В 30-х годах в деревнях было 80 процентов населения, и они при неэффективном колхозном строе могли кое-как кормить города. После получения паспортов и массового бегства из колхозов в деревне осталось менее 50 процентов. Такими силами при колхозной системе города было уже не прокормить. А тут еще деревенские в города понабежали и тоже ждут, когда их накормят. Значит, зерно надо закупать за границей. И мясо надо закупать. И одежду. Система могла рухнуть уже к началу 70-х. Но повезло. Открыли крупные месторождения нефти и газа. А тут и цены на нефть подскочили. На этой нефти прожили еще 10 лет, ни о чем не думая. Мы, советские люди, уже точно жили и в голову не брали, за счет кого кормимся. Ну кто в 70-е годы знал что-нибудь о ценах на нефть? А потом цены на нефть рухнули. Втрое… Как если бы сейчас они рухнули с нынешних 100 долларов за баррель до 30. Со всеми вытекающими для бюджета последствиями. И Горбачев в этом не виноват. Так бывает, если жизнь целой страны полностью зависит от цены на энергоресурсы, которая имеет свойство меняться от массы экономических и политических причин. Так что конец 80-х годов – это конец привычного советского дефицита.
Речь с этого момента идет уже просто о пустых прилавках, о драках в очередях за куском колбасы, о радости, когда этот кусок достается тебе. Потом речь пойдет о гуманитарной помощи, которую нам будут оказывать западные страны. То есть советская экономическая система кончает капиталистической гуманитарной помощью. На гуманитарной помощи сидит даже армия.
Из письма замминистра обороны Архипова председателю Центральной комиссии по распределению гуманитарной помощи Воронину: «Уважаемый Лев Алексеевич, прошу Вас передать Министерству обороны СССР 8 млн комплектов сухих пайков военнослужащих бундесвера, поступающих из Германии в качестве гуманитарной помощи, для выдачи военнослужащим и членам их семей».
Теперь никто этого уже не помнит. Помнят, что на руках были Деньги. Большие, по советским меркам, деньги. Связка между этими деньгами и пустыми полками магазинов отсутствует. Это в экономике такие деньги называются вынужденным накоплением. Именно эти деньги многие теперь вспоминают как символ советской обеспеченности и уверенности в завтрашнем дне. Что бы ни вспоминали сейчас, на самом деле эти вынужденные накопления – свидетельство развала потребительского рынка и признак финансовой катастрофы в стране. Эта экономическая трагедия страны больше, чем последний мировой кризис, больше, чем американская Великая депрессия. Экономическая трагедия СССР так и осталась непонятой, незамеченной, вроде как и не бывшей. Деньги на сберкнижках, в письменных столах, в шкафах под стопками постельного белья, под матрацами, которые копили годами на машины, финские холодильники, кооперативные квартиры, мебельные стенки, просто на черный день, – эти деньги на руках не позволили заметить, понять, поверить, что страна-то обанкротилась. Что вот он, настоящий черный день.
Хотя ничего удивительного, потому что само государство до последнего продолжает жить как проигравшийся, разорившийся барин: до последнего вздоха пытается сохранить привычные траты. Продолжает безвозмездную помощь политически родственным режимам, т. е. берет кредиты на Западе и дает эти деньги борцам с капитализмом. Внутри страны заемные деньги швыряются на дорогостоящий долгострой. Не говоря уже о военных расходах. Гайдар вспоминает:
«… осенью 88-го года, работая в подмосковных Соснах по заданию премьер-министра Рыжкова над одним из правительственных документов, знакомлюсь с закрытым вариантом бюджета, предложенного на 89-й год. Его абсолютно самоубийственный характер очевиден. Дефицит бюджета продолжает неконтролируемо расти. Правительство пассивно наблюдает за финансовой разрухой. Происходящее чревато крушением режима. Пи политическое руководство, ни общество явно не представляют себе меру реальной опасности».
Тогда, в конце 80-х, население, судя по опросам, больше всего хотело введения карточной системы снабжения. Но государство не обладает ресурсами, чтобы обеспечить нормированное снабжение. Этот вариант обсуждался неоднократно руководством страны во второй половине 80-х и отклонялся как нереализуемый. Страна живет в долг.
«Мы давно не сводим концы с концами», -
говорит премьер-министр Рыжков на Пленуме ЦК в январе 87-го года. Валютных поступлений нет. Выручка от экспорта подешевевшей нефти целиком уходит на выплаты процентов по внешним долгам. И этих средств не хватает. Суммы просроченных платежей огромны и продолжают расти. С 1989 года западные банки начинают отказывать СССР в кредитах. СССР рассматривается как ненадежный должник.
В условиях валютного кризиса в СССР продолжается падение добычи нефти. Министр нефтегазовой промышленности Динков в августе 89-го года сообщает в правительство: «Положение становится особенно напряженным и чреватым непредсказуемыми событиями». Валютный кризис означает резкое сокращение импорта продовольственных и промышленных товаров, которыми кормится и одевается СССР. Заменить чем-либо экспорт нефти СССР не в состоянии.
