Хотя к началу реформ Гайдар уже достаточно давно в обойме экономических экспертов, работающих на высшее руководство страны. После экономического факультета МГУ, после защиты диссертации Гайдар работает в Институте системных исследований. Директор Института Джермен Гвишиани – зять премьер-министра Косыгина, что изначально освобождало институт от жесткого идеологического контроля. То есть, когда заведующего кафедрой математических методов анализа экономики Станислава Шаталина уволят из МГУ за идеологическую неблагонадежность, он будет руководить ведущим отделом в институте Гвишиани. Гайдар говорит, что в институте не было привычного советского разделения на то, что «можно обсуждать открыто, и то, о чем можно думать, но нельзя высказывать вслух в обстановке научного семинара». Еще более свободная обстановка в Центральном экономико-математическом институте, куда Гайдар ходит на семинары к Николаю Петракову. Гайдар говорит: «Когда я впервые попал на такой семинар, появилось ощущение, что вот-вот собравшихся потащат в кутузку».
Разговор идет о том, что экономический кризис в стране будет углубляться и неизбежно перейдет в острую форму. Нужны рыночные реформы, но они невозможны по политическим причинам. Тем не менее нужно начинать до того, как социалистическая экономика войдет в фазу саморазрушения.
В качестве моделей рассматриваются реформы в Китае и, особенно, в Венгрии. Гайдар вспоминает: «Тогда обсуждали, окажется ли элита достаточно гибкой или ее косность проложит дорогу экономическому развалу и катастрофическому крушению режима».
Позже Гайдар напишет: «Сколь бы ни был порочен коммунистический режим, вся моя либеральная сущность протестует против его радикальной ломки. Важнейшая задача – обеспечить плавный, наименее конфликтный и опасный выход из социализма. Революция в стране, начиненной ядерным оружием, – огромный риск для всего мира».
Только одну революцию Егор Гайдар вспоминал с удовольствием. Это Куба. И дело не в революции, а в том, что было детство, и на это время выпала невероятная романтика. По общей мужественности это, наверное, было похоже на фильм «Последний дюйм», который смотрели все советские мальчишки. Который и вышел примерно тогда, когда Гайдар был на Кубе. Отец – моряк, военный корреспондент газеты «Правда». Это разгар Карибского кризиса. Прямо по траверсу – американский разведывательный корабль. В доме у советского корреспондента в гостях Рауль Кастро, Че Гевара. Гайдар вспоминает: «Отец ездит с Че Геварой стрелять по мишеням из пистолета». На «Лендровере» с семьей сына основателя Британской компартии путешествует по острову. Кругом у всех оружие. Еще работает, еще не развалилась американская туристическая цивилизация, но везде лозунги «Мы победим». Фрукты на Кубе уже по карточкам. Гайдар вспоминает: «Отец в разговорах с кубинскими друзьями все чаще начинает раздражаться, все время говорит о каком-то НЭПе». Гайдар пишет:
«Это пока далеко за пределом моего разумения. Я твердо убежден: Советский Союз – оплот мира и справедливости.
Мы стоим за правое дело и в нелегкой борьбе его отстоим.
Простой, веселый, романтичный мир».
Пять лет спустя, то есть лет в 15, Гайдар начинает интересоваться марксизмом. Была тогда такая молодежная фишка в определенном кругу. Среди подрастающего поколения в интеллигентных семьях с шестидесятническими антисталинскими настроениями. В этом одновременно и привычка к обильному чтению, и желание что-то понять в окружающем мире.
Гайдар в этом смысле – в преимущественном положении. Он в это время с родителями в Югославии, где круг разрешенного чтения шире. В числе прочего он читает югославского политолога, диссидента Милована Джиласа, его книгу «Новый класс». Там речь идет о том, что правящим господствующим классом в созданных социалистических обществах является бюрократия. Она монопольно распоряжается собственностью и ради сохранения этой монополии душит конкуренцию, инициативу, что делает экономику неэффективной, застойной, обреченной. То есть все по Марксу.
Ко всему прочему, где-то же в это время Егору Гайдару дарят двухтомник Адама Смита, где представлена либеральная картина мира. Плюс в Москве Гайдар оказывается в хорошей школе, где литературу неординарно преподает жена писателя Владимира Войновича. Одноклассники Гайдара и его ближайшие друзья – будущий академик-математик Виктор Васильев и будущий крупнейший предприниматель рекламного бизнеса Юрий Заполь. Гайдар вспоминает их школьные разговоры:
«В оценке брежневской действительности, идиотизма происходящего разногласий нет. Вопрос: можно ли что-нибудь изменить и как? Идти в народ, клеить листовки, разворачивать пропаганду, готовить покушения на Брежнева и Андропова?»
