Я продолжаю молчать. Огромное черное Чудовище внутри меня начинает восставать и поднимает клыкастую голову. Это кошмарные клыки.
– Отец и братья воспитывали вас…
– Нет! – я хлопаю ладонью по столу. – Я, бл…дь, сама себя воспитала!
Он смотрит на меня.
Успокойся. Глупая сучка, успокойся же наконец, успокойся на х…р.
– Они издевались над вами, Катарина. Не так ли? По меньшей мере, двое из ваших братьев плюс отец. Тихая, нервная ученица. Нет настоящих друзей, потому что вы из странной семьи. Над вами потешались в школе.
Меня начинает трясти изнутри.
– Сержант Горд Филдинг, возглавляющий следствие по этому делу, побеседовал с отставным детективом, который много лет назад занимался расследованием убийства вашего брата. По его словам, это был действительно тяжелый случай. Это дело еще долго продолжало беспокоить его. Никто не помогал вам. Вы жили на уединенной ферме вместе с отцом и тремя старшими братьями. Суровые зимние морозы. Изоляция от окружающего мира. Нищета, жизнь на подножном корму. Отец-алкоголик, братья немногим лучше. После смерти вашей матери вас некому было защитить.
Я сверлю его взглядом.
Молчи. Молчи. Ничего не говори.
Он сверяется со своими записями.
– Борис Василев, один из ваших братьев. В возрасте двадцати трех лет его нашли с топориком в затылке – в том месте, где шея примыкает к черепу. Он пролежал там десять дней, и его никто не искал. – Он делает паузу. – Дело так и не было раскрыто, так?
– Так.
– Вы знаете, кто бы мог это сделать?
– У него было много врагов.
– Вам он тоже не нравился?
– Он насиловал меня.
Мэйсон задумчиво кивает.
– Я слышал, что вы отлично умели метать топорик. Это вроде того, как метать тесак или большой мясницкий нож?
У меня пересыхает во рту.
– Я… не знаю.
– Вы также были искусной охотницей. Разбирались в ружьях, метко стреляли и умели разделывать дичь прямо на месте. На семейной ферме именно вам поручали резать свиней.
Он ждет ответа.
Спокойно, спокойно. Успокойся. Тебя зовут Дебора. Ты имеешь право на хорошую жизнь. Ты имела право сменить имя. Твое прошлое больше не определяет твое будущее.
– Сержант, у меня было очень трудное детство. Да, это так. Я выживала, как только могла.
– Тот отставной офицер говорил о вас то же самое. Вы сбежали из дома после убийства; тогда вам было пятнадцать лет.
– Я отправилась в Ванкувер. Там я почти сразу подружилась с парнем, которого считала добрым и хорошим человеком. Он обеспечил меня временным жильем и едой. Он говорил, что любит меня. Он обещал помочь мне и отвел меня к сутенеру. Тогда они вырубили меня, изнасиловали и заперли в комнате на несколько дней. Потом меня подсадили на наркотик, и я стала наркоманкой. Мне постоянно была нужна очередная доза. Я была настоящей развалиной. Но потом я вырвалась оттуда и официально сменила имя. Я встала на другой путь. Я… я имею право на прощение за то, что меня заставили торговать телом. Я построила свой бизнес с нуля. Я встретила мужчину – хорошего, доброго человека. Пожалуйста, прошу вас, не рассказывайте ему об этом.
Он испытующе смотрит на меня, оценивая мои слова.
– Меня запугивали, – тихо повторяю я. Мне кажется, что я тону, по спирали опускаюсь на дно. – Они угрожали, что убьют меня, поэтому я так и не дала свидетельских показаний по делу убитого мальчика. Ребенка Стеллы.
Он стискивает зубы, и я вижу, как начинает подергиваться мелкая мышца возле его левого глаза. Он закрывает блокнот, и я вдруг думаю, что у него тоже может быть маленький сын.
– Вы обязательно должны рассказать ему об этом? – спрашиваю я.
– Я оставляю это на ваше усмотрение, Дебора. – Он резко отодвигает стул и поднимается на ноги.
– Я могу идти?
– Да, на какое-то время вы свободны. Возможно, нам понадобится задать вам еще несколько вопросов до вашего отъезда из города.
Я тоже встаю. Куртка с чужого плеча по-прежнему на мне. Я запускаю руку в карман и нащупываю пакетики сахара и хлебные корки.
– Какие еще могут быть вопросы?
Он вежливо распахивает дверь передо мной.
– Возможно, они возникнут после того, как мы поговорим со Стеллой Дагер.
Потрясение буквально пригвождает меня к месту.
– Стелла?
Он кивает и по-прежнему держит дверь открытой, ожидая моего ухода. Но я не могу пошевелиться.
– Так вы нашли ее? Она… она жива?
– Да. Ее привезли вчера. Позвонил охотник и сказал, что обнаружил ее в маленькой сторожке, которой он пользуется время от времени. Недалеко от подножия тех порогов, перед которыми, по вашим словам, она упала в реку. Ей удалось выбраться из воды и доползти до сторожки.
– Где она? Она может говорить? Как… в каком она состоянии?
– Ее состояние стабилизировалось, и она ожидает транспортировки в большую городскую клинику. Мы надеемся, что она выживет.
Хабб стоит в коридоре за дверью. Она смотрит на меня с какой-то особенной напряженностью, потом обменивается взглядом с сержантом Денье. Между ними что-то происходит. Я нервно сглатываю слюну. Они явно что-то затевают.
