С Горьким Станиславского познакомил Чехов. Знакомство происходит, когда Художественный театр уже существует и уже стал культовым театром. Если переводить на язык другой эпохи, то таким же культовым, как театр «Современник», который создаст Ефремов в период хрущевской оттепели.
Собственно, вся затея с «Современником» и будет идти под лозунгом «Назад, к Станиславскому». Что в определенном смысле будет напоминать основной лозунг политической оттепели – «Назад к Ленину». Хотя «Назад, к Станиславскому» – это гораздо дальше, чем «назад, к Ленину».
Дело в том, что Художественный театр в своем первоначальном дореволюционном варианте – это еще и жесткий бизнес-проект, который дает искусству независимость от государства.
Художественный театр в оригинале – это акционерное общество для привлечения денег русского бизнеса в русское искусство.
В него первоначально входят 10 человек, включая основателей театра Станиславского и Немировича-Данченко. Подробно расписано распределение прибыли на каждый рубль взноса. Первые три сезона Художественный театр играет в помещении театра «Эрмитаж» в Каретном Ряду. Своего здания нет. Как и у ефремовского «Современника» в 56-м году. Собственно, в 56-м и театра «Современник» еще нет. А есть студия выпускников школы МХАТа, которая существует при МХАТе и на деньги МХАТа. При этом Ефремов и актеры студии утверждают, что практика МХАТа образца середины 50-х годов не имеет ничего общего с идеалами основателей Художественного театра.
На самом деле в этом нет ничего крамольного. Станиславский вообще неоднократно заявлял о том, что театр умер. Первый раз – в 1906 году. Потом – в 19-м году. И в середине 30-х, когда почувствовал необходимость модернизации своей системы и опробовал новое и новое в последних репетициях «Тартюфа» у себя дома.
А Немирович-Данченко вообще говорил: «Не могу отделаться от роковой мысли, что никакой театр не должен существовать более 25 лет. После этого его надо закрывать. Потому что штампы нависают, как паутина. Начинается какая-то «правдёнка».
Ефремов в своем выступлении на 30-летнем юбилее «Современника» вспоминает: «Мы тогда, в 56-м, все в разных театрах работали. Репетируем в свободное ночное время. Потом обращаемся в худсовет МХАТа, чтобы он признал нас как свою студию, как студию Художественного театра». История Художественного театра знаменита своими студиями, дававшими как свежую кровь метрополии, так и новые, самостоятельные театры.
«МХАТ, он очень разный, – продолжает Ефремов. – И многие старики болели за молодое дело».
Но партком театра принимает решение со следующей формулировкой: создание театра «Современник» нельзя признать обоснованным, так как в этом коллективе не сложилась ясная, идейно-творческая позиция. Нельзя признать ни правление этого театра, ни лично товарища Ефремова 0. Н., возглавляющего эту группу, идейно и творчески зрелыми, чтобы возглавить и повести за собой молодой театр, быть способными развивать сценическое искусство».
Партком настаивает и добивается отторжения студии от МХАТа. Но это оттепель. И «Современник» живет. В 61-м году, после скитаний по разным сценам, «Современник» получает бывшее здание Театра эстрады на площади Маяковского.
Художественный театр в свое время получил собственное здание тоже не так скоро. Через четыре года. Правда, это была совсем другая история. На один из первых спектаклей Художественного театра, на «Царя Федора Иоанновича», приходит знаменитый промышленник и меценат Савва Тимофеевич Морозов. «Царь Федор» вообще первый спектакль нового театра. В нем сразу заявлена вся революционная программа театра. Станиславский напишет: «Мы протестовали против старой манеры игры, против театральности, против ложного пафоса, декламации, против актерского наигрыша, против премьерства, которое портило ансамбль. Против убогого репертуара тогдашних театров». Собственно, то, что станет программой «Современника». Но тогда, в 1898 году, вообще все внове.
Стулья, кресла на сцене впервые поворачивают спинками к зрителю. Актера сажают спиной к зрителю. Такого не было никогда. Отдельная история с костюмами.
Станиславский устраивает экспедиции в разные города к старьевщикам. Едут вниз по Волге, останавливаясь в больших городах для скупки восточных татарских материй, халатов и обуви.
Станиславский пишет: «В поисках костюмов для «Царя Федора» поехали на Нижегородскую ярмарку. Мне посчастливилось. Я наткнулся на кучу какого-то мусора, из которой снизу выглядывал кусок той самой старинной материи, расшитой золотом, из которой сделан костюм Федора в первом акте. Я купил всю кучу целиком».
Вообще тогда было необыкновенно весело. Станиславский вспоминает: «До глубокой ночи стоял сплошной хохот. В последний вечер – маскарад. Все закостюмировались в закупленные нами вещи».
Вот этому театру Савва Морозов и хочет оказать денежную помощь. Он выкупает паи всех пайщиков. Владельцев театра становится трое: Станиславский, Немирович и Морозов.
Морозов строит на свои средства здание для театра в Камергерском переулке. И оснащает его по последнему слову техники. Включая автономную электростанцию. Архитектор Шехтель работает безвозмездно. Уборные для актеров удобны. Все пространство для зрителей отделано просто, без всякого золота.
