ции. Сразу после коллективизации, когда пошел страшный голод, он добровольцем ушел в армию, в погранвойска. Это единственный период в жизни Черненко, который биографы во время его пребывания у власти пытались раскрутить как героический. Была предпринята попытка написать книгу под названием «Шесть героических суток», для чего письменно обращались к Черненко за воспоминаниями: «Помните, как у вас на заставе пограничники любили наблюдать за игрой своих любимцев – козла, собаки и кота. Поделитесь, пожалуйста, личными воспоминаниями». Черненко не поделился воспоминаниями. После демобилизации Черненко проводит пять лет в отделах агитации и пропаганды разных глубинных районов в треугольнике между Кемерово, Абаканом и Красноярском. Места совершенно глухие, лучше не найти, чтобы пережить годы террора. Правда, в некоторых зарубежных публикациях в период правления Черненко появилась информация, что в 37-м году человек с такой же фамилией и именем Константин был ответственным за проведение расстрелов в Днепропетровске. О нем вспоминали чудом выжившие в те времена. Об этом же человеке была публикация в ФРГ в 58-м году. Между тем в перестройку, среди вала материалов о годах сталинизма, никакой информации о прошлом Черненко не появилось. Он остался просто аппаратчиком, воспитанным в сталинские времена. Подтверждением тому, что он вполне мог не участвовать в расстрелах в Днепропетровске, служит факт из его личной жизни. В 35-м году в Красноярском крае у Черненко родился сын, позже дочь, от которых он вскоре ушел. В 38-м Черненко-директор Дома партпросвещения в Красноярске. В 39-м – глава отдела пропаганды Красноярского крайкома, в 41-м – секретарь Красноярского крайкома. В войну Черненко на фронте не был. Более того, в 43-м году решением ЦК он направлен в Москву на трехгодичную учебу в Высшую школу парторганизаторов. В 44-м году первым секретарем Красноярского крайкома становится Аверкий Аристов. У него сложатся неформальные отношения с сестрой Черненко Валентиной, которая заведует орготделом крайкома и известна властным, энергичным характером. О ней вспоминает будущий член Политбюро ЦК, а до этого секретарь Читинского обкома Воронов. Воронов говорит, что именно Аристов поспособствовал послевоенному назначению Черненко руководителем отдела пропаганды в ЦК Молдавии, где тот, естественно, познакомится с Брежневым, с ним попадет в Москву, где каждый из них сделает свою карьеру. Главным местом работы Черненко будет Общий отдел ЦК КПСС. Даже став Генеральным секретарем, он оставит Общий отдел под собой. Общий отдел – это главная высшая, партийная канцелярия. Она же – самый закрытый спецхран. Подразделение Черненко пропускает через себя всю документацию ЦК, входящую и исходящую. Следит за работой с документами внутри ЦК. Черненко не устает инструктировать подчиненных: «Одно из важнейших требований, отличающих Общие отделы, состоит в конспиративности работы. Конспиративность можно обеспечить только тем, что мы будем сужать число людей, работающих с тем или иным документом, добиваться стопроцентного исключения всевозможных лазеек, способствующих утечке информации». Глава Общего отдела ЦК Черненко наставляет: «Печати и факсимиле должны храниться в отдельных сейфах. Сейфы должны иметь два замка. Ключи от этих замков должны находиться у разных лиц». Черненко получит Госпремию за создание пневматической почты между Кремлем и зданием ЦК на Старой площади.
Черненко инструктирует подчиненных: «Никто и никогда без особых на то указаний не должен давать справки о том, кто и как голосовал. Голосование и другие документы, к которым имеют отношение секретари ЦК КПСС, члены Политбюро, кандидаты в члены Политбюро, являются абсолютной тайной».
Эта формулировка для него совершенно естественна: он с ней безоговорочно согласен. Он любит эту формулировку: все, что происходит на самом верху, – абсолютная тайна. Вскоре за подписью Черненко даже выйдет книга под названием «КПСС и права человека», а также книга «Вопросы творческого развития стиля в работе партийного и государственного аппарата».
Парень из глухой деревни, ни дня не трудившийся как люди, занимавшийся только пропагандой, заочно получивший диплом о высшем образовании, будучи завотделом агитации и пропаганды ЦК Компартии Молдавии, доходит до верху и получает под свой контроль всю документацию центрального органа управления страной. Эти бумаги стекаются к нему, перетекают через его руки, он, ввиду близости к генсеку, может что-то положить наверх или, наоборот, убрать под сукно.
Именно так начальник Общего отдела ЦК Черненко поступил с документом, имеющим непосредственное отношение к советско-польским отношениям. В 1970 году, 4 марта, по указанию Черненко из протокола № 13 Заседания Политбюро от 5 марта 1940 года изъяты две страницы. На этих двух страницах – решение суда о судьбе польских офицеров, арестованных в ходе советского вторжения в Польшу осенью 39-го года.
