Мы заканчиваем разговор, и изнутри меня скребет предчувствие. Не это ли я, часом, ощутила в том кафе? Женщина, взвинченная настолько, что откажется от нас так же, как и от меня? Я набираю мобильник Эвана, поскольку именно его группа занимается авторизацией и отладкой наблюдения.
– Сегодня хорошие новости, – говорит он. – Самое время, верно?
– Шевелиться нужно максимально быстро. У меня скверное предчувствие из-за того, что мы оставляем ее с ним в одних стенах.
– Мы движемся быстро. Даю слово.
Спустя продолжительное время мы с Лэнгом вместе идем к парковочному гаражу.
– Хочешь, я останусь у тебя сегодня вечером? – спрашивает он.
– Не хочу, – отвечаю я. – Мне нужно прилечь и многое обдумать, что лучше всего делается в одиночестве и дома.
– Оповести патруль.
– Да. Так и сделаю.
– И вышли мне эсэ…
– Вышлю.
Вид у Лэнга недовольный, но он знает меня уже давно и понимает, когда нужно уступить. Я сажусь в свою машину и отправляю эсэмэску патрульным возле моего дома, которых до этого известила о своем возвращении. Далее делаю короткую остановку у магазина, где меня застает звонок от матери; я обещаю ей, что буду домой на праздники. Сейчас еще август; что-то рановато для сборов в этом году… На подъезде к своей многоквартирке я решаю припарковаться в гараже. Если Поэт не знает, что я вернулась, объявлять ему об этом я не готова. К тому же при мне мой «Глок». Если ублюдок даст мне повод себя пристрелить, я с удовольствием поставлю в этом деле точку.
То, что в подъезде мне удается разминуться со Старушкой Кроуфорд, дает понять, что пора взглянуть фактам в лицо: моя работа не способствует общественному укладу. Надо бы позвонить риелтору, продать свою квартиру и переехать в отдельный дом вроде того, какой себе сделал Уэйд. Я запираю дверь, бдительно осматриваю квартиру и вскоре устраиваюсь наверху с миской хлопьев и джазовыми пластинками. Выстроив в ряд все книги со стихами, набираю номер своего деда. Он не берет трубку. И вправду, какие с ним разговоры: уже одиннадцатый час…
На листе бумаги я начинаю выводить одни и те же слова: «Почему Я? Почему Я? Почему Я? Почему Поэт одержим Мной?»
До исчезновения Робертса я этого человека никогда не встречала. Мы предполагаем, что он начал убивать давным-давно – в таком случае почему я? Что во мне такого, что привлекло его внимание? Не в силах усидеть, я принимаюсь расхаживать по комнате. Мне не хватает чего-то, что кажется, ощущается важным. Что я упускаю? Глава 80
Фон от ее возвращения в город я осязаю словно некие звуковые волны. Детектив Саманта Джаз. В этом имени есть что-то особенное. Саманта Джаз… На сегодня я позволяю ей спокойно вернуться домой, однако у меня запланировано надлежащее приветствие. Ведь это, в сущности, мой долг как Хозяина – обеспечивать, чтобы ее возвращение домой сопрягалось с продвижением вперед. Ей пора открыть глаза и увидеть все, что можно разглядеть. Мне пришло время выйти из тени.
Сейчас, этим вечером, я сижу в библиотеке, исподволь наблюдая, как Ава Ллойд за дальним столиком изучает антологию поэзии. Симпатичная брюнетка с большими зелеными глазами; честно сказать, я предпочитаю ее другим, мною осужденным, за бесхитростное сходство с Самантой Джаз. Ава станет еще одной глубокой зарубкой в назидание моему детективу, что те, кто с нею схож, рази- тельно от нее отличны.
Аве двадцать три. Не замужем, живет одна – черта, на мой взгляд, свойственная большинству согрешивших. Они не способны привлекать любовь. Если рассматривать конкретно Аву, то ее родителей нет в живых, а единственный брат слишком поглощен карьерой на Уолл-стрит, чтобы думать о сестре. Сама Ава – студентка университета, с большими планами стать преподавателем английского языка и литературы. Но сбыться этому не суждено. Я не допущу, чтобы ее греховность распространилась на тех, кто желает изучать великие произведения.
Ава убирает свои книги в кожаную сумку, после чего направляется в мою сторону. А затем происходит неожиданное. Вместо того чтобы пройти мимо, она, на удивление, останавливается у моего столика.
– Привет.
Однако… Интересный оборот.
– Здравствуйте.
– Вы часто здесь бываете.
Тон слегка кокетливый, в глубине глаз игривая искорка. Мне нравится видеть себя респектабельно-привлекательным мужчиной, немного похожим на кинозвезду (мне говорят «песочный блондин с голубыми глазами»).
– Да, это так.
Больше никаких слов, а уж тем более намеков. Я никогда не предлагаю больше, чем необходимо.
– Не желаете составить мне компанию за чашечкой кофе?
– Я женат, – отвечаю я, указывая на свое обручальное кольцо.
Ава бросает на меня растерянно-застенчивый взгляд.
– Я не буду вас за это упрекать.
Книга, которую она выписала и прочла прямо здесь, в стенах этой библиотеки, нуждается в моей оценке и суждении. Но этот процесс требует времени и наблюдений. Ава бросает мне исключительную приманку, на которую я, в силу ума, не должен клюнуть.
