Как-нибудь позже. И днём.
Вечера теперь безраздельно принадлежали Маргарете. Она прилетала после своей последней сводки, они вместе ужинали и кормили виверну. Девчонка одновременно очевидно тянулась к Максу и при этом столь же очевидно не понимала, зачем ей это понадобилось. На тычки и шутки она реагировала отстранённо, но могла то коснуться нечаянно рукой, то устроиться вот так на плече, то вцепиться в мужской локоть.
И Макс как-то решил: бесы с ним, с сексом. То есть, всё может быть, но не это главное. Мало ли на свете вредных девчонок, которые не прочь хорошо провести время, тем более с таким героическим героем? Потом, когда он вернётся в город, можно будет найти себе кого-нибудь и почувствовать себя человеком. Даже, может быть, жениться: Кристиан же смог — а у него нет по меньшей мере ноги! Словом, всякая романтическая ерунда не стоит того, чтобы особенно об этом думать.
Куда больше Максу хотелось, чтобы она рассмеялась.
— Тебе что-нибудь нужно? Со станции, или…
— У меня всё есть, — отмахнулся Макс.
Он даже постирал в ручье комбез: принюхался как-то и понял, что Маргарета действительно здорово не в себе, если соглашается сидеть с ним на одном бревне.
— Кроме головы на плечах, — проворчала девушка.
— А она не входит в комплектацию!
Маргарета оглядела его снизу вверх и цокнула языком.
Потом взялась за попону и пихнула Макса: расселся тут, посмотрите на него, а это ведь её будущая койка! На вторую ночь в лесу Маргарета свалилась из седла уже через час после отбоя и, поленившись лезть в него обратно, пристроилась у мужчины под боком.
Макс лежал, не шевелясь и дыша глубоко и медленно, и смотрел в черноту навеса. По его голове, которой нет на плечах, ходили всякие такие мысли, что — как слова из того письма — лучше бы и не извлекать на свет.
А как-то вечером Маргарета заявила:
— Я привезла лекарство.
Это был то ли пятый, то ли шестой день после падения, и Макс поморщился и лениво сообразил: суббота. Она упоминала, что по субботам в ближайшем посёлке — всего-то чуть больше часа лёту — можно было купить разных вещей, которых иначе не могло появиться на станции.
— Ромашка, я же просил ничего не…
— Ой, да кому ты нужен.
Старая Маргарета сказала бы это протяжно, с прищуром, и добавила бы что-нибудь скабрезное, а потом попыталась бы сбежать. И он ловил бы её с азартом охотника, куда-нибудь уронил и объяснил с чувством, почему шутка вышла дурная, как будто не понимал, что именно на это она и напрашивалась.
Новая Маргарета говорила тихо и ровно, без всякого выражения. И всё-таки это был отблеск чего-то знакомого, как будто бледная тень сохранила со своим прототипом портретное сходство, или будто слова хранились в её голове отдельно от смыслов.
— А я всем нужен, — ухмыльнулся Макс и потянулся. — Так что ты там притащила?
— Клубнику… Тепличная. Да не тяни ты руки, это не тебе!
Она шлёпнула его по ладоням и спрятала банку за спину. А потом присела и поднесла ягодку к мягкому носу виверны.
— Ты издеваешься? — возмутился Макс. — Ей же это на один укус!
— И что теперь? Бедная зверушка уже неделю грызёт одну берёзу! А она же болеет! Кушай солнышко, кушай зайка…
Она сюсюкалась и косилась на Макса, как будто ждала от него грязной мести. А Макс был так рад видеть в сером лице что-то знакомое, что смотрел на это святотатство — клубника! виверне! — с умилением.
Потом опомнился, конечно. И клубнику отобрал: просто поднял банку достаточно высоко, чтобы девушка не смогла достать. А щекотки Макс никогда не боялся, и Маргарета это, оказывается, помнила.
— Ты скажи лучше, — миролюбиво заговорил он, когда спорная клубника совсем кончилась, — где тут у вас можно что-нибудь посмотреть?
— Посмотреть?.. в лесу?.. ты ещё не нагляделся?
— Что-нибудь повеселее берёз.
— Ну, в посёлке баня есть.
— Я что по-твоему — бань в жизни не видел?
— Так там бабы голые по воскресеньям!
— Ааа… а билеты продают?
— Только пощёчины.
— И почём?
Шутка была глупая, но Маргарета — Макс даже подумал сперва, что ему показалось, — всё-таки хмыкнула-фыркнула и улыбнулась.
За это он простил ей даже то, что так и не успел попробовать ни одной клубничины.
Глава 6. Рябь в отражении
— Ну давай! Или ты чего — трусишь?
— А тебе-то что неймётся? Одному страшно, что водяной утащит?
— Так он всё равно меня выберет, зачем ему твои кости!
Маргарета фыркнула и отвернулась, вздёрнув нос.
Всю неделю Макс ныл, что у неё «дурацкий график». Он сидел на опушке, чесал виверну, считал пролетающих мимо драконов и отчаянно скучал, а потому решил, будто Маргарета нанялась его развлекать. Он уболтал её ночевать в лесу, занимал бесконечными разговорами и каждый раз хмурился, когда она уходила.
Кто придумал это, ворчал Макс, священнодействуя над котелком. Кому пришло в голову, что вот это — нормальная работа? Четыре раза в день! Семь дней в неделю! Без отпусков и больничных! Ты живёшь здесь, как каторжница, в консервной банке!..