Вступление советских войск в Польшу происходит в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа, который фиксировал договоренность между Сталиным и Гитлером о разделе Восточной Европы. Что касается Польши, то Сталин мог взять себе Восточную Польшу, присоединив ее в виде Западной Украины и Западной Белоруссии. В боевике «В августе 44-го» события развиваются в Западной Белоруссии, но все население говорит по-польски. Это исторически совершенно достоверно. Это бывшая территория Польши. Поэтому здесь очень уместна Беата Тышкевич, очень красивая, несмотря на годы.
Так вот в 39-м году, после того как Восточная Польша прирезана к территории СССР, польские офицеры арестованы, отправлены в лагеря, а потом весной 40-го года расстреляны, в том числе в Катыни, под Смоленском.
Черненко в 70-м году изымает из протокола Политбюро 40-го года те страницы, где зафиксированы решения о расстреле. «Дела находящихся в лагерях для военнопленных… бывших польских офицеров… рассмотреть в особом порядке с применением к ним высшей меры наказания – расстрела. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных, без предъявления обвинения, без обвинительного заключения».
Катынь на десятилетия вперед оказывается незаживающей раной для Польши и поляков. Советское население в течение десятилетий ничего об этом вообще не знает.
В послесталинские времена идей насчет решения катынской проблемы у советского руководства нет. В 59-м году 3 марта председатель КГБ Шелепин просматривает решение Политбюро о расстреле польских офицеров и пишет записку за № 632-Ш с предложением ликвидировать все дела по этой операции. Но документы сохраняются. Более того, Хрущев откровенно говорит о Катыни с главой ПОРП Гомулкой. Для Хрущева этот разговор органичен. Он выступил с развенчанием Сталина, с осуждением сталинских преступлений. Поляки расстреляны по сталинскому решению, так что Хрущев вполне мог пойти на то, чтобы передать документы по Катыни полякам и тем самым лишний раз противопоставить свою власть сталинской. Но не сделал этого. Потом Хрущева сменил Брежнев, а на Общий отдел ЦК пришел Черненко. Именно Черненко в тридцатую годовщину расстрела в Катыни изымает из старого протокола Политбюро две страницы и перекладывает их в «особый пакет» для повышения степени засекреченности. В 70-е годы пакет долгое время хранится в сейфе у Черненко. Затем поступает на хранение в VI сектор Общего отдела с указанием: «Справок не давать, без разрешения заведующего общим отделом ЦК пакет не вскрывать».
Особый пакет из хранилища Черненко извлекается в 81-м году. По мере ослабления советского влияния в Польше тема Катыни там звучит все громче. 15 апреля 81-го года Черненко выдает «особый пакет» по Катыни в руки Андропову. Андропов не находит решения, как использовать катынский пакет или не решается его использовать. В смысле, не идет на обнародование сталинских документов даже под угрозой потери Польши. В тот же день он возвращает документы в отдел Черненко.
К моменту, когда умрет Андропов и у власти окажется Черненко, Польша пройдет значительный путь. Переживет полтора года чрезвычайного положения, введенного без участия СССР, запрет «Солидарности», многочисленные аресты, разгоны демонстраций, жесткий контроль на телевидении и радио. Потом, в 83-м, чрезвычайное положение будет отменено, и начнется то, что в СССР позже будет названо «гласностью». Польша опережает нас года на четыре.
В месяцы правления Черненко в СССР никто не знает, что перемены у нас настолько близки. Облик первого лица в государстве, конечно же, наводит на мысль об одряхлении власти в стране. Но никто не знает, что исчерпаны силы самого этого варианта власти. Население и власть демонстрируют равное непонимание ситуации в стране. Когда Политбюро во главе с Генеральным секретарем Черненко в 84-м году обсуждает неутихающую проблему Польши, разговор идет по понятиям начала 30-х годов. Министр иностранных дел Громыко докладывает:
«В Польше налицо фактически линия на развитие частного хозяйства в деревне, на поддержку кулацкого хозяйства. Если ситуация будет оставаться такой же, придется идти к социализму вместе с кулаком».
Кроме того, Политбюро демонстрирует полное непонимание того, насколько сильна в Польше роль католической церкви. В 79-м, перед вводом войск в Афганистан, члены Политбюро точно так же пренебрежительно отнеслись к исламу. Тяжелый опыт Афганистана в этом смысле ничему не научил. Тот же Громыко заявляет: «В Польше не ведется активная идеологическая работа, в частности слабо идет борьба с костелом. Дело доходит до того, что перед папой римским на коленях ползают тысячи и тысячи людей». Громыко в такой недипломатической форме вспоминает визиты в Польшу Иоанна Павла II в 79-м и 83-м годах. Тем более советскому руководству непонятен суд над убийцами ксендза Ежи Попелюшко, начавшийся в 85-м. Ксендз Попелюшко, антикоммунист, сторонник движения «Солидарность», убит тремя милиционерами осенью 84-го. На похороны выходит около 600 000 поляков. На процессе речь не идет о вероятных заказчиках убийства из спецслужб, исполнители берут вину на себя. Но обвинительный приговор и сам факт этого суда выламываются из привычной картины правосудия в соцлагере, и прежде всего в СССР.