– Благодарю, – отвечаю я. – Но, к сожалению, вынужден отказаться.
Ава горячо, до слез краснеет.
– Ну да, конечно, – разочарованно бросает она. – Вы ведь женаты. Извините.
Ответа она не ждет и спешит прочь. А я вскакиваю на ноги, готовый последовать за ней.
Глава 81
После нескольких бесплодных часов я сижу у себя в постели – кондиционер на пределе, в руке чашка горячего шоколада, в голове борьба с отчаянно необходимым мне сном, погрузиться в который я, однако, не решаюсь, и все по одной причине: это ночь кошмаров. Таков секрет, который я храню. Когда перед сном, как сейчас, мною владеет взвинченность (так повелось после убийства отца), я страдаю от изнурительно тяжелых видений. В те недели после отцовой гибели, когда рядом со мной был Уэйд, я сносила их так, чтобы он не узнал, но именно это было одной из причин, отчего мне нужен был перерыв в наших отношениях. Наверное, если б у меня было какое-то время, чтобы исцелиться, я бы их пересилила.
Но я ошибалась.
Таращусь на часы: два часа ночи. Усилием воли я заставляю себя выключить свет и лечь. Теперь в комнате темно и стоит холодина – такой, что может заморозить человека насмерть, а не тот, который способствует глубокому и спокойному сну. Со знобкой дрожью я натягиваю одеяло до подбородка, моргая в чернильной тьме своей спальни. Тяжесть ночей, проведенных в верчении с боку на бок, давит, словно пресс, но я боюсь того момента, когда утону в собственном сознании. Я велю себе не спать. Я приказываю себе бодрствовать, перебарывать сон, в котором я, задыхаясь, вязла в липких кошмарах последние пять ночей, но мне не удается и это. Дымка легкой дремы – безжалостный зыбучий песок, затягивающий меня в воронку. И вот я уже там, в своем персональном аду, внутри очередного кошмара; но мне кажется, что я не сплю, а мой дух зависает над моим собственным недвижным телом, наблюдая за искаженной реальностью моей прошлой жизни, происходящей в настоящее время.
Этой ночью все со мной начинается на детской площадке, на качелях, где вокруг злобно хлещет ветер.
В воздухе, неистово крутясь и извиваясь, мечутся листья и грязь, измученные силой бури. Там, где нахожусь я, сейчас спокойно, а я качаюсь и пою песенку, которой не могу разобрать. Я всегда на этих качелях и пытаюсь понять, сколько же мне лет, но не могу. А секунду спустя я уже нахожусь в кромешной тьме за забором и кричу на убегающего от меня мужчину, но он по-прежнему бежит. Толкаясь от земли так, что жжет мышцы ног, я бросаюсь к нему, готовая задержать. Мне это почти удается, но тут он резко оборачивается, и вспышкой взблескивает сталь. В меня уставлен его пистолет. Сердце скачет испуганным животным, готовым напасть, чтобы выжить и продраться к следующему вдоху. Вот куда завела нас погоня. Я – или он; здесь или не жить ему, или умереть мне. Я спускаю курок – и время замирает под шум моей венозной крови, эхом отдающейся в ушах. Мужчина ничком падает наземь, словно безвольная тряпичная кукла. Я борюсь с оставшейся частью кошмара. Я отказываюсь приближаться к телу. Я не могу к нему приблизиться. Не могу пережить то, что произойдет дальше.
Я чувствую, как мое тело мечется в схватке с разумом, но этих взаимных мучений избежать не могу. Словно в наказание за непокорство, меня переносит в другое место, еще одно знакомое место преступления. Я стою на коленях перед мертвым телом Дэйва, привязанным к стулу; лишь одна из многих жертв, очередная пожива убийцы, неразборчивого, по всей видимости, в своих решениях. Он и вправду убивает всех подряд – молодых и старых, красивых и уродливых, – но у них у всех есть одна общая черта: все они заклеймены «недостойными».
Я хмурюсь от вида свежей ножевой раны на груди Дэйва – идеальной «U», с которой капает кровь. Но какая-то часть моего разума сознаёт: это не то, что было на самом деле. В отличие от своих предыдущих жертв, тело Дэйва Поэт не кромсал. Он просто, элементарно его отравил. Осторожный во всех отношениях чистоплюй, он удержал себя от риска оставить в качестве улики ДНК.
Рукой в перчатке я извлекаю изо рта Дэйва еще одно стихотворное послание, оставленное Поэтом. Разворачиваю листок и читаю строки, принадлежащие знаменитой ныне Мэри Оливер:
И этот шрам, что помню я с тех пор,
Есть медальон отсутствия эмоций.
Очевидно, теперь я понимаю, зачем он вырезал на нем эту рану. Он хотел, чтобы у него был шрам, который соответствовал бы стихотворению. Хотя нет, это мой разум хотел, чтобы у него был шрам, соответствовавший стихотворению. В реальности такого не происходило. Морщась от напряжения, я снова возвращаюсь в кошмар и вчитываюсь в строки: оказывается, что стихи Мэри Оливер теперь заменены словами Поэта:
Я знаю, как возникли эти шрамы.
Ты знаешь, как возникли эти шрамы.
Их вырезав, ее ты умертвила
Навеки, детектив Саманта Джаз.
Изо рта у Дэйва начинают выползать противные жуки, в считаные секунды облепляя меня.