Андропов, став Генеральным секретарем, создает Комиссию Политбюро ЦК КПСС по совершенствованию системы управления. Научной секцией этой Комиссии будет руководить Джермен Гвишиани, в чьем институте системных исследований работает Гайдар. Гайдар – в том отделе, который займется практической разработкой возможных реформ на тот случай, если власть захочет предпринять хоть какие-то действия в экономике. В разработанной тогда программе предполагается осторожное, поэтапное движение к рынку, постепенная либерализация цен. Главным условием реформирования была названа финансовая стабильность. Естественно, все рассчитано применительно к Советскому Союзу. Мысль о том, что через несколько лет он исчезнет, никому не может прийти в голову. Программа получила одобрение академической элиты и была отвергнута партийным руководством. Работа над концепцией реформ шла во время короткого правления Черненко и закончилась к приходу Горбачева.
Гайдар вспоминает, что в институте шли постоянные споры: в какой мере серьезны намерения нового руководства. Большинство настроено скептически. Не пойдут они на глубокие преобразования, которые могут пошатнуть основы их тотального контроля над экономикой. Зачем рубить сук, на котором сидишь? Гайдар тогда полагает, что очевидное «отставание от уходящего вперед Запада должно стимулировать радикальные изменения, во всяком случае, со стороны более динамичной молодой части руководства».
Кроме того, Гайдар говорит: «Потом, честно говоря, мне просто симпатичен Горбачев». При Горбачеве начинают выходить книги, которые были запрещены. Это меняет настроение, жизненное ощущение. В это время выходят и книги братьев Стругацких. Один из них, Аркадий Стругацкий, тесть Гайдара.
Кроме того, Гайдар считает, что Горбачев понимает, что относительное благополучие, построенное на нефтяных деньгах, иллюзорно, временно.
При всем понимании падение цен на нефть – это шок для Горбачева. Не только экономический, но и политический. На нефть завязаны закупки зерна, продовольственных и потребительских товаров. Если они резко сокращаются, возникает прямая опасность для власти.
Вообще, что бы кто сейчас ни вспоминал, товарно-денежные отношения к концу существования СССР достигли законченного вида, в смысле, поглотили советскую жизнь целиком, с потрохами. У подавляющей массы населения мощный культ вещей – любых, про продукты питания и говорить нечего. СССР на своем закате – это истинное общество потребления. Что неудивительно для экономики дефицита на этапе гниения. Люди готовы переплачивать, т. е. давать взятки, за что угодно – за сапоги, за мясо, за лекарства. Советская система после 70 лет существования не оставила ни идеологии, ни авторитетов, ни веры, все свелось к стремлению купить, или, как тогда говорили, достать. Для рядового человека, не имеющего доступа к распределительной 100-й секции ГУМа, «Березке», независимо от рода занятий, образования, начитанности, жизнь – это охота за добычей. Конечно, между жителями Москвы и провинциалами есть разница, потому что в провинции вообще пусто. Но все со всей страны едут в Москву и тут в очередях действительно оказываются в равных условиях. В многочасовой давке – равные стартовые условия.
Я помню профессуру Института Курчатова на морозе в очереди за куртками-«алясками». Торговали после закрытия магазина. Стояли с маленькими детьми, с колясками. Весело было. Никакой злобы. Все привычно. И потом все вокруг – в одинаковых «алясках». Сейчас многие вспоминают именно это равенство. Но тогда эти же самые люди писали в ЦК КПСС: «Что происходит со снабжением населения? Нам хотелось бы получить объяснение причин снижения нормы продажи сахара в одни руки». Или: «Разъясните, пожалуйста, по чьей вине исчезли моющие средства».
На самом деле можно разъяснить. Ведь как мы жили в 60-е, 70-е и в начале 80-х? Была такая негласная договоренность между властью и населением: население не интересуется политикой, а власть за это обеспечивает неизменные цены. Пусть товаров немного, очереди, но цены устраивают людей – все остальное неважно. Власть дотирует стоимость продуктов, вроде как доплачивает, тратит на это огромные средства. Национальный доход растет медленнее, чем эти дотации. Премьер Рыжков в 90-м говорит: «За последние 35 лет национальный доход увеличился в 6,5 раз, а государственные дотации – более чем в 30 раз!» Это скрытая инфляция. Егор Гайдар вспоминает: «Я точно помню, что твердо решил разобраться в вопросах экономики, прочитав завершающую часть «Обитаемого острова» Стругацких. Там Странник говорит Максиму: «Ты понимаешь, что в стране инфляция? Ты вообще понимаешь, что такое инфляция?» Но в СССР в массе никто ничего не знает об инфляции, это заграничное слово.
Население удовлетворено неизменностью цен, а к тотальному дефициту привыкло.
Дефицит всего был всегда, все годы советской власти. Сначала его в конце 20-х, в 30-е годы в пылу энтузиазма воспринимали как должное и временное. Особенно молодые, которые не знали другой жизни. Потом была война, после войны все готовы были стерпеть, в сравнении с войной все хорошо. Потом, после смерти Сталина, колхозникам стали давать паспорта – до этого они были просто крепостными, без паспортов, без пенсий, плата за работу копеечная.