После этого Морозов передает свою долю, что называется, трудовому коллективу. То есть ведущим актерам: Москвину, Качалову, Лилиной, Лужскому, Вишневскому, а также драматургу Чехову и художнику Симову. И еще вносит в кассу 15 тысяч рублей. В первом сезоне на новой сцене появляются пьесы политически неблагонадежного Горького.
Свою пьесу «На дне» об обитателях ночлежки Горький пишет в Крыму. В Ялте, на даче у Чехова, Горький обсуждает пьесу со Станиславским. Рассказывает о собственной жизни, о прообразах действующих лиц. В частности, о Сатине. Напоминаю, Сатин – тот, кто произносит знаменитый монолог: «Человек! Это – великолепно. Это звучит гордо. Человек – свободен. Он за все платит сам. За веру, за неверие, за любовь, за ум – человек за все платит сам. И потому он – свободен». На самом деле там много еще чего в этом монологе.
Горький рассказывает Станиславскому о человеке, с которого писал Сатина.
Он его встретил в Нижнем Новгороде. Был благородный и обеспеченный человек. Заступился за сестру, у которой муж был растратчик. А тот оклеветал его. В результате – каторга. А когда вернулся, ходил с распахнутой голой грудью по Нижнему Новгороду с протянутой рукой. И на французском языке – je ne mange pas six jours – просил милостыню у дам, которые охотно ему подавали и фотографировались с ним.
При Ефремове Галина Волчек поставит «На дне» в «Современнике». Ставить будет трудно. Ефремов говорит: «Слишком сильны впечатления от прошедшей войны и от узнанного после смерти Сталина, чтобы играть горьковскую пьесу». В смысле, нынешняя жизнь жестче, чем та, о которой пьеса.
В 30-е годы во МХАТе с пьесой «На дне» тоже было трудно. Слова бывших каторжан о том, что человек – свободен, мало уместны. Автор пьесы Горький едет с экскурсией в Соловецкие лагеря и оставляет радостные воспоминания. Сын Горького Максим сотрудничает с ОГПУ и умирает при невыясненных обстоятельствах в 1934 году.
Станиславский вспоминает другого Горького, в Ялте, в 1902 году: «В моей памяти запечатлелась красивая поза Горького, когда он, стоя на молу Ялты, провожал меня. Небрежно опершись на тюки с товаром, поддерживая своего маленького сынишку Максимку, он задумчиво смотрел вдаль, и казалось, еще немного, и он отделится от мола и полетит куда-то, за своей мечтой».
На ту же самую чеховскую дачу в Ялте, где бывал Горький, в 1945 году приезжает Олег Ефремов, студент первого курса школы-студии МХАТ. В Ялте продолжает жить сестра Чехова Мария Павловна. 18-летний Ефремов у нее бывает.
Тогда же Ефремов в первый раз приезжает и в Гурзуф. В дом, который Чехов подарил своей жене, актрисе Художественного театра Ольге Леонардовне Книппер, которая еще жива, когда Ефремов приезжает в Гурзуф. То есть получается, что Ефремов практически напрямую, всего через одни руки, получает впечатления и о Чехове, и о Станиславском, и о Немировиче-Данченко.
Его первое театральное впечатление-потрясение – спектакль «Три сестры» в постановке Немировича в 43-м году.
Систему Станиславского ему преподают непосредственные ученики создателя этой системы. В 45-м году, когда Ефремов на первом курсе, только 7 лет прошло с момента последних репетиций Станиславского. Учитель Ефремова Василий Топорков вспоминает собственные репетиции у Станиславского в его доме в Леонтьевском переулке:
«Станиславский говорит мне: «Вам в вашей роли нужно во что бы то ни стало услышать, что происходит в той комнате. Ну-с, как Вы будете действовать? Стойте! Разве вы это подслушиваете? Вы все пытаетесь что-то сыграть, а вы подслушивайте. Неужели вам никогда не приходилось подслушивать? Припомните, как вы это делали. Ужасно. Ничему не верю. Еще раз. Не верю. Ну, еще раз. Ужас, что такое. Голубчик, так в Харькове играли. Будьте добры, еще раз. И не трючите. Острую форму можно найти только через логику вашего поведения. Если я не верю логике, вы не убедите меня ни в чем. Хоть бы вы ходили на руках или наклеили по пяти носов и восьми бровей. Я видел одного прекрасного актера, который, играя водевиль, снимал на сцене штаны и бил ими свою тещу. Это было великолепно и никого не шокировало. Потому что актер сумел убедить зрителя, что ему ничего другого не остается».
Всего через одни руки от Станиславского Ефремова учат всем тонкостям профессии. И главное, независимо от политических обстоятельств и страхов самих учителей, они преподают систему, которая возносит, ставит во главу всего человека, индивидуальность, личность. И уже поэтому она антитоталитарна.
И Сталин, ходивший во МХАТ, чувствовал это. И потому получал особое удовольствие, когда Немирович-Данченко писал ему: «Дорогой, любимый Иосиф Виссарионович! С разрешения Совнаркома Художественный театр награждает лиц за их долголетнюю работу или их выдающиеся заслуги перед театром орденом Чайки. Почтительно просим Вас принять этот скромный знак благодарности театра за ту великую помощь, какую вы столько лет оказываете театру вашими вдохновенными заботами о нем».