Но, по правде, у Маргареты был прекрасный график.
По крайней мере, если знать, с чем сравнить.
Это только кажется, что грузовой дракон в прифронтовом отряде — простая, «девичья» работа. Несколько раз Маргарете приходилось вынужденно лететь в боевом дивизионе, хотя стрелок из неё был так себе, и иногда она думала, что не отказалась бы перейти насовсем, потому что виверны по крайней мере считают войну игрой. А дракон — неповоротливая своенравная зверюга, которая видала в провале грузы, людей, неудобные наземные площадки, лично тебя и особенно — подчиняться.
Есть, конечно, послушные, спокойные, хорошо выезженные звери, давно работающие с контейнерами. Но есть и те, кого выловили совсем недавно. К таким даже опытный всадник подходит только спереди, чтобы не быть случайно затоптанным.
Ты сидишь часами в ангаре, пока не моргнёт табло с полётными заданиями. Одеваешься, хватаешь бланк, бежишь наверх, пересчитываешь загоны и крутишься рядом, чтобы отыскать хищную голову и шестом постучать по шерстистому веку.
Потом ты смотришь зверю в глаза, и на плечи скалой обрушивается связь. Дракон рычит и рвётся, а ты держишь упрямством и силой, доказывая: это ты здесь главная, это ты решаешь. Ты держишь, пока дракон устраивается на балке для загрузки, и пока на нём крепят контейнер. Держишь, пока внутрь опускают ящики; тело у вас с ним теперь — одно на двоих, и потому это у тебя ломит лапы и пучит кишки. Перед глазами мутное марево, собранное из наложенных друг на друга картинок: ты смотришь на загрузку дракона и вместе с тем — на размытый серый силуэт самой себя, который можно раздавить одним когтём.
И потом, в небе, нельзя отпустить ни на секунду. Каждое мгновение ты ждёшь, что вот сейчас дракон рванётся, и твоя задача — не дать ему скинуть себя или груз. Так много, много часов; и иногда ты садишься, а в ладонь тебе ложится новый бланк, и ты пересаживаешься на другого дракона, свежего.
Как ни старались на базе создать какое-то подобие порядка, ты всегда знаешь: может быть, лететь нужно прямо сейчас. Даже если прямо сейчас хочется только сдохнуть. И валясь на койку, ты знаешь тоже: может быть, прямо сейчас заверещит динамик, и ты окажешься на драконе раньше, чем проснёшься.
Вот это — по-настоящему поганый график! А на метеостанции вся жизнь подчинена часам. День за днём, час за часом Маргарета шагала по знакомому распорядку, растворяясь в нём и в тишине. В голове — вязкое марево, руки сами собой выполняют заученные движения. Это прекрасная работа, она никогда и не хотела бы ничего другого.
А Макс — свалился, ну надо же. Громкий, бодрый, дёрганый. Ему всегда чего-то надо, каждый раз ему подавай что-нибудь новое. Он не хотел понимать, что тень Маргареты всегда отправляет вечернюю сводку в одно и то же время, даже если правила дозволяют целый двухчасовой интервал; он не хотел знать, что ни одна из возможных Маргарет не проводит вечера в лесу, отбиваясь от алчущих крови комаров.
И когда Макс узнал, что по вторникам и четвергам не летают почтовые, и сводка вечерняя никому от того не нужна, ему нельзя было объяснить, почему Маргарета всё равно её подаёт. Что значит — ты привыкла? Как привыкла, так и отвыкнешь, право слово! Ты же обещала мне баню! Ах, бани только по воскресеньям? Ну, ничего, придумаешь что-нибудь другое.
Если бы не расписание почтовых и ярмарки по субботам, Маргарета наверняка давно перестала бы понимать, какой нынче день недели. И уж конечно она давно не умела ничего «придумывать», а максово мельтешение вызывало в ней вялое раздражение и тошноту. Но Макс умел как-то так сделать, что всё выходило по его.
Вот и теперь не стоило и надеяться: он всё равно заманит её в озеро, как ни отбивайся.
— Только не говори, что ты не умеешь плавать.
— Я умею плавать, — вяло отмахнулась Маргарета.
— Ну так пошли.
— Надо говорить — «пойдём».
— Ну, говори, если надо, — охотно разрешил Макс.
И похлопал её по плечу.
Местные называли озеро «прудом», за совершенную круглую форму. Ходили байки, что когда-то было это вовсе не озеро, а карьер, затопленный после прорыва дамбы, но Маргарета сильно в этом сомневалась: разрабатывать в этих местах было нечего. Да и само озеро было пусть широкое, но довольно мелкое, с каменистым дном. Между мшистых склизких валунов сновали рыбы.
Назывался «пруд» — Драконово копытце. Под этим совершенно бессмысленным (ведь всякий ребёнок знает, что у драконов нет никаких копыт) именем оно значилось и на картах края, а у пологого берега лет десять тому даже насыпали песчаный пляж, в который воткнули лёгкие домики детского лагеря. Ещё в озеро закинули свои длинные лапы пара причалов, здесь и там из лодок торчали рыбаки, а детей из посёлка с малолетства пускали плавать одних.
Можно было вывести Макса туда, к людям. Может быть, тогда он отвлёкся бы, вспомнил, что заскучал, и убрался наконец из леска при метеостанции. Но Маргарета предпочитала держаться подальше от толпы, даже если толпа эта детская, и самые заметные её члены смотрят огромными испуганными глазами на «злую драконью тётю».