Сперва Маргарета отвечала вяло, затем всхлипнула, поддалась. С чувством цапнула его за губу, удовлетворённо ощутив, как по привычному, хорошо знакомому правилу злость и раздражение превращаются в нём в совсем другие чувства. Если теперь провести пальцами по шее, зарыться в волосы нежно, а потом впиться ногтями как следует…
Макс перехватил её ладонь. Они оба дышали хрипло. У него глаза были потемневшие, ошалелые, как будто кое-кто давно не видел живой женщины и забыл, как всё это делается. Бедняга! Как же грустна должна быть его жизнь! Ну да ничего, здесь ему нетрудно помочь, было бы о чём беспокоиться. Достаточно дёрнуть вниз молнию, запустить ладонь под ткань, провести языком по пульсирующей жилке на шее и подождать каких-то пару мгновений, пока ему совсем сорвёт крышу…
Макс взялся ладонями за её плечи и легонько встряхнул. Прижался лбом к её лбу так, чтобы кончики носов соприкоснулись. И сказал вдруг:
— Я сержусь.
Лицо было так близко, что, чуть прищурившись, Маргарета могла видеть два его глаза как один, длинный и немного размытый.
— На меня? За что?
— За то, что ты умерла.
Девушка рассеянно потёрлась своим коленом о его:
— Но я не умерла, как видишь.
— За это я сержусь на тебя тоже.
— Да тебе не угодишь!
Она пыталась пошутить, но вышло хрипло и жалобно.
Пропасть и взять чужую фамилию — не самый благородный способ умереть, что уж там; и не то чтобы Маргарета испытывала стыд — не то чтобы она могла сейчас вообще хоть что-то испытывать, — но Макс…
Всё это было к лучшему. Так и было нужно. В конце концов…
Она моргнула и спросила шёпотом:
— А ты же герой теперь. Да?
Макс усмехнулся криво и сказал уклончиво:
— Вроде того.
— Вот видишь.
— Да. Вижу.
У него всё ещё был один глаз. Это было почему-то очень смешно, а ещё — интимно, как будто они спрятались вдвоём под одеялом и долго играли в тени фонарика, складывая из пальцев голубя и голову собаки.
Все слова, которые лезли в голову, были глупы и не желали быть произнесёнными. В них звучали слабость, наивная надежда на невозможные вещи и старая романтичная Маргарета, которой нравилось сначала взбесить, а потом — притвориться ранимой и нежной ромашкой. Ещё в них было много опасной болезненной правды о том, что, может быть, она не так уж и притворялась.
— Рябина, — вспомнила Маргарета и остранилась. — Она не вернулась. Надо…
Макс хрипло выдохнул и откинулся затылком на дверь.
— Да, — вынужденно сказал он. — Надо.
Историю про ночные эксперименты Маргарета постаралась выслушать с ровным лицом. Это было не просто: в дивизионах было своё понимание техники безопасности, и оно разительно отличалось от того, что считал правильным любой человек с опытом работы с драконами.
В тот день, когда Макс только свалился ей на голову, строгая женщина успела высказать Маргарете: зачем вообще вы тащили его на станцию; а если бы смещение позвонков; а если вы усугубили сотрясение; чему вас учили вообще вместо оказания первой помощи? Маргарета тогда глядела на неё с глухим недоумением. Ей не раз приходилось вывозить раненых, и принцип всегда был один: пусть лучше пациенту станет хуже от транспортировки, чем он просто сдохнет без неё. Как можно оставить человека не в себе рядом с раненым зверем?
Теперь она сообразила: Рябина ведь не была драконом. Это драконы, ослеплённые болью, могут зашибить любого, кто осмелится приблизиться; оттого и попытки лечить их всегда сопряжены с риском. А сумасшедшие виверньи всадники готовы были своих зверей в пасть целовать, как будто вовсе нет для них более приятного способа умереть…
Так или иначе, Маргарета никогда не подошла бы к зверю, если бы сомневалась хоть отчасти в своей способности держать связь. А этого — ну надо же!.. Понесло проводить опыты.
— Это очень глупо, — хмуро сказала она.
— Простите грешного, о мудрейшая!..
Она толкнула его в бок локтём, Макс ответил, какое-то время они пыхтели молча, пытаясь как следует попасть сопернику под рёбра. Потом выдохлись.
— Она испугалась, — ровно сказал Макс, будто ничего не произошло. — Рябина. Она очень испугалась. И я не понимаю, почему.
Маргарета отвела взгляд:
— Вы же… упали.
— Упали. И что теперь?
— Она травмировалась. Её шили, это ведь больно. И чернота эта, и… вообще.
— Это не нормально.
— Что — не нормально? Бояться?
— Беситься, — недовольно поправил Макс. — Я не один раз падал, и ни одна виверна не выкидывала такой ерунды. Да и травма-то пустячная!
Маргарета пожала плечами. Кому-то, может, и пустячная; а кто-то, может, сломался бы от неё одной и тихо слетел в умиральный карьер. Чужая душа — потёмки; уж тем более вивернья.
На базе в Монта-Чентанни ходила грустная байка про виверну по кличке Солнышко, которая долгие четыре года летала с одним и тем же всадником. Когда только началась война, их подбили, — и по воле рокового случая снаряд выбил человека из седла, вовсе не затронув зверя.