– Я провожу вас в мотель, – предлагает Хабб.
– Нет. Спасибо… мне нужно побыть одной.
Я поспешно выхожу из комнаты и иду по коридору к выходу на улицу. Слова жуткого стихотворения преследуют меня, как зловонное дыхание смерти.
Двое лгунишек ударились в бега,
Одному – пуля, другому жизнь дорога.
Последний лгунишка решил, что победил,
Ведь в конце остался только он один.
Но может быть… не должен остаться ни один.
СейчасДебора
8 ноября, воскресенье
Глубоко запустив руки в карманы, я иду по продуваемой всеми ветрами улице захолустного городка.
Если сегодня утром я испытывала необыкновенную бодрость и мое сердце было наполнено восторгом чистого бытия, обладания пищей, кровом, здоровьем и знанием того, что моему будущему ребенку ничто не угрожает, то теперь мне страшно. Я напугана до мозга костей.
Мои мысли обращаются к Эвану.
Его вернули с боевого задания еще до окончания миссии. Сегодня вечером он прилетит в Клуэйн-Бэй.
Я прохожу мимо маленькой пекарни. Скрипучая вывеска качается на ветру. Я прохожу мимо бензоколонки с кофейней на несколько человек. Если бы мне нужно было представить типичный городок на Аляске, то я бы нарисовала в воображении это место, но с американскими логотипами и вывесками. Я вижу пожарную станцию. Двери гаража раскрыты, и двое мужчин моют пожарную машину. Вода стекает по мостовой и замерзает тонкой пленкой.
Я захожу за угол. Здесь задувает особенно сильный ветер с озера. Я засовываю руки поглубже в карманы, но открываю лицо навстречу ветру в надежде, что он каким-то образом сотрет жуткое прошлое и унесет его прочь. Наверное, я не смогу его стереть. Наверное, мое прошлое всегда будет преследовать меня. Возможно, Эван испытает разочарование и даже отвращение… но я смогу это пережить. Пережить и начать с чистого листа. Насколько я поняла, они не знают о моем тюремном прошлом, о другом приговоре. Конечно, сержант Денье не обошелся бы без упоминания об этом? Особенно с учетом того, что полиция знает о Катарине. О заявлении об изнасиловании. Об убийстве моего брата.
Мое прошение о помиловании было удовлетворено три месяца назад. Это означает, что мое криминальное прошлое отныне находится под замком, и если только меня не арестуют и не обвинят в новом преступлении с очередной необходимостью делать отпечатки пальцев, то мое уголовное прошлое исчезнет из Канадской службы уголовной идентификации по базам данных. Я изучила этот вопрос. Я знаю это. Я так долго работала ради того, чтобы наладить свою жизнь…
Я вижу это, когда поворачиваю за следующий угол. Вывеску с красным крестом. Это медпункт с небольшим больничным отделением, где меня привели в порядок после того, как та женщина из SAR помогла мне эвакуироваться с утеса. Я останавливаюсь и смотрю. Это дощатый дом, примерно такой же, как полицейское отделение Клуэйн-Бэй, только побольше. Здесь есть лестница и деревянный пандус, ведущий к двойной стеклянной двери. Я вижу окна больничной палаты, где недавно лежала сама.
Словно притянутая невидимым шнуром, я переставляю ноги и вдруг оказываюсь перед лестницей.
«Ее привезли вчера. Позвонил охотник и сказал, что обнаружил ее в маленькой сторожке, которой он пользуется время от времени. Недалеко от подножия тех порогов, перед которыми, по вашим словам, она упала в реку. Ей удалось выбраться из воды и доползти до сторожки… Ее состояние стабилизировалось, и она ожидает транспортировки в большую городскую клинику. Мы надеемся, что она выживет».
Я поднимаюсь по лестнице и открываю дверь. По сути дела, это сельская больница. Внутри я вижу приемное отделение за стеклянным экраном. Зону ожидания. Коридор, ведущий к палатам, где стоят кровати.
Женщина в приемной занята разговором со сгорбленным стариком; похоже, он почти глухой и доставляет ей трудности. Два человека сидят на стульях в зоне ожидания; один с закрытыми глазами, другой поглощен чтением журнала.
Я иду по коридору. Мои ботинки поскрипывают на гладком линолеуме, пропитанном больничным запахом.
Подхожу к первой палате и заглядываю внутрь. Четыре кровати. Ее здесь нет.
Прохожу мимо поста дежурной медсестры; впрочем, это обычный канцелярский стол. Медсестра печатает на компьютере и едва поднимает голову при виде меня. Я продолжаю идти как ни в чем не бывало. Как будто мне нечего скрывать.
Я заглядываю в другую палату. Там две кровати: одна пустая, другая отгорожена ширмой с закрытой занавеской. Я слышу тихое уханье и попискивание медицинских автоматов.
Отодвигаю край занавески и заглядываю внутрь. У меня сжимается сердце.
Стелла.
Ее голова закрыта толстой повязкой. В руку вставлена капельница. Трубка, вставленная в рот, закреплена медицинским пластырем. Мне интересно, достали ли они выпущенную мной пулю или она только пробороздила ей плечо. Может быть, пуля все еще там. Вспышки воспоминаний проносятся перед моим мысленным взором. Мужчины мертвы и лежат неподвижно. Моника пытается уползти, рыдая и бессвязно бормоча на ходу. Моника раскололась, и, честно говоря, с тех пор ни у кого из нас не осталось пути к отступлению. Никакого.