Премьер-министр Рыжков в правительстве Горбачева прямо говорит: «Наши промышленные товары были на мировом рынке неконкурентоспособны. Вот почему мы и вывозили в основном сырье!»
По данным опросов Всесоюзного научно-исследовательского института конъюнктуры и спроса, к концу 89-го года из 989 видов товаров в относительно свободной продаже находится только 11 %. В дефицит уже входят мыло, зубная паста, ученические тетради, карандаши. В 89-м на Новый год ребенку невозможно купить игрушку. Никакую. Я помню страшного, жесткого плюшевого медведя, которого случайно выбросили в магазине вечером 31 декабря 89-го года. На него без слез нельзя было смотреть. Мы купили его сыну и были счастливы.
Товарный голод утолять нечем. Госбанк в материалах к докладу о социально-экономическом положении страны в январе 90-го года сообщает: «Оседание денежных средств у населения возрастает с каждым годом. Недостаток товаров на начало 1990 года оценивается в 110 миллиардов рублей против 60 млрд рублей на начало 1986 года».
И цены глубоко дефицитному бюджету больше нечем удерживать. При этом политическое решение о либерализации цен не принимается. Это объяснимо. С одной стороны – экономическая катастрофа, с другой стороны – гласность. В результате – падение рейтинга Горбачева. Тут не до радикальных решений.
Гайдар в это время возглавляет экономический отдел журнала «Коммунист». В недавнем прошлом журнал «Коммунист» – главный партийный официоз. В перестройку, не меняя названия, журнал принципиально меняет направленность. Заместителем главреда становится долгое время опальный экономист, Отто Лацис. Он и приглашает Гайдара. Гайдар на момент приглашения в 87-м году представлял собственное будущее чисто академическим. Есть научная репутация, в ближайшее время он имеет шанс стать самым молодым доктором наук в стране. Но он дает согласие Лацису: слишком велико желание использовать неожиданную возможность ввязаться в схватку по принципиальным экономическим и политическим вопросам. Гайдар вспоминает: «Я принял приглашение Лациса и никогда после не пожалел об этом. Хотя сознаю, что, наверное, именно в этот день на годы закрыл для себя дорогу в спокойную академическую жизнь».
Должность, которую Гайдар занимал в «Коммунисте», – это в оригинале номенклатурная должность ЦК КПСС. Начальник отдела в «Коммунисте» не обязан советоваться с чиновниками из ЦК. В прошлом такая самоцензура делала людей на этой должности вдвойне осторожными. С Гайдаром история другая. Он был членом партии, но никогда не делал партийной карьеры и не собирался. И Отто Лацис приглашал Гайдара совсем для другого. В «Коммунисте» применительно к Советскому Союзу появляются термины «инфляция», «безработица», «бедность», «социальное расслоение». На страницах «Коммуниста» – разговор о бюджетном дефиците, об опасности растущего внешнего долга. «Коммунист» – это попытка влияния на власть, попытка указать власти на остроту и политическую опасность финансовых проблем. Лацис с Гайдаром в 88-м пишут Горбачеву подробную записку. Отто Лацис вспоминает: «Записка настолько заинтересовала Горбачева, что он зачитал ее в начале очередного заседания Политбюро. Два часа длилось обсуждение, и никто не мог вспомнить, когда вообще Политбюро обсуждало проблемы финансов, бюджета».
Гайдар вспоминает:
«Мы пытаемся объяснить Горбачеву суть происходящего, предложить набор решений, позволяющих взять ситуацию под контроль: существенное сокращение военных расходов, ограничение капитальных вложений, увеличение импорта финансово-эффективных потребительских товаров – все, чтобы сократить дефицит бюджета».
Гайдар пишет:
«Предлагаемые нами рекомендации выглядят слишком радикальными, они явно не в стиле Горбачева. Курс, чреватый финансовым развалом, продолжается».
Лацис пишет:
«Тогда я не мог додуматься до единственного верного вывода: советская государственная машина утратила способность выполнять свои основные функции. Наш «Титаник» не мог уйти от столкновения с айсбергом».
Гайдар пишет:
«В 1989–1990 годах я неоднократно встречался с Горбачевым на широких, узких и совсем келейных совещаниях, помогал ему в работе над разнообразными документами. Самая серьезная слабость Горбачева – его неспособность принимать необходимые, хотя и рискованные, решения».
Гайдар это пишет в книге, вышедшей в 96-м году, когда у него уже есть свой очень горький опыт реформ.
И вот при таком отчаянном личном опыте неспособность принимать необходимые, рискованные решения Гайдар продолжает считать слабостью. Когда Гайдар произносит слово «рискованные», он имеет в виду рискованные для политической карьеры, для будущего политического деятеля. Для Гайдара выбор в пользу необходимых решений, а не в пользу карьеры, очевиден.