Она пыталась поймать его в воздухе, а потом выла на земле, оплакивая своего человека. Кто-то пытался подозвать её, увести, но виверна не пошла. Свернулась вокруг горящего тела так, что злой зелёный огонь сожрал и её тоже.
Живьём Маргарета никогда не видела ничего подобного, но чем не шутит Господ? Всякое ведь бывает; в мире довольно и чудес, и чудовищных совпадений, и страшных несправедливостей.
Может быть, у Рябины тоже есть сердце. Может быть, это сердце болит.
— Она могла испугаться падения. Почему нет? Звери боятся и смерти, и боли.
Макс скривился:
— Глупости. Если бы звери боялись хоть в половину как люди, они бы все улетели на другие столпы. Им всё игра, они не понимают.
Звери не понимали, с этим трудно было спорить. Наверное, совсем нельзя резать крыльями бурное местное небо, если знаешь, что смертен. А с другой стороны — понимают ли люди? Своя смерть — она всегда как будто… не бывает.
Маргарета много думала об этом когда-то. До того, как стала хороводом из собственных теней.
Макс тем временем упрямился:
— Если бы она боялась упасть, она бы и с тобой не полетела. И никакая клубника не помогла бы.
— Может, она как-то связала, что упала именно с тобой?
— Я-то тут причём? Это же не я решил рухнуть на ровном месте!..
— Ну, может быть…
— Бредятина.
Он морщился и говорил в сторону безапелляционным тоном человека, который чувствует, что не прав. И Маргарета сдалась:
— Ладно! Хорошо. Как ты собираешься её искать? И как она вообще?..
— Как, как… цапнула, заистерила и улетела.
— Погоди, цапнула? Макс, она что, тебя укусила? Надо сообщить в центр, это не шутки, нужно, чтобы они…
— Чтобы они что? Пристрелили её, как бешеную? Она не бешеная!
— Если виверна напала на человека…
— Она не напала.
— Тут же люди живут! Посёлок меньше в получасе лёту! На озере рыбаки! А если они…
— Ничего не случится. Она наверняка просто…
— Макс, ты головой ударился? Десять часов прошло! Она может быть… она вообще где угодно может быть! И если она…
— Не психуй, — грубовато сказал Макс.
Маргарета треснула его с такой силой, что заболела рука. Макс моргнул, и его взгляд нааконец-то сфокусировался в одной точке.
— Ай, — запоздало сказал он.
Интонация вышла какая-то обиженная и вопросительная. А последовавшее молчание — тяжёлым.
— Она не бешеная, — повторил Макс. — И она не укусила, а так… зубами клацнула. Не до крови. Видишь? Всё целое! Никаких хищных виверн в твоём драгоценном лесу!
Маргарета оглядела его руки придирчиво и даже закатала рукава. На правом предплечье у Макса золотились светлые тонкие кудряшки, в на левом волос не росло и кое-где виднелись старые, побледневшие кольца шрамов — должно быть, обожгло пузырящимся вражеским пламенем. На пальцах тоже было порядочно отметин, а рубец в основании большого пальца выглядел так, будто шили наскоро и иглой для виверньих крыльев.
Но свежих ран действительно не было.
И виверны, и драконы были по большей части травоядными. В расщелинах провалов они жрали травы и обдирали с камней мох, иногда стаи налетали на близлежащие леса и обтёсывали лиственные деревья до ровных гладких колышек. Детёныши иногда ели птичьи яйца и не гнушались падали, но взрослые здоровые особи ни на кого не охотились. Тем не менее, иногда звери болели тем, что люди называли драконьей чумкой, и тогда начинали пить кровь — животных и людей.
Решение было только одно: отстрел.
— Она испугалась, — снова сказал Макс. — Может быть, знаешь, это из-за… у неё так-то своя история.
— История?
Рябина была — не простая виверна. Рябина отлетала половину войны, только не при дивизионах, а при дипломатическом корпусе.
Она была, как сам Макс, — в каком-то смысле символом. Огненно-рыжая, грациозная и стремительная, виверна красовалась перед врагом, пока церемонные дяди неумело делали вид, будто пытаются договориться. На ней летал посол Бенвенуто Мессина, и всадник из него был никудышный, но вряд ли чужаки умели это оценить.
Бенвенуто был из тех, кто говорил резко, будто не переговоры вёл, а рубил правду-матку. Прямолинейный и агрессивный, он мог заявить прямо, что нам ничего не стоит выпереть со столпа всех чужаков, а если вдруг они не пойдут добром, то для того есть военная промышленность. Такие люди, должно быть, тоже нужны, чтобы на их фоне слова более сдержанных лиц казались привлекательнее, — но кончают они плохо.
Бенвенуто держали в плену четыре месяца. Всё это время они сидели вдвоём в каменном подземном мешке, в кромешной тьме — он и виверна. Потом его привязали к пушке при вражеском укреплении вблизи оставленной Скольеры.
Так и не ясно, был ли он жив, когда всё там полыхнуло.
Кому пришло в голову выхаживать измождённую виверну, Макс не знал, — но, так или иначе, Рябина восстанавливалась при базе в глубоком тылу. И теперь кому-то наверху казалось, что это будет хороший образ для парада: народный герой на виверне, вернувшейся из плена. Что-то о воскрешении, победе жизни над смертью и несокрушимости.