные улики. Конкретно сейчас я не могу доказать, что он – тот, кого мы ищем.
– Он соответствует твоему профилю, – рассуждает Уэйд. – По дороге сюда я, кстати, разговаривал с Лэнгфордом. Он сказал мне, что, по твоей версии, Поэт этим утром мог следовать за тобой. Через это он и выбрал Дэйва.
– Я знаю, что так оно и было. – Делюсь историей о своей аудиокниге и о том, как Дэйв случайно услышал по моему телефону стихи. – Убийца не просто одержим поэзией. Он ее еще и защищает, неким безумным образом.
– Что ж, тогда будем восхвалять Шекспира и жить себе в безопасности.
– Ты сейчас забавно сказал. Фрагмент, оставленный убийцей сегодня вечером, был как раз из Шекспира. Шестидесятый сонет.
– Есть мысли, что это может означать?
– Как я уже кому-то говорила, этот вопрос можно задать пяти специалистам и получить на него пять разных ответов. А вот что это значит для Поэта… Мне нужно время на раздумья. Он был в том кафе. Я там все сняла на видео, посмотри. – Я протягиваю Уэйду свой смартфон и демонстрирую съемку. – При этом никто из посетителей не был близок настолько, чтобы слышать наш с Дэйвом разговор.
Я хватаю свой ноутбук, а Уэйд перемещает пустую коробку из-под пиццы на пол.
– Откуда ты знаешь, что кто-нибудь во время вашего разговора не сидел там сзади?
– Я внимательно все фиксировала и не помню, чтобы кто-то там был.
Открываю запись с камер кофейни и нахожу тот момент, где я, сосредоточенно хмурясь, разговариваю с Дэйвом.
– Здесь обзор ограничен, – замечает Уэйд. – Ты не можешь видеть, кто стоит непосредственно за тобой, а также соседнюю барную стойку.
– Ты прав. Поэт мог там и быть, но не попасть на камеру. Только для этого он должен был знать, где они расположены.
– Может, он и знал.
Я хмурю брови:
– Каким, интересно, образом?
– А вот это вопрос, – говорит Уэйд. – Но меня больше беспокоит то, что этим утром он следил за тобой уже не в первый раз.
– Первое убийство, о котором нам известно, произошло всего несколько дней назад. И Робертс был детективом, который вел это дело. До того, как оно перешло ко мне, Поэт о моем существовании и не подозревал.
– Если не идти от обратного, – сомневается Уэйд. – Я уже указывал на это раньше: сколько детективов у нас имели отношение с поэзией? – Ответа он не дожидается: – Ни одного, кроме тебя.
– Уэйд, это просто смехотворно. Связь с моим отцом – я рассматривала ее как вариант, но он никак не мог знать мою давно похороненную историю.
– Опять же, если не идти от обратного. Сегодня вечером, Сэм, он убил для тебя.
Эта фраза звенит у меня в голове эхом:
«Сегодня вечером он убил для меня».
Эхо тех слов, что уже сидят у меня в рассудке, но эта оценка почему-то кажется излишне упрощенной. В Поэте есть нечто большее, чем одержимость одним человеком, и он фокусируется именно на этом.
– Хотя, в сущности, дело разве во мне? – возражаю я. – Оно в нем. Дэйва он убил, потому что тот задел поэзию, отозвавшись о ней уничижительно. Получается, я для Дэйва была просто средством, чтобы уязвить Поэта.
Встаю и вкруговую обхожу столик; мой ум работает быстро и четко.
– Дэйв оскорбил Поэта. Он принизил поэзию, заявив о ее никчемности. И, может быть, Поэт совершает эти убийства как бы от имени поэзии, но дело-то не в ней, а в нем самом. Отвергая поэзию, эти отрицатели